Столь сильное восхищение вражеским командиром таило в себе скрытую опасность для боевого духа солдат. Поэтому британское командование и штабы вынуждены были приложить напряженные усилия, чтобы развеять «легенду о Роммеле». Благодаря как чувству их порядочности, так и его личному поведению подобная контрпропаганда была направлена не на очернение его характера, а на умаление масштаба его военного дарования. Опорой тому служили его окончательные поражения – и вряд ли от противников следовало ожидать подчеркивания огромной нехватки у него сил и ресурсов или признания значения того, чего ему при подобных нехватках удалось добиться. Более справедливое сравнение и более верный расчет оставлены истории, имеющей обыкновение исправлять временно сопутствующие победе поверхностные оценки. Ганнибал, Наполеон и Ли потерпели поражения, но на весах истории поднялись над своими победителями.
Для верного суждения о его деятельности необходимо должным образом учитывать условия и относительные ресурсы, а также другие факторы, которые командир не контролирует. Только тогда мы сможем правильно оценить качество его деятельности. Выдающаяся особенность многочисленных успехов Роммеля заключается в том, что они были достигнуты с меньшими ресурсами и без какого-либо господства в воздухе. Больше никакие генералы с обеих сторон во Второй мировой войне не выигрывали сражения при наличии подобных трудностей, кроме первых британских лидеров под командованием Уэйвелла, – а те сражались с итальянцами.
Действия Роммеля не были безупречными, и он потерпел несколько поражений, которых можно было избежать, однако в бою с превосходящими силами любой промах может привести к поражению, в то время как командир, обладающий большим преимуществом в силе, может эффективно скрыть многочисленные ошибки. При всей своей дерзости, быстроте движений и решений Роммель в целом служит хорошей иллюстрацией слов Наполеона, что «величайший генерал тот, кто допускает меньше всего ошибок».
В этом критическом замечании, однако, слышится слишком много пассивности для соответствия природе войны, а также тенденция к поощрению опасной осторожности. Вернее было бы сказать: «Величайший генерал – тот, кто заставляет противника допускать самые большие ошибки». Исходя из этого критерия Роммель сияет еще ярче.
Оптимальная грань сравнения знаменитых полководцев разных эпох пролегает через их искусство, которое можно отличить от меняющейся тактики. Можно провести сравнительное исследование того, как они использовали имеющиеся в их распоряжении средства для достижения результатов, в особенности использование ими мобильности, гибкости и внезапности для нарушения ментального и физического равновесия противников. На примере тех, кто раскрыл свои замыслы, можно даже оценить, насколько достигнутые ими результаты были предметом расчета.
В этом прежде всего заключается познавательная ценность записок Роммеля, тем более что его повествование не пересматривалось в свете конъюнктуры послевоенного знания, а его письма часто содержат свидетельства того, как он подходил к своим проблемам еще до наступления события. Именно в подходе, а не в действии человек раскрывает направленность мысли и ориентацию ума.
«Записки Роммеля» успешно развеют пыль споров, вызванных самыми разными мотивами. Роммель писал задолго до того, как он мог представить возникшую за пределами Германии полемику и подготовить свои заметки для ответа на нее, а его письма жене еще непосредственнее. Удивительно, насколько он откровенен в эпистолярных комментариях, учитывая обязательную перлюстрацию писем военной цензурой. Из этих объединенных источников читатель может получить четкое представление о мыслях Роммеля и основных принципах его действий. Картина, естественно, может отличаться в зависимости от склонности отдельного читателя, но в самой личности и ее различных аспектах мало неясностей.
Роммель был очень человечен – если не считать его необычайной энергии и военного гения. В его рассказах и письмах отчетливо проявляются «изъяны», как и у большинства предводителей человечества, он пребывал в состоянии зачаточного развития. В период наибольшего успеха его замашки отмечены очаровательным мальчишеством, но опасно нефилософским, а взгляды – органичностью, необходимой для успеха в командовании. Его письма свидетельствуют, что в начале войны он рассматривал ее как большую игру, игру, в которой он служит отечеству, и муштровал себя учениями с прямодушной преданностью. Чтобы добиться максимального лидерства, командир должен ощущать себя так же, как и на войне, – и самые напористые из них всегда так себя ощущали. Роммель обладал необычайной способностью к размышлениям, но до последних месяцев жизни он не выходил за рамки военной сферы.
Как и большинству решительных солдат, ему нелегко давалась терпимость к противоположным взглядам, в особенности у товарищей по оружию. Это проявляется, в частности, в его резких комментариях о Гальдере и Кессельринге, безусловно несправедливых по нескольким пунктам, но следует также помнить, что на позднейших стадиях африканской кампании он болел, что, естественно, не могло не исказить и не затуманить его взгляд. Но он не умел злиться – его вспыльчивость компенсировалась отходчивостью, – и, когда гнев проходил, он с величайшей готовностью заглаживал допущенную несправедливость. Это проявилось, например, в той высокой дани уважения, которую он отдает Кессельрингу в последних размышлениях. Более того, его комментарии о противниках – французах, британцах и американцах – демонстрируют замечательное отсутствие ненависти и готовность признать их лучшие качества.
Отношение Роммеля к фюреру и долгая ему верность – загадка только для тех, кто не понимает склада ума, с младых ногтей выработанного подготовкой кадрового военного, в особенности в Германии, и не может себе представить, как все выглядит с его колокольни. Но документы проясняют два фактора, которые со временем упрочили его воинскую верность. Легко заметить, что динамизм Роммеля и Гитлера перекликались, а обструкция, чинимая ему промежуточным этажом «высшего эшелона», с которым он находился в тесном контакте, заставляла его сильнее сочувствовать далекому фюреру. Так продолжалось, пока рефлексия Роммеля была чисто военной. Но широта независимой власти, которой он обладал в Африке, большие проблемы, с которыми ему приходилось сталкиваться, и глубокое впечатление, произведенное на него материальным превосходством союзников, постепенно расширили сферу его размышлений, что способствовало существенной перемене взглядов, произошедшей, когда он вернулся в Европу и ближе общался с Гитлером. Фиксировать процесс этих перемен на бумаге было бы с его стороны безумием – фактически некоторые из его более поздних писем свидетельствуют о явном стремлении завуалированно выразить изменившийся настрой, – а в его записях разбросано множество подсказок. Его сын и ближайшие соратники дополнили их своими свидетельствами того, как его довели до отступничества и решимости свергнуть Гитлера, стоившей ему жизни.
Однако главное значение записок состоит в том обильном свете, который они пролили на военное руководство Роммеля. Их показания подтверждают мнение британских солдат, реально против него сражавшихся, и показывают, что их оценка ближе к истине, чем контр пропаганда, направленная на обесценивание его солидной репутации. «Легенда о Роммеле» явно обоснована куда лучше большинства других. Если не считать того, что ему удалось избежать смерти или попадания в плен в бою, удаче он был обязан меньше, чем большинство прославившихся полководцев. Теперь, когда его подлинные концепции и работа его ума открыты для изучения, становится очевидным, что успехи его не случайны, а заслуженны. Они несут на себе печать военного гения.
Здесь не место для биографического обзора карьеры Роммеля, мастерски и ярко представленного в книге Десмонда Янга[1], служащей ценным дополнением к этой работе. Но, возможно, стоит в сжатом виде представить основные черты полководческого искусства Роммеля и кратко обсудить их в связи с общим опытом ведения войны.
