Постепенно я переключаюсь в мыслях на своих детей. У меня их двое: Бену (на самом деле его зовут Бенани, но Бен мне нравится больше) только что исполнилось тридцать лет, а Карине – двадцать восемь. Как мне вот так сходу удалось вспомнить их возраст? Мне их обоих не хватает. Странно. Неужели я становлюсь сентиментальным? Как они там, как поживают? С ними я тоже не виделся вот уже пять лет. Помню, как сразу после отъезда их матери я подумал, что нам пора бы повидаться. Тогда я позвонил дочери, но не успел даже предложить ей встретиться, как она молниеносно и недвусмысленно отрезала:

– Папа, мы с Беном больше не хотим тебя видеть. Ты звонишь нам, только когда вспоминаешь, что обязан исполнять роль отца. Но на самом деле ты НИКОГДА не был для нас настоящим отцом. Не нужно и сейчас насиловать себя. У нас своя жизнь, у тебя своя, поэтому оставь нас в покое. Я сейчас говорю и за Бена, потому что сам он не может тебе противостоять.

Я что-то пробормотал в ответ, сраженный наповал ее ответом, не оставлявшим мне ни малейшей надежды.

– Я решила сказать тебе правду раз и навсегда. Ни у Бена, ни у меня – у нас с тобой нет ничего общего. Разве ты никогда не замечал, что все наши встречи заканчиваются ссорой? И каждый раз мы с Беном все больше и больше расстраиваемся. Ну да, ты же один всегда прав! А в те редкие случаи, когда ты решаешь просто выслушать нас, ты делаешь это, лишь чтобы заставить нас передумать. Как минимум, теперь у нас не будет повода для скандалов. Да, я злюсь на тебя, ведь ты бросил нас, но до сих пор настолько люблю тебя, чтобы пожелать тебе в будущем быть счастливым, а главное – более человечным!

И бросила трубку. Все было понятно.

Признаю, что их отношение ко мне вызывало у меня сильные эмоции и я не мог сдержаться, чтобы помимо своей воли не упрекнуть их, особенно когда мы встречались у Моны сразу после нашего развода. Это было сильнее меня. Но они ведь явно заслуживали моих упреков! Меня все в них бесило, даже то, как они по-дурацки одевались. Мне очень не нравилось, что они говорят с Моной как с подружкой, а та, дурочка, им это позволяет! Они всем видом показывали, что не уважают меня. Кто-то же должен был указать на это? Родители имеют право подсказывать детям, когда те ступают на ложный путь!

Мог ли я, как отец, поступать иначе? Я сделал все, что было в моих силах. Они упрекали меня, что я много работаю, но ведь они любили мои денежки? Я оплачивал все их капризы! Видимо, я сам их слишком избаловал. Неблагодарность – вот чем страдают современные дети. Они даже не подозревают, как сложно сегодня быть родителем. Они поймут это, разве что когда наступит их черед.

И вдруг я подумал: а может, у Карины и Бена уже тоже появились свои дети? Ведь прошло пять лет… Ну нет, я уверен, что это невозможно. Не может быть, чтобы они были настолько бесчувственными: если бы они завели семьи и у них родились бы дети, они бы обязательно мне об этом сообщили!

Хотя… Не уверен. Как же мне избавиться от этих сомнений? Гоню от себя неприятные мысли. Завтра я обязательно найду телефонные номера и позвоню им. Нужно забыть об обидах и снова начать общаться. Нужно чаще видеться. В конце концов, они же взрослые люди! Наверняка со взрослыми людьми мне будет легче иметь дело.

И почему мне так сложно общаться со своими собственными детьми?

Они правы, я не очень-то к ним прислушивался, и так было всегда, с самого их детства. Я совершенно не понимаю это новое поколение. Всю жизнь надеялся, что наше общение с ними может возобновиться, но они упорно не хотели принимать мою точку зрения. Зрелости – вот чего им все время не хватало. Ладно, это мелочи. Теперь все будет иначе. Если у меня получится дозвониться, предложу им встретиться. Клянусь, на этот раз уж я их выслушаю. Я буду слушать их по-настоящему, без малейшей критики. И вот что я сделаю: подготовлю вопросы. Если я буду проявлять интерес к ним, задавать вопросы и внимательно слушать, что они будут мне говорить, все пройдет как нельзя лучше. Вне всякого сомнения!

Приняв такое решение, я с облегчением позволяю себе насладиться кусочком нежнейшего горячего орехового торта с шариком сливочного мороженого, пригубливая ароматный капучино. А чтобы красиво закончить свой обед, заказываю рюмку коньяку. Неспешно раскрывая для себя его букет, листаю принесенную официантом газету. Нет, что-то мешает мне сосредоточиться на чтении, и я просто рассеянно пробегаю рубрику «Мероприятия».

Мои мысли не дают мне покоя. Что же мне сказать детям, если я смогу им дозвониться? Как лучше встретиться с ними: сразу с обоими или с каждым по отдельности? Зависит от того, как они на меня отреагируют… Но какой смысл рассуждать об этом, если я даже не знаю, согласятся ли они вообще встретиться со мной?

Из ресторана я выхожу почти в три часа. У меня нет ни малейшего желания возвращаться домой в одиночестве, и я направляюсь в сторону кинотеатра. В газете, которую я пролистывал в ресторане, сообщали, что в Монреале начался прокат нового фильма с Эдди Мерфи, моим любимым комическим актером. Почему бы не сходить? После кино мне станет легче, я смогу расслабиться. Состояние грусти, которое нахлынуло на меня в ресторане, совершенно мне не нравилось. Особенно печальны были мысли о детях. Как же редко я нахожу время для просмотра фильмов, особенно комедий… Но сегодня день принятия решений – да что же такое происходит? – и я принимаю еще одно: ходить в кино не реже раза в неделю, независимо от того, захочет ли кто-то составить мне компанию.

Наличных при себе почти не осталось, и я решаю заглянуть в банк. Тут неподалеку, на улице Рашель, есть отделение моего банка. Легким шагом и со спокойным сердцем я направляюсь туда. Я просто счастлив: редкий случай, когда не нужно никуда торопиться, боясь пропустить следующую деловую встречу.

Сквозь глубокие размышления я замечаю, как одна… две… три полицейские машины проносятся мимо меня с оглушительно ревущими сиренами. Они останавливаются перед банком. Да там что-то происходит! Прямо как в кинобоевике! Трое парней быстро выбегают из дверей как раз в тот момент, когда полицейские были уже готовы войти. У каждого из них в руках по чемоданчику. Один, который показался мне главным, выхватывает пистолет и начинает стрелять во все стороны, чтобы напугать полицейских. Я замираю на месте, стараясь ничего не упустить.

И вдруг мир переворачивается. Я чувствую, как в моей груди что-то взорвалось. Что это? Мне страшно. Я ничего не понимаю. Я больше ничего не ощущаю. Мои ноги подкашиваются, а голова тяжело ударяется обо что-то очень твердое. Мое тело падает на холодную поверхность, а вдалеке слышны голоса. Кто-то в панике кричит:

– Скорее, на помощь! Здесь раненый! Сюда!

Что происходит? Я в удивлении обнаруживаю, что это лежащее на тротуаре тело – мое. А почему я его вижу со стороны? Это точно я? Мне кажется, я выгляжу не настолько старым. А где я нахожусь, откуда мне все это так хорошо видно?

Двое полицейских едва справляются с толпой любопытных. Боже, сколько крови… Эта кровь льется на тротуар из моей груди, это лужа моей крови… А почему я ничего не чувствую? Странно наблюдать за всем этим зрелищем со стороны и вместе с тем все видеть и все слышать. Я слышу, как полицейский говорит своему коллеге:

– Пульса нет. Господи, мне кажется, он умирает!

– Скорая будет с минуты на минуту, – реагирует второй полицейский. – Наконец-то! Бедняга, вот уж неудача: оказаться в неправильном месте в неподходящее время. Надеюсь, эти парни из скорой помощи смогут что-то сделать для него, спасти…

Один небольшого роста врач уже торопится мне на помощь. Он явно нервничает. Быстрая походка, острый взгляд. Он старается уловить все происходящее. Я бы сказал, что им движет адреналин. И он больше похож не на доктора, а на политика. Но вот он осмотрел меня и вынес собравшимся вокруг полицейским вердикт. Пуля пробила правое легкое, и ему остается лишь констатировать мою смерть.