Я повернулся к катавшемуся по земле второму канийцу — прекратить его мучения даже в радость! Больше ему никогда не придется страдать…

— Стоять, вояка! Давай-ка без окончательных смертей. Вспорол ему аккуратно брюхо, и все! Здесь тебе не линия фронта.

Ко мне широкими шагами направлялся командир наемников, очевидно догадавшийся о моих намерениях. Бой вокруг уже стих, и только раненый каниец оглашал окрестности воплями. Я замер, с поднятым мечом. Руки чесались закончить начатое — отрубить голову лигийцу, чтобы он уже не смог воскреснуть, но умом я понимал, что это сразу выльется в конфликт с придерживающимися нейтралитета наемниками.

— Не испытывай мое терпение, имперец, — предупредил Валун, уперев в меня суровый взор. — Опусти меч, если не можешь себя контролировать.

Его рука, сжимающая топор, чуть дрогнула. Меня раздирали противоречия. Наемники не хотят вмешиваться в эту войну и не позволят мне учинить необратимую казнь лигийских солдат, пусть даже дезертиров… Но как же тяжело заставить себя хоть и убить, но по сути — сохранить жизнь врагу! Ведь даже если я проткну его сердце, проклятый каниец все равно может воскреснуть!

— Не надо, Ник, — послышался Мишин голос.

Нервы натянулись, как пружины, мышцы одеревенели, и я никак не мог заставить себя уступить. Оголенная шея хныкающего лигийца, будто специально подставленная под удар, не давала покоя… Слух уловил едва различимое «вжух», прошелестевшее прямо возле уха, и в грудь канийцу воткнулась стрела. Вопли оборвались, сменившись звенящей тишиной. Я опустил меч.

— Ну вот, так-то лучше, — одобрительно кивнул Валун, цепляя топор на пояс. — Какие офицеры в Империи нынче психованные пошли…

— Но-но! Ты тут не это… А то в ухо дам! — орк со связанными руками угрожающе качнул бревном. — Наши офицеры завсегда молодцы!

— Ты-то кто такой? Как тут очутился?

— Сержант Бряц Нещадных! — отрапортовал орк, глядя на меня, хотя вопрос задал Валун. — Я не дезертир! И не предатель! Эти черти собирались поджарить меня на костре, а потом посадить на кол… Слава Незебу! Спасен!

— Ты из гарнизона Жукина?

— Ага. Эти сволочи в плен меня взяли. Они злые, голодные и ненавидят нас. Конечно, мы ведь спим в теплых казармах, едим тушенку да сгущенку, пока они прозябают здесь.

Орел достал нож и разрезал веревки на запястьях орка.

— Давайте-ка оттащим убитых подальше от леса, — произнес Валун, взвалив на себя тело мечника.

— И что вы будете с ними делать? — хмуро поинтересовался я.

— Ничего. Сообщим в лигийский штаб, пусть сами со своими дезертирами разбираются.

— Пока сюда прибудут лигийские жрецы, звери все трупы до костей обгладают…

— А это уже не наша забота!

— Какая лицемерная гуманность, — произнес Орел, бесцеремонно поставив ногу на грудь второму канийцу и выдернув из его тела свою стрелу.

Мне не слишком хотелось проявлять заботу по отношению к лигийским солдатам, но отказываться помогать наемникам я не стал. Мы отволокли тела поближе к центру развалин и сгрудили на каменные плиты.

— Прикрыть бы их еще чем-нибудь…

— Боишься, что простудятся?

— Ты у мамы юморист? Здесь воронов целые стаи, как бы не налетели.

— Он прав, давайте, что ли, хоть ветками их накроем…

Я слушал вполуха разговор наемников, когда сержант Нещадных тронул меня за плечо и кивнул мне за спину.

— Глядите, товарищ капитан. Наш. Руки мне лично вязал на пару с канийцем, мразь. Жукин приказал таких убивать на месте. Из штаба разнарядка пришла…

Проследив за его взглядом, я увидел то, что снова всколыхнуло внутри меня приступ ненависти. Хадаганец в потасканной имперской форме. Мое отвращение к нему оказалось даже сильнее, чем к лигийцам! Он был серьезно ранен, но еще жив, и теперь, откинувшись на каменную стену и держась за окровавленное плечо, с ужасом глядел в нашу сторону.

— Эй-эй-эй, капитан, ты чего опять удумал… — крикнул Валун, когда я, перешагнув через тело лигица, которого нес, решительно направился к имперскому дезертиру.

— Это наше внутреннее дело, вас оно не касается! — рявкнул я.

И наемник отступил.

— Ваше, так ваше, — буркнул он.

Хадаганец, поняв, что заступаться за него никто не станет, совсем спал с лица. Я подошел ближе, презрительно окинув его взглядом с головы до ног. Торговец из лагеря на Медвежьей Поляне говорил, что дезертиры неплохо наживаются на грабежах. Что ж, парню передо мной не повезло, он не успеет заработать себе состояние.

— Не убивай, — прошептал он вдруг. — Капитан, я вернусь в армию, я обещаю…

— Поздно ты спохватился, — процедил я, затем наклонился и содрал с него армейский медальон, погоны и маленький значок — алую звезду, Герб Империи, который дезертир зачем-то продолжал носить на груди, будто насмехаясь над самым святым.

Я достал меч. И на этот раз никто меня не останавил.

Это далеко не первый человек, убитый мной насовсем, и даже не первый имперец. Но осознанно казнить не какого-то бандюка, а того, кто должен был стать другом и прикрывать твою спину в бою, такого же Хранителя, как и я сам, наверное непросто. Но я вдруг словил себя на мысли, что отрубив голову дезертиру, не испытал никакой жалости. И эта черствость пугала. Насколько сильно я отличаюсь от самого себя — того мальчишки со снежного аллода, едва записавшегося в ряды Имперской Армии? Стал ли я злым? Жестоким? Я хотел быть хорошим солдатом. Но для этого оказалось мало просто сражаться с Лигой, ведь враги бывают гораздо ближе. И тогда приходится становиться палачом.

Погруженный в свои непростые мысли я стоял над мертвым дезертиром, бессмысленно скользя по его испачканной форме взглядом. И тут будто легкое дуновение ветерка коснулось лба, заставляя посмотреть вперед. Я поднял голову и едва ли не отшатнулся — два больших глаза глядели на меня поверх развалин. Мне даже пришлось на секунду зажмуриться, чтобы сбросить с себя накативший ступор.

Гигантское, каменное лицо, чуть раскрошившееся, но все еще впечатляющее своей монументальностью, возвышалось над руинами джунского города, слепо взирая на былое величие своих создателей. Наверное, это одна из тех самых статуй, про которые говорил торговец. Ноги сами понесли меня к ней. Как он говорил? Нажать на нос? Я надавил на треугольный выступ посередине — послышался хруст ломающейся ледяной корки и приглушенный лязг откуда-то изнутри каменной глыбы. А через секунду пустые, круглые глаза озарились ровным, голубоватым сиянием, словно прожекторы.

— Ого! Эта штука работает! — послышалось сзади.

Всем стало немного жутко. Казалось, что это торчащая наружу голова исполина, зарытого в землю. И теперь, открыв глаза, он проснулся и сейчас поднимется во весь свой рост.

— Загасите вы эту мерзость, от греха подальше!

— Точно, пока сюда все зверье с округи на свет не сбежалось.

— Наоборот, Историки говорили, что эти глазищи типа отгоняют всякую живность.

— Они может и на орков плохо действуют, а я тут стою перед ними красивый. Гасите, говорю!

Спор мог бы затянуться надолго, но этому помешало внезапное появление девушки. Она осторожно высунулась из-за груды камней, и все разом притихли.

— Валун? — неуверенно позвала она.

— Забава!!!

— Ох, неужели?! Прошу, спаси меня! — девушка выскочила из своего укрытия и буквально повисла на командире наемников. — Эти гады напали на наше заведение, оскорбили всех моих подруг. И не раз! Я сбежала в лес, но нарвалась на таких же грубиянов. Выведи меня отсюда! Тут так страшно! Я боюсь!

Она как-то странно разревелась — без слез. Но плакала очень убедительно. Естественно, никто не отказался проводить даму до дома, кроме, разве что, сержанта Нещадных, которому нужно было возвращаться в свою часть как можно скорее, пока его самого не признали дезертиром. Сержант покинул нас с явным сожалением. Всю дорогу Забава жаловалась, не забывая горестно вертеть головой так, чтобы ее каштановые волосы игриво подбрасывал ветер. Я искоса поглядывал в ее сторону — выразительные глаза, кроваво-красные губы, яркий румянец на щеках. Подчеркнутая, вызывающая красота. Она привлекала внимание всех.