Сверху раздался саркастический смешок, а в следующую секунду мужские пальцы обхватили её подбородок и подняли вверх. Она невольно затаила дыхание, встретившись взглядом с серыми глазами, и почувствовала себя уже не букашкой, а оленёнком, застывшим в свете фар несущейся на него на полной скорости фуры. Столкновения не избежать и шансы на то, чтобы после него остаться целой, катастрофически малы.

– Девочка, ты с какой планеты свалилась, скажи мне? За идиота меня держишь? – процедил мужчина, угрожающе сощурившись. – Заявиться к людям, которые о тебе и знать не знают, очень удачно и как бы ненароком упасть перед их домом, также "не специально" подсунуть им свои детские фотографии, потом с невинным видом сказать "я не хотела ничего плохого" и "мне жаль" – по-твоему нормально? Думаешь, я поверю в этот бред?

– Я…

– Ты должно быть не поняла меня с первого и второго раза, поэтому говорю, персонально для тебя, в третий – хватит пи*деть. Ты этим ничего не добьёшься, ясно?! Какие бы цели ты изначально не преследовала, о чём бы не мечтала и чего бы не хотела – у тебя не получится ничего из этого. И твоя игра в невинного пупсика с крылышками за спиной тебя не спасёт. На возраст не посмотрю и спрошу за всё как с взрослой.

В глазах предательски защипало и запершило в горле. Мгновение и первая слезинка против воли покатилась по щеке, делая её в его глазах, наверное, ещё большей лгуньей, чем прежде, но, как Соня не пыталась сдержаться, слёзы всё равно катились одна за другой. Понимала, что они мало что изменят, что сделают ситуацию только хуже, что для них сейчас не время, и в то же время не знала как их остановить. Ей было больно – и из-за недоверия, и из-за падения, и из-за своей непростой жизни в целом. Плохо, потому что принесла другим людям, незаслуживающих этого, такую же боль. Очень грустно и одиноко. Последнее и вовсе было её круглосуточным состоянием семь дней в неделю, из-за чего она и носила в сумке эти три фотографии, чувствуя себя, благодаря им, не такой несчастной, не такой брошенной и не такой одной, какой была на самом деле.

– Этим, кстати, ты тоже ничего не добьёшься, – мужчина свёл брови к переносице и убрал руку, спрятав её в карман брюк.

Чистякова быстро провела ладонями по щекам, вытирая слёзы, но особого успеха в этом не добилась. Они всё текли и текли из глаз. А он всё смотрел и смотрел на неё сверху вниз. Тяжело смотрел. Строго. Словно ждал развития событий в виде истерики или чего-то подобного. Девушке же просто хотелось отмотать время на пару часов назад, отговорить себя от решения приехать сюда и отправиться в свою комнату в общежитии с панцирной кроватью, громкими соседями и продуваемым окном.

– Расскажи, – вдруг подала голос Антонина. – Расскажи мне всё.

Девушка несмело посмотрела на сестру, подумав, что ослышалась.

– С самого начала, – продолжила она. – Я хочу знать как так вышло, что у моего папы есть внебрачная дочь!

– Тоня, она же тебе сейчас наврёт в три короба, – повернулся к ней мужчина. – О таком надо у отца спрашивать, а не у этой сироты казанской.

– Я и у него спрошу, а потом сравню две версии.

Тоня поднялась с дивана и, подойдя ближе, села напротив. София с детства фантазировала о том, как она выглядит и какой у неё голос, но даже в фантазиях старшая сестра не была такой красавицей как наяву. Высокая, стройная, статная с коротко стриженными тёмными волосами, тонкими чертами лица и большими серо-зелёными глазами, смотрящими на неё сейчас в упор.

– Я тебя слушаю.

– Я знаю немного, – тихо призналась Соня, изо всех сил стараясь контролировать всхлипы, то и дело прорывающиеся из груди. – Со слов мамы…

Чистяковой Анне было всего двадцать два года, когда квартиру по соседству арендовал приехавший в её провинциальный небольшой городок в командировку мужчина. Взрослый, серьёзный, представительный. Сотрудник органов. На фоне других представителей мужского пола, окружающих её и увлекающихся алкоголем, гулянками и прочими "радостями" жизни, он – непьющий, некурящий, работящий, стал своего рода идеалом и мечтой для женщин, с которыми был вынужден общаться по тому или иному поводу. Соседки бегали к нему с надуманными просьбами помочь передвинуть шкаф, подкрутить кран или угостить чем-нибудь вкусненьким. Сама же Аня, не интересующаяся до этого времени противоположным полом, любовалась им издалека, робко здоровалась при встрече и постепенно влюблялась в образ, который придумала себе сама. Подруги, всегда считающие её немного не от мира сего из-за, на их взгляд, инантильной привычки витать в облаках, доброту и простодушность, крутили у виска и наперебой твердили:

– Этот Борис живёт у тебя под боком, дурочка! Давно бы уже охомутала! Сколько можно вздыхать по нему?!

И возможно её влюблённость и ограничилась бы лишь вздохами и взглядами, если бы не вспышка сезонного гриппа в городе, подкосившая многих, в том числе и Бориса. Соседки, занятые лечением себя, детей и нерадивых мужей, прекратили паломничество в его квартиру и он остался совсем один. Аня, сама на несколько дней выпавшая из жизни из-за болезни, слышала через тонкие стены его кашель, беспокойный скрип кровати и редкие шаги и девичья чуткая душа в итоге не выдержала. А потом не выдержало и сердце, окончательно сдавшись без боя, как оказалось позже, женатому мужчине. Как сблизились, как зашли так далеко и как он сам разрешил этому случиться, она не помнила. Очнулась, когда уже было слишком поздно. Командировка закончилась и Борис уехал, не попрощавшись, видимо очень жалея о случайной связи с ней, а Анна осталась один на один с насмешками знакомых, соседей, всё тех же подруг и интересным положением, о котором она узнала спустя несколько недель. Затем об этом узнал весь город, чуть позже сплетни вышли даже за его пределы и каким-то образом дошли до него, вынудив вернуться и убедиться в их правдивости лично. Уходить из семьи он не собирался, но обещал оказать поддержку. Прежде всего финансовую. И обещание своё сдержал. Ей же, всё ещё беспрекословно любящей, не денег хотелось, а его присутствия, участия и, конечно, любви. Особенно после сложных родов. Особенно под косыми взглядами и шепотками за спиной. Особенно во время его редких приездов и скупого общения с дочерью, которой она говорила, что папа очень занят на работе и поэтому появляется дома так редко. Правда стала Соне известна благодаря чужим людям, когда она пошла в первый класс. Пусть смысл слов "любовница", "нагуляла", "внебрачная" ей был ещё непонятен, но не ощущать снисходительного и высокомерного отношения окружающих к себе не могла. Потом в одну из встреч папа рассказал, что у неё есть старшая сестра, у которой другая мама. Её же мама, все эти годы не терявшая надежд на совместное будущее с ним, измученная статусом любовницы и уставшая ждать, обиделась, поставила его перед выбором – либо та семья, либо они. Больше он не появлялся. Появлялись только деньги на счёте, которые со временем стали уходить на мамину борьбу с раком, которому она всё-таки проиграла, после того как София, выросшая в такую же простодушную любительницу повитать в облаках, окончила школу и поступила в университет. Ушла, также, как и папа в своё время, тихо и не попрощавшись, оставив её совсем одну.

Антонина слушала молча и не перебивая. Её муж по окончании короткого Сониного сбитого рассказа помрачнел ещё сильнее и, судя по всё тому же тяжёлому взгляду, не верил ни единому произнесённому ею слову.

– Я, правда, не хотела ничего плохого, – повторила Чистякова, будучи искренней от начала до конца. – И не хотела, чтобы вы обо всём узнали.

– Почему?

Девушка на секунду осеклась, так как ожидала других вопросов или новых обвинений в расчётливости, но на этот раз и от сестры тоже.

– Потому что правда сделала бы вам больно. Точнее уже сделала. Простите меня за это.

Серо-зелёные глаза напротив повлажнели, а ладони, сцепленные до бела в замок, дрогнули. В этот же самый момент хлопнула входная дверь, раздались шаги и мужской голос: