– Вот и отлично. Напишешь чистосердечное признание, покаешься и с облегченной душой отправишься домой, под крылышко к своей любимой жене...

Жену Илья не любил и в прежней своей жизни был уверен, что никогда ее не полюбит. Но сейчас, стоя за чертой, которая отделяла его от плахи, он вдруг понял, что невозможное может стать возможным. Пусть Нила не красивая, пусть от нее частенько пахнет потом, но с ней он будет жить на свободе, одна мысль о которой окрыляла и вдохновляла на безумные подвиги...

– Если, конечно, правильно все напишешь, – добавил следователь.

– Что значит – правильно? – всем телом искательно подался к нему Илья.

– Ты ревновал Эльвиру к ее мужу?

– Да. И не только к нему.

– К кому еще?

– К Толику, Каланча его фамилия. У них роман был... Ну, я думал, что у них там было... А может, и правда было... Мы же потому и расстались...

– Вот так и напиши, так, мол, и так, переспал с Эльвирой, а она возьми да скажи, что с этим Толиком ей было лучше. Или с мужем, не суть важно... Или сам придумай повод для ревности, но так, чтобы убедительно. Убийство из ревности тоже преступление, но это уже другая, гораздо более мягкая статья. Можешь отделаться условным сроком. До суда будешь находиться под домашним арестом, а суд вынесет тебе три, ну, может, четыре года условно...

– Мне кажется, я должен позвонить своей жене.

– Зачем?

– У нее есть знакомый адвокат.

– Адвокат – это хорошо. Но адвокат может все испортить. В присутствии адвоката я не могу принять явку с повинной, в присутствии адвоката она будет признана недействительной. А без явки с повинной тебя ни под залог, ни под подписку не выпустят. И срок условный не дадут... И вообще, советую тебе не тянуть с этим делом. Время идет, скоро рабочий день закончится, а завтра явку с повинной уже не примут, после двадцати четырех ноль-ноль выйдет срок. И начнется уже другой – тюремный. Так что решай поскорее. Неволить я тебя не могу и не буду...

Неназойливый и убедительный тон следователя внушил Илье безотчетную, но достаточно прочную веру в его слова. В конце концов он взялся за ручку и на двух листах написал «сочинение» на тему, им предложенную.

Перегудов внимательно прочитал признание, удовлетворенно кивнул и положил его в сейф.

– Я могу идти? – по простоте своей душевной спросил Илья.

– Куда? – отнюдь не бесхитростно удивился следователь.

– Вы же сами говорили, что теперь меня можно отпустить под подписку или под залог.

– Говорил. Но не я отпускаю. Отпускает судья.

– Ну, пусть он отпустит, какая разница?

– Разница большая. Сначала он должен рассмотреть ваше дело, затем назначить дату судебного заседания, а там уже примет решение.

– И как долго все это будет?

– Ну, неделя, может, две...

– Так долго? И что же мне до этого дня делать?

– Жить будете в гостинице, в бесплатном номере, под охраной...

– Зачем охрана?

– Ну мало ли что? Вдруг муж убитой вами девушки захочет свести с вами счеты. Мы же теперь все знаем, что это вы убили Эльвиру.

– Но я не убивал.

– А чистосердечное признание? – с коварными блестками в глазах улыбнулся Перегудов.

– Но это же неправда.

– А что это?

– Ну, скажем так, хитрый ход.

– А знаешь, что в народе говорят? На каждый хитрый ход есть еще более хитрый ход с винтом... Значит, так, явку с повинной мы оформим, твое чистосердечное признание у меня, о деталях поговорим позже, а сейчас мне некогда, в прокуратуру надо ехать за постановлением на твой арест и на обыск...

– На арест?! – пришибленно протянул Илья.

– И на обыск, – свысока усмехнулся Перегудов.

– Где обыск?

– В твоем доме.

– Но у вас же было постановление.

– Не было ничего.

– Но вы же говорили...

– Сказать можно что угодно – не словам, бумагам надо верить. Вот ты признался на бумаге, и теперь я точно знаю, кто Эльвиру Окулову с моста в реку сбросил.

– Но это же не я.

– Написанное пером не вырубишь топором, даже если это адвокат с топором... Все, после поговорим. А пока в номера! Пошли!

Илья уже догадался, что обещанный номер не имеет ничего общего с гостиницей, но все же надеялся, что это не тюремная камера. Возможно, в здание УВД есть специальные комнаты для гостей вышестоящих инстанций, может, в одну из них его и определят.

И действительно, комнаты были, в подвале здания, но, как выяснилось, вовсе не для тех гостей, о которых Илье хотелось думать. Как он и опасался, эти номера назывались тюремными камерами, а сама «гостиница» – изолятором временного содержания.

Оштукатуренные и свежепобеленные стены широкого и гулкого коридора внушали мысль о том, что ремонт сделан и в самих камерах, но ничуть не бывало. Помощник дежурного по изолятору отворил тяжелую дверь, не так давно выкрашенную в темно-серый цвет, и втолкнул Илью в какой-то темный закуток, из которого пахнуло мерзким смрадом немытых тел и туалетных нечистот.

Но куда больше вони он боялся встречи с тюремными монстрами, которые, казалось, вот-вот набросятся на него из тьмы своей убогой норы. От страха он даже невольно зажмурился, и напрасно – не было никаких чудовищ с горящими глазами и оскаленными клыками. Тишину в камере разбавлял только чей-то храп.

Глаза привыкали к полутьме помещения, находившиеся в нем предметы принимали очертания. Под потолком крохотное оконце, настолько перекрытое слоями решеток и прочих заграждений, что ни свет через него в камеру не поступал, ни свежий воздух. Под потолком лампочка – сама по себе тусклая да еще закутанная в жестяной кожух с пробитыми в них отверстиями, едва пропускавшими свет. У самой двери слева знакомая по армейскому быту чаша «Генуя», лет сто не мытая и нечищенная, да еще кто-то в душу ей нагадил и не смыл... К стене примыкали четыре дощатых лежака в два яруса, но занят был только один. На нарах безмятежно посапывал-похрапывал бородатый и смердящий мужик в грязной куртке и мокрых, как показалось Илье, штанах. Он спал прямо в ботинках с подошвами на самодельных подвязках, под головой какой-то баул, от которого воняло не меньше, чем от его обладателя. Как будто кот в этом мешке сдох еще в прошлом году...

Илья сел на краешек нар, обхватил голову руками. Монстров в этой камере не было, но ужас бытия все равно встал перед ним в полный рост. Какая-то непонятная хлябь под ногами, рядом смрадный бомж, сортир забит нечистотами, а ведь это еще не тюрьма. Там наверняка все во сто крат хуже: и бомжей побольше, и грязь погуще, но самое страшное – это уголовные монстры, от которых неопытным новичкам нет житья. Илья помнил, как измывались над ним в армии злобные деды, но сейчас, в ожидании грядущих ужасов, их унижающие издевки казались милыми цветочками по сравненью с ядовитыми, а оттого смертельно опасными волчьими ягодами...

Палящие глаза Нилы немилосердно жгли душу.

– Ты спал с ней?

В ее словах звучала злая, беспощадная ирония.

– Да, – не стал отнекиваться Илья.

Отпираться не было смысла: она знала все и без него.

– Я так и знала, что в ту ночь ты мне изменил, – желчно усмехнулась она.

– Ты тоже в долгу не осталась, – подавленно буркнул он.

– Не осталась. И дальше буду с мальчиками дружить. Ты в тюрьме будешь гнить, а я с мальчиками дружить.

– Зачем ты так?

– А ты как со мной поступил? Зачем в душу плюнул?

– Я же не просто так, я же ее любил...

– А меня?.. Ладно, можешь не отвечать. Сама знаю, что не любишь...

– Ну почему же... – начал было Илья, но Нила его оборвала:

– Заткнись!

– Не надо так со мной, – нахмурился он.

– А то что? – ехидно вскинулась она. – На развод подашь? Так я и сама с тобой разведусь. Как только тебя осудят за убийство, так и разведусь, без всяких проволочек...

– Разводись, – убито пожал он плечами и так же пришибленно добавил: – Если тебе станет от этого легче, разводись...

– Да нет, легче мне не станет... Как же ты мог, Илья? Что тебе не хватало со мной?