«Стреляева подстрелили», – чокнуто хихикнул кто-то в голове Вадима.

– Умоляю! – рыдала лишившаяся защитника Оксана. Она металась у окна, подламывая ноги, как самый неуклюжий в мире вратарь, напяливший каблуки – из стороны в сторону. – Умоляю, пощадите! Не убивайте меня, я всё исполню я жить хочу мама а-а а-а а-а!..

За Новицкого ответил карабин. Ба-бах! Короткая юбка секретарши лопнула, словно неспособная более сдерживать упругость бедра. На оконное стекло брызнуло мясными клочьями. Тоненько взвыв, Оксана рухнула на пол. Висок секретарши врезался в истёртый паркет с треском, от которого Вадима передёрнуло. Кровь толчками выплёскивалась из бедра, как из пробитого садового шланга, затапливая цветочки, что весело пестрели на батисте платья. Наманикюренные ногти заскребли по вылинявшим доскам. Нестерпимо едко пахло сгоревшим порохом и бойней.

Вадим сполз под кресло, сжался, не тщась укрыться, как Тевосян, чьи ноги в дешёвых туфлях елозили на расстоянии вытянутой руки. Зарылся лицом в ладони, совсем как в детстве, когда бабушка читала страшные сказки Гауфа. Он пробовал отыскать среди скачущих мыслей воспоминания о Даше, чтобы уцепиться за них, как за соломинку – или кануть с ними в небытие – но сознание настойчиво подсовывало ему гнойно-жёлтый автобус, катящий к остановке через чёрный экран распадающегося разума.

Ничего не происходило.

Вечность спустя Вадим осмелился глянуть сквозь пальцы.

Безумец стоял над ним, тяжело дыша. Пахнущее гарью дуло карабина плавало у носа Вадима, огромное, как тоннель метро. Вадим, загипнотизированный, вытаращился на этот тоннель, будто в нём вот-вот вспыхнут кошачьи глазища, надвинутся; из тьмы выплывет радиаторная решётка и бледное пятно на месте номерного знака. Затем лобовое стекло с цифрой над ним, и эта цифра будет…

– Ты видел её, – произнёс Новицкий ровно. Вадим не понял, вопрос ли это, но на всякий случай осторожно кивнул. – Ты отмечен. Ты должен прокатиться. Понимаешь? До конечной.

Откуда-то издалека, из-за тёмных лесов и высоких гор, донёсся окрик. Ни Вадим, ни Новицкий не среагировали.

– Это всё изменит, – терпеливо добавил убийца, и на какой-то миг Вадим поверил, что спасётся.

Громыхнул выстрел. Прилетел со стороны, как и окрик. Брови Новицкого дрогнули и поползли вверх. Рот приоткрылся. Наконец на его лице отразились эмоции.

Растерянность. Изумление.

Новицкий попытался обернуться. Его ноги подломились, и он упал на колени, выронив «Сайгу». Позади, в дверях, застыл охранник-чоповец с пистолетом в вытянутых руках – поза копа, без пяти минут героя. Вадим опустил глаза и увидел кровь на обшлаге своей рубашки. Он взмок от пота, на ресницах дрожали слёзы – но кровь была чужой. Спасибо Господу за большие радости.

Теперь лицо Новицкого очутилось на одном уровне с его лицом. Инженер осторожно кашлянул. На губах вздулся алый пузырь. Вадим ждал последней реплики, чего-то помпезного – «Я просто хотел, чтобы меня любили», например, – но Новицкий только всхлипнул – и опрокинулся на Вадима, марая его рубашку ещё сильнее.

Превозмогая шок, Вадим ухватил Новицкого за волосы и спихнул с себя. Отполз на заду от недвижимого тела, вжался спиной в подлокотник и принялся хрипло глотать осквернённый кровью и порохом воздух. Не мог надышаться. Желудок, протестуя, свернулся в узел.

«Хорошо, не успел пообедать, – отрешённо подумал Вадим. – Какая удача». Да он просто счастливчик! Новицкий мёртв, уткнулся носом в занозистый пол, и сырое пятно расползается между его лопаток, а Вадим жив. Не наоборот.

– Он придёт, – гнусаво, но отчётливо сказал Новицкий, не поднимая головы. Стены зала накренились, пустились в похмельный штопор, закрученный вокруг небольшой, словно пальцем проделанной, дыры в спине Новицкого.

– Это шанс. Готовься.

Рядом вновь закричали, сипло и надрывно. Прежде, чем провалиться в забытье, Вадим понял, что кричит он сам.

***

Шестеро убитых, трое раненых – таков был итог Антеевской бойни, как её окрестили в прессе. Позже журналисты напишут, что жертв было бы больше, не подоспей чоповец вовремя. Он нарушил какие-то правила применения оружия, но публику это совсем не волновало, и чоповец стал героем города.

Вадим считал, что шесть убитых – это ни разу не «вовремя», а бойня могла бы не случиться, будь на входе в административное здание металлодетекторы, как на главных проходных. Новицкий с карабином под пальто и коробкой патронов в кармане прошёл пост охраны без подозрений.

Но кто бы Вадима спрашивал. Впрочем, на короткое время и он попал в центр внимания, хотя предпочёл бы оставить всю славу чоповцу. Вадима донимала пресса. Руководство заставило написать объяснительную – формальность для внутреннего расследования, как его заверили – и отправило в недельный оплачиваемый отпуск. Предложило медицинскую помощь, осторожно намекнув на психолога. Вадим согласился на отпуск и отказался от медпомощи, прикинувшись, что не понял намёка.

Наконец, его допрашивал следователь – и тоже формальность, тоже для полноты картины… В каких отношениях состоял гражданин Самарин с гражданином Новицким? Не вёл ли, по мнению гражданина Самарина, гражданин Новицкий себя подозрительно? Что, с точки зрения гражданина Самарина, могло подтолкнуть гражданина Новицкого совершить преступление? На вопросе о том, не состоял ли гражданин Новицкий в экстремистских сообществах, группах суицида, свидетелях Иеговы, Вадим в голос расхохотался. Ему было жутко, а не весело, но он не мог прекратить. Подмывало сказать, что гражданин Новицкий состоял в группе пассажиров автобуса номер «четыре». Приравнивается ли это к самоубийцам? Вадим сдержался лишь по одной причине: после подобного ему точно было не избежать мозгоправа. Следак и без того смотрел на него чересчур пристально.

Не осталась в стороне и Настя. Позвонила вечером, едва узнав об Антеевской бойне.

– Я нормально, – изнурённо соврал Вадим. Все лампы в его двушке, куда он перебрался после размена квартиры, горели. Он забрался с ногами в кресло и пил травяной успокаивающий сбор, третью чашку за вечер. – Даша знает?

– Я не говорила, – голос Насти звучал глухо, как из-под подушки. Плачет?

– И правильно, – одобрил Вадим, незряче уставясь в телевизор, который работал с выключенным звуком. Бойня попала на центральные каналы. Из мерцающего аквариума экрана шевелила красными, как раздавленные вишни, губами Андреева. Чашка в руке Вадима была горяча, но он ощущал только холод.

– Не хотела её пугать. – Пауза. – Если хочешь, приезжай.

Даша, наверняка, спит, но проснётся и обрадуется папке, даже если тот завалится с помятым лицом и остановившимся, как у безголосой Андреевой, взглядом. Он едва не согласился.

– Давай потом. Завтра? Я уже в кровать лёг.

– Да-да, конечно… Такой стресс, так тебе досталось… Давай. Давай потом.

«Потом. Не завтра», – отметил он про себя. «Потом» могло означать выходной день. Он виделся с Дашей по выходным. И… что это в голосе Насти? Облегчение?

– Пока. Спокойной ночи, – сказала Настя.

– Пока, – ответил он и добавил уже гудкам в трубке: – Люблю тебя.

И повторил мысленно: «Потом».

Потом все внезапно потеряли к нему интерес. Спустя несколько дней обыватели нашли новый предмет для обсуждения – в перегруженный новостями век сенсации плодились, как мыши, и столь же скоро дохли. Вадим вернулся в привычный мир маленьких вещей, но легче ему не стало. Дело было в Новицком. И в жёлтой «четвёрке».

Новицкий. Он являлся во сне и наяву, пусть Вадим и осознавал, что это морок, что слетевшего с катушек инженера давно выпотрошили в прозекторской, набили порубленными органами вперемешку с одеждой (если верить байкам про патологоанатомов) и закопали за казённый счёт. От этого понимания не делалось легче. Как навязчивая идея, Новицкий преследовал Вадима всюду. Он вылезал из-под кровати, когда Вадим отправлялся спать: лицо почернело, волосы – всклокоченная паутина, глаза – тлеющие угли, глубоко запавшие в бездонные провалы глазниц. Он поджидал Вадима в очереди на кассу, вцепившись в тележку, как гриф, и полумесяцы засохшей крови багровели под его ногтями. Он не погнушался объявиться в туалете, едва не вызвав обморок, когда отражением в зеркале выглянул из-за Вадимова плеча. Исчезал Новицкий так же неожиданно, как и появлялся: проваливался в паузу между секундами.