Гудит ветер, белым саваном гуляет вьюга, стонет дремучий лес... А что это там впереди? Зеленый огонек... раз... два... три... волки!.. Поп Савелий в ужасе открывает глаза: нет, опять поблазнило. Дрема так и клонит... А Полома уж совсем близко, он это чувствует, потому что Лысанка прибавила шагу. Да, близко... Вот искоркой затеплился первый огонек... другой... третий... Лысанка понеслась стрелой. Сейчас и обедню начинать. Слава Богу, все благополучно! А народ уже ждет попа в церкви. Только подъехали сани к ограде, как и колокол загудел. Поп Савелий быстро заходит в церковь и чувствует, как его охватывает живое тепло... Он идет прямо к местному образу, хочет помолиться и видит чудо: младенец Христос улыбается ему и протягивает руки... Страшно сделалось попу Савелию, жутко, а другие ничего не замечают и только смотрят на него.
- Смотрите... смотрите... — шепчет поп Савелий. - Великое чудо мне недостойному...
И все-таки никто не видит, и попу Савелию делается еще страшнее, а предвечный Младенец все улыбается и все тянется к нему простертыми вперед ручками.
IV
Когда сани с попом Савелием пропали в ночной мгле, лесник Евтроп несколько минут стоял у церковной ограды в тяжелом раздумье. Возвращаться в церковь ему не хотелось, да и идти больше было некуда. Провожавшая попа толпа мужиков разошлась, и он слышал, как кто-то сказал:
- Поделом вору и мука...
От этих слов у него закипело озлобление против всех. Чему они обрадовались? Чужая беда сладкой показалась. Евтроп посмотрел на мутное зимнее небо, прислушался к завывавшей метели и пожалел попа Савелия: как бы не застрял он где-нибудь в сугробе. Ну, да Лысанка выволокет...
Так он в церковь и не пошел, а присел на деревянную лавочку у паперти, где летом отдыхали старики и старушки.
Толпа в церкви немного поредела. Многие разбрелись по домам, чтобы вернуться с благовестом к обедне. Оставались приезжие из соседних деревень, которым, как и Евтропу, некуда было идти. Бабы расселись на полу и потихоньку шушукались. Мужики сбились в кучку у старостина прилавка. У всех была одна мысль... Странно, что думали не о попе Савелии и не об умирающей Парасковье, а об Евтропе, который сидел на ветру и стуже.
- Тоже совесть есть... - говорил кто-то из стариков. - Как собака на сене лежит: сама не ест и другим не дает, так и он у себя на кордоне. Сколько из-за него протоколов-то написали... штрафы... высидка...
- Кровь нашу пил!..
- Жалованье от казны получает... Тоже, чиновник!..
- Вот и отлились медведю коровьи слезы.
Выгрузив весь запас накипевшей ненависти, мужики замолчали. Старик староста, нахмурившись, пересчитывал медные деньги. В церкви слышалось теперь бабье сдержанное шушуканье. Лесные бабы расселись по полу, как редька на гряде. У всех головы были замотаны яркими бумажными шалями, какие надевались только по праздникам. Бабы обсуждали вопрос, дождется Парасковья попа или не дождется.
- Как не дождаться, бабоньки... Тоже ведь христианская душа. Матушка Заступница поможет... Такое дело-то...
- Одна-одинешенька на кордоне-то замаялась... Устигла беда невзначай.
- А около-то девчурочка махонькая. Испить некому подать... Не приведи Господи никому!
- И поп у нас простой. Другой бы не поехал от обедни.
- Простой, на что проще... Да и то сказать, не чужое горе: сам попадейку молоденькую схоронил от родов. Мужики-то даве не пущают, а ему охота, значит, попу...
- Охота не охота, а обязан, потому Божье дело, ежели Парасковьин час пришел... А где же Евтроп-то?..
- На лавочке сидит у паперти...
- Ах, бабоньки!.. Да ведь стужа на дворе!..
В этой толпе боролись два чувства: исконная ненависть к леснику и жалость к его настоящему положению. Очень сильно было первое чувство и долго не уступало второму. Толпе нужно было выговориться и вылить накипевшее зло. Затем наступила тяжелая пауза...
А куда он с ребятишками-то денется? - послышалось на бабьей половине.
- Ох, и не говори: совсем пропащее дело! Таньке-то только в Петровки восьмой годок пошел, а под ней мальчонка, почитай, еще из сосунков не вышел, да еще ребенок грудной... Евтроп-то по лесу шляется, а как ребята будут?..
- Не вовремя Парасковья надумала помирать. Обождать бы ей лет с пять.
- И жениться Евтропу на детей мудрёно.
- Хорошая девка ни в жисть не пойдет...
Прихлынувшее к ребятам-сиротам сожаление сразу перевесило враждебное чувство к Евтропу. Умный старик староста выждал именно этот момент, подозвал к себе особенно злобившегося на Евтропа мужика и сказал:
- Сегодня какой день-то, мил-человек?.. То-то вот… Ты злость свою не забыл, а там живой человек мерзнет. У него сироты... Ступай-ко да приведи его обогреться. Может, и тебя Господь простит... Не нашего это ума дело, да и час не такой.
Лесной мужик только вздохнул и тяжело вышел из церкви. Евтроп сидел на своей лавочке, опустив голову.
-Евтроп… а Евтроп? Чего студишься-то задарма?.. Староста велел тебя в церковь вести. Обогрейся ужо...
Лесник не понял, что ему говорил мужик, - это был тот самый, который сказал давеча: «Поделом вору и мука».
- Да иди, говорят!.. Чего идолом-то сидишь здесь? Евтроп поднялся и молча зашагал на паперть. Его провели в сторожку, где жарко топилась печка. Сторожка была маленькая, и лесник не знал, как ему повернуться. Кто-то посторонился и уступил ему место у печки. Все молчали, и только было слышно, как в трубе завывает вьюга.
- Где-то теперь поп Савелий катит? - заметил старый трапезник, мешая угли в печи. — Поди, уж повёртку проехал...
Лесник встрепенулся. Он сразу прикинул в уме время, непогодь, Лысанкину силу и решил:
- Как раз сидит поп в сугробе на повёртке... Ну, да ничего, Лысанка вызволит!
Опять молчание. Опять только ветер завывает в трубе. К огню протянуты корявые мозолистые руки; на лица падает красная колеблющаяся тень. Евтроп поглощен мыслью о своем лесном гнезде. Его опять охватывает жуткое чувство... И Парасковью жаль, и ребятишек, да и себя попутно. Какой он теперь человек будет? Здорова была Парасковья, так и в счет не шла. Бивал он ее под пьяную руку не раз... А вот и его Господь нашел: как крышкой накрыло горем-то! Людям праздник, людям радость, а ему потёмки. Ужо домовину[домовина — гроб. В лесных местностях делают гроб из цельного дерева] надо налаживать. И кряж есть такой на примете.
- Теперь, надо полагать, поп требу правит, - заметил старый трапезник, подбрасывая в печку дров.
- Надо полагать... - согласился Евтроп, прикидывая в уме время. - Как вот он назад-то поедет! Пожалуй, Лысанка из силы выступит... Тоже нелегкое дело три конца в такую непогодь сделать.
Мужики заговорили о Лысанке: выдюжит или не выдюжит? Настигнутый несчастьем лесник теперь сделался предметом общего сочувствия, хотя открыто этого никто и не высказывал. Могутный мужик, а без бабы грош ему цена! Лесным делом и с ребятишками некуда деться... В деревне соседки бы присмотрели, ну, старушка какая бобылка подомовничала, а на кордоне одни изомрут. Жаль мужика, вот как жаль!
Евтроп чувствовал это поднимавшееся к нему сочувствие, как чувствовал теплоту от горевшего в печи огня. Раньше его поддерживало общее озлобление, а теперь он вдруг ослабел, обессилел, изнемог и сделался беспомощно жалким. В таких положениях физически сильные люди особенно жалки... Мужики это чувствовали и старались не смотреть на Евтропа. Захолонуло у него на душе, пусть сам оклемается!.. Главное, чтобы бабёнки не разжалобили своим хныканьем.
- Ну, теперь поп назад едет...
Прошло уже часа два, и терпение истощилось. Раньше считали часы, а теперь минуты. Самые нетерпеливые выходили на паперть, чтобы посмотреть, не едет ли поп Савелий. Уж давно пора!.. Наконец, прошли все сроки.
- Где же поп-то? - приставали мужики к Евтропу.
- А я почем знаю: должон воротиться...
