-- Эй, кто жив человек есть!..-- кричал старик, поочередно подезжая к избушкам и постукивая кнутовищем нагайки в оконца.-- Барина я привез, коней надобно... Эй, живая душа, выходи!..

       Все пять изб точно вымерли, и только в одной мелькнули белыя детския головки и сейчас же спрятались. В самой последней избушке откликнулась какая-то больная старуха.

       -- Никого нету, родимые... и званья никого нет!-- слышался разбитый старческий голос.

       -- Да вымерли, что ли?..

       -- Зачем вымирать... Мужики-то разбрелись по убившим баркам, ну и бабешки с ними и девки. По целковому поденщины платят девчонкам... вот какое дело. В Тесовом броду убившая барка, под Высоким Камнем.

       -- Ну что я теперь буду делать?-- накинулся я на проводника:-- ведь а тебе говорил, что лошадей нет... а?.. ну?..

       -- Вот поди ж ты, как оно тово...

       -- Что же я здесь буду делать?..

       Мой старик, видимо, был сконфужен и долго чесал кнутовищем у себя за ухом. Потом движением головы передвинул свою шляпу с уха на ухо и убежденным голосом проговорил:

       -- Чего-нибудь врет старуха, барин... Какая-нибудь да есть живая душа!..

       Мы спешились. Старик пошел в избу, а потом я видел, как он перелезал через прясло в соседний огород. Через четверть часа послышался разговор и даже смех. Мой проводник перелезал опять через прясло, но теперь в сопровождении какой-то бабы, которая не без кокетства толкала старика в шею.

       -- Вон какую я тебе зверину привел,-- весело заговорил старик, появляясь в ворогах,-- почище другой лошади-то будет. Параха, вот тебе и барин...

       -- Лошади есть?-- спросил я ухмылявшуюся Параху.

       -- Какие у нас кони, барин...

       -- Так как же?

       -- А уж не знаю...

       -- Ты зачем же ее привел в таком случае?-- накинулся я опять на старика.

       -- Может, у суседей у кого кони есть?-- заговорил старик.

       -- И у суседей нет... Семишкина кобыла охромела, у других кони в пасеве. Да и какие у нас кони... Мерин один, да и тот кривой.

       -- Этакое пропащее место!-- выругался старик и даже бросил свою шляпу о-земь.-- Параха, так как же мне с барином быть?..

       -- Увезешь назад в Кын,-- хладнокровно ответила Параха, почесывая одной голой ногой другую.

       Средняго роста, с бойким лицом и высокой грудью, эта Параха была по-деревенски завидная баба. Ветхий, истрепанный сарафанишко из линючаго и гнилого ситца сидел на ней с тем особенным щегольством, как ходят только заводския бабы. Здоровая, загорелая Параха глядела вообще козырем, как все чусовския бабы, побывавшия на сплавах.

       -- Придется, видно, тебе, барин, на душегубке рекой подыматься,-- решил наконец старик:-- вот Параха в лучшем виде предоставит... Предоставишь, Параха?.. Вон и лодки валяются: любую да лучшую выбирай.

       Параха помялась для церемонии, а потом согласилась.

    II.

       Наши сборы были недолгие. Параха сбегала в избу захватить пониток и краюшку хлеба, наказала что-то семилетней босоногой девчонке, потом перемолвилась чрез окошко с больной старухой -- и все тут. Было часов около десяти утра, и в воздухе чувствовался наливавшийся летний зной. Наши лошади стояли, понурив головы, и тяжело отмахивались грязными хвостами от жужжавших слепней. Мы спустились под гору, к реке, где на берегу валялось до десятка лодок-однодеревок, известных под названием душегубок. Название самое подходящее, потему что, когда я поместился в одну из таких скорлуп, а за мной стала Параха с легким шестиком в руках, борта лодки отделялись от воды всего каким-нибудь вершком запаса.

       -- Надо бы с барина на шкалик...-- говорил старик, отталкивая лодку.

       -- За что это шкалик-то?..

       -- Как же... Вот какая баба-то: дерево смолевое, да и солдатка к тому будет.

       -- Будет тебе, мелево!..-- огрызнулась Параха и так двинула шестом, что наша лодка полетела вверх стрелой.

       Нужно сказать, что чусовляне, как мужики, так и бабы, никогда не ездят в своих душегубках сидя, а непременно стоя. Маленькое и короткое веселко лежит в носу лодки только на случай, когда выдается особенно глубокое место, где шестик не достает, или когда приходится переплывать реку. Около берега лодка всегда идет на шестике, т.-е. пловец стоит на носу лодки и упирается шестом в дно. Когда плывут двое, то можно полюбоваться,-- душегубка летит вперед, как щука. С непривычки так и кажется, что в такой верткой и неустойчивой лодке вывернешься на десяти саженях, особенно в бойких местах, как чусовские переборы, где струя бьется в край лодки с шумом и точно нарочно старается опрокинуть ее. Но стоило присмотреться к той же Парахе, как она твердо стояла своими голыми ногами и как ловко работала шестиком, чтобы всякий страх прошел навсегда.

       -- Ведь ты устанешь скоро?-- спрашивал я, с удовольствием растягиваясь по дну лодки.

       -- Зачем устану... сызмальства на воде бьемся... привышны... А пристану, так бечевой пойду... не впервой.

       Параха молодцовато взмахнула шестом, который едва доставал до дна. Несмотря на малую летнюю воду, Чусовая все-таки представляла и тенер громадную силу сопротивления,-- чувствовалось, как струя била в дно лодки и точно не пускала ее вперед. Падение в некоторых местах было настолько велико, что положительно приходилось плыть в гору. Из сплавных рек Чусовая в этом отношении занимает первое место.

       День был великолепный. Скоро сделалось до того жарко, что можно было изжариться в собственном соку. А Параха все помахивала своим шестиком, и можно было только удивляться железной выносливости этого на диво сколоченнаго тела. Ведь эта работа пойдет и час, и два, и три. Каждый шаг вперед покупался громадным напряжением, а лодка шла ровным, мерным ходом, точно работал не человек, а машина. Изредка Параха отмахивалась от одолевавших ее мух, отирала пот с лица и с улыбкой начинала опять мерять дно своим шестом.

       Замечательная это река Чусовая... Как все настоящия красавицы, она хороша неувядающей красотой, которая в каждое время года имеет своеобразную прелесть. Весной -- это дикий, неукротимый зверь, который играет с ревом и стоном, бросаясь на теснящия каменныя громады; осенью -- это суровая, угрюмая река, которая льется точно по высеченному в горах коридору; зимой -- настоящая спящая красавица, скованная льдом и запушенная глубоким снегом. Теперь, летом, Чусовая катится в зеленых берегах, мимо бойцов, горных теснин и крутых мысов ленивой струей, которая бурлить и бунтует только на переборах. Что-то такое ленивое и сонное, ласковое и сильное чувствуется кругом... Вон и кустики распушились по берегу и свесили над водой свои зеленыя ветки; вон густая сочная осока зеленым бархатным ковром ушла в самую реку; вон красуются на берегу заливные луга, дремучий хвойный лес, свежие березняки и остальная лесная поросль. Откуда-нибудь из осоки бросается в воду утиный выводок, там насвистывают кулички и разная другая болотная мелочь. Всем и честь, и место, и покой, и только на голых скалах остаются грязнобурыя полосы, обозначающия вешний уровень воды. Глядя на развертывающияся пред вами картины мирнаго горнаго пейзажа, как-то отказываешься верить, что эта же самая река поднимается весной иногда на три сажени и сметает, как пыль, не только траву и кусты, но многолетния деревья. Хороша именно эта дремлющая сила, которая отдыхает теперь, как заснувший богатырь.

       Да, мирно и тихо кругом. Горячо печет уральское солнце. Кое-где высыпет на берег мертвая деревушка, попадет гульная лошаде, которая мирно пасется в густой траве, обгонит лодка,-- и опять зеленая пустыня охватит вас своим чарующим покоем, точно плывешь в каком-то сказочном царстве. Вон и каменные дворцы, крепости, башни, валы... Там, высоко-высоко над головой, по уступам и трещинам лепятся горныя ели и сибирские кедры, и кажется, что это не деревья, а живые люди. Вон спрятался за выступом скалы целый военный отряд, выше на скале неподвижно торчит часовой, а там из-за зубчатых стен выглядывают одне головы сказочных богатырей. Не хочется верить, что все здесь мертво и пусто. Воображение ищет движения и жизни, глаз придает человеческия формы дереву, ухо слышит и далекий звон, и окрик часовых, и неясный гул тяжелых шагов... Нет, это одна река, сжатая в каменных берегах, разговаривает сама с собой и разсказывает безконечную сказку.