XIII

     Кончив экзамены в своей школе, Кубов приезжал на несколько дней в Шервож. У него были какие-то замыслы, о которых не знал даже дьякон. Кубов приходил к дьякону только ночевать, а целые дни проводил где-то на пристанях или в Теребиловке.   -- Вчерашний день ищешь?-- ядовито спрашивал дьякон.-- Напрасно беспокоишься... Вот ты считаешь себя, Володька, умным человеком, а у нас своих умных людей -- как у вас в Березовке дров. Не знают сами, куда деваться...   -- А вот, когда найду вчерашний день, тогда и поговорим.   Потом начали приходить на квартиру к дьякону какие-то неизвестные люди: кузнецы, слесаря, плотники. Кубов подолгу толковал с ними о какой-то паровой машине, о каких-то плотах, а больше всего о барже. Между прочим, из этих рассказов дьякон узнал, что Кубов арендовал старую кузницу на берегу Лачи. Что же, это еще походило на дело. А всё-таки жаль Березовки... Положим, Кубов сделал посев в полном размере, значит, проживет там до осени, но зачем же тогда кузница? Добродушное лицо дьякона выражало одно недоумение. Впрочем, Кубов скоро уехал к себе в Березовку, даже не повидавшись ни с кем из знакомых.   -- Ах, болванище, болванище! -- повторял дьяком.-- Всё знает, а того не может понять, что от добра добра не ищут... Променяет синицу на ястреба.   Дьякон нарочно ездил в Курью, чтобы посудачить с дедушкой Яковом Семенычем. Старик внимательно выслушивал дьякона н только качал головой. Да, мудреный нынче народ пошел,-- пожалуй, ничего не разберешь. Петр Афонасьевич, прислушавшись к этим разговорам, заметил:   -- Просто Володе завидно, а вы удивляетесь...   -- Кому ему завидовать-то?-- удивился дьякон.   -- А как же: Сережа юристом кончил, Гриша через год доктором выйдет. Будут жалованье большое получать, а он и лег и встал -- всё тот же учитель. Из своей кожи не выскочишь. На такую уж зарубку попал... В гимназии-то вместе учились, а теперь вот какая разница вышла. Ну, вот он и мечется, Володя-то...   Дьякон и Яков Семеныч только переглянулись. С Петром Афонасьевичем не совсем было ладно: точно на пень наехал со своим юристом и везде его сует, к месту и не к месту.   Кубов показался в Шервоже ровно через месяц. Это было в начале июля, когда собрался съезд народных учителей. Руководил съездом Огнев. Кубов продолжал свои таинственные хлопоты и, между прочим, не пропускал заседаний съезда. Раз он случайно встретил здесь Катю.   -- Я слышала, что вы здесь, Владимир Гаврилович. Отчего вы к нам не зайдете?   Этот вопрос точно смутил Кубова.   -- Да всё как-то некогда, Катерина Петровна... А впрочем, что же, я могу сказать вам правду. Только, пожалуйста, между нами. Свое учительство я бросаю и завожу новое дело. Вот и не хочется встречаться со старыми знакомыми, потому что будут расспрашивать, что, да как, да почему, а я этого не люблю. Когда всё устроится, тогда сами увидят.   -- Одним словом, тайна... Ну, бог с вами и с вашей тайной. Для меня остается непонятным только одно, как вы так легко расстаетесь со своей школой... Ведь у вас там, кроме школы, всё хозяйство поставлено и, как рассказывают, очень большое хозяйство. Одним словом, образцовый учитель и вдруг бежит.   -- Можно говорить с вами откровенно?   -- О, конечно.   Этот откровенный разговор происходил в зале земского губернского собрания, где собирался учительский съезд. Катя, по обыкновению, занимала самый дальний уголок и отсюда слушала доклады, сообщения и происходившие дебаты. Ей очень нравилось ходить сюда, чтобы многому поучиться самой. Огнев отлично вел дело, и работы съезда шли самым оживленным образом. Чувствовалось, что собравшиеся здесь люди делали большое и серьезное дело. У Кати уже было много знакомых, особенно среди учительниц.   -- Так вот, видите ли, в чем дело...-- заговорил Кубов после длинной паузы.-- Учительское дело, конечно, прекрасная вещь, и я очень рад, что поработал учителем целых шесть лет. Да... Но остаться навсегда учителем -- этого я лично не могу. У меня другая натура. Меня неудержимо тянет к другой деятельности.   -- А это не кажется вам?..   -- Нет... Я благодарен своему учительству, потому что сам прошел известную школу. Но ведь есть другая жизнь, другая деятельность. Посмотрите на американцев -- вот для нас живой пример. Сегодня он учитель, завтра огородник, послезавтра кондуктор и т. д. Уже в самой перемене занятий кроется источник энергии. Может быть, поэтому только в Америке мы и видим таких смелых предпринимателей, не отступающих ни перед какими препятствиями. Это в порядке вещей...   -- Всё это так, но ведь у нас не Америка...   -- Правда, но с некоторыми поправками... Вообще не Америка, а в частности может быть и Америка. Здесь я, например, бываю с некоторой специальной целью. Хочется найти подходящего заместителя в свою школу... Ведь жаль дела, на которое убито столько времени и сил. Но, к сожалению, я его не нахожу... Много хороших людей, но всё не то. Главное, обидно то, что всё это только учителя, а у меня дело поставлено гораздо шире. И вот, я не могу найти такого человека, который не только взял бы школу, но и всё мое хозяйство. Ведь жаль пашню, над которой трудился столько лет, рабочую скотину, которая разделяла твой труд, твой огород, все мелочи хозяйственного инвентаря... Всё это приобреталось на гроши, годами...   -- Неужели никого нет?   -- В принципе все, конечно, одобряют, но тут, кроме принципов, требуется живой человек... Да. Есть, пожалуй, и охотники, но я им как-то не верю. Большею частью увлекающиеся натуры, а этот товар в нашем деле ничего не стоит. Всякое увлечение остывает... Нужны работники, строгие, серьезные, последовательные...   Кубов помолчал, перевел дух и неожиданно проговорил:   -- А что бы вам, Катерина Петровна, занять мое место в Березовке? Ей-богу, отличная была бы штука... Вы подумайте серьезно. Я бы вам уступил половину хозяйства, т.-е. огород и разную домашность. Конечно, пашню вам не пахать, а всё-таки маленькое хозяйство повели бы. А главное, сейчас вы работаете только на богатых людей, которые могут вам платить, а там вы служили бы серьезному делу.   Это неожиданное предложение с первого раза показалось Кате совершенно несбыточным, начиная с того, что она не могла даже представить себя в совершенно неизвестной обстановке и в такой ответственной роли, как сельская учительница; с другой стороны, как же она могла оставить семью? Всё это было невозможно, хотя слова Кубова и запали глубоко. Она много и долго думала о них и постепенно привыкла к мысли сделаться вельской учительницей. Ведь живут же другие, и не вечно же она будет жить при отце, тем более, что Петушок уже не нуждается в её помощи, а Сережа заменит её отцу. Главным подкупающим обстоятельством являлась мысль о том, чтобы уехать из Шервожа. Что-то такое впереди мелькало, луч слабой надежды на какое-то будущее и избавление от настоящего. Ведь через год в Шервож вернется Гриша врачом,-- он должен отслужить здесь земскую стипендию. Какой мукой будет для неё жить с ним в одном городе, может быть, придется где-нибудь встретиться. Да и для него не сладко будет видеть её... Получалось вдвойне неловкое положение, которое разрешалось бы само собой, если бы она поступила учительницей в Березовку. Огорчало Катю то, что ей решительно не с кем было посоветоваться. Вот если бы была жива мать -- совсем бы другое дело. Но её не было, и Катя чувствовала с какой-то болью свое полное одиночество. Ведь шаг решительный, который изменит всю жизнь. Раз она попробовала заговорить стороной с отцом на эту тему, но он отнесся с странным равнодушием к ней.   -- Что же, и учительницы хлеб едят...-- говорил он.-- Только ведь скучно в деревне, особенно молодой девушке.   -- Какая же скука, папа?.. Тысячи учительниц живут по деревням...   -- И всё-таки скучно. То ли дело в городе: вышел на бульвар... пошел в театр... Взял извозчика... Одним словом, город, а не деревня. Что хочу, то и делаю, только были бы деньги. Вот погоди, как мы с Сережкой заживем... Он уж фрак себе заказал, Понимаешь, ему нельзя без фрака... Цилиндр, говорит, куплю. Вот как мы... хе-хе...   В Петре Афонасьевиче сказался городской чиновник, приросшин к своему городу, как улитка к раковине. Другой жизни он не мог себе представить. Раньше Катя этого не замечала и была очень огорчена. В отце она привыкла видеть не одного чиновника.   Оставалась в запасе одна Любочка, которая отнеслась к её плану с таким увлечением, что Катя даже испугалась. Ведь это начиналась уже та область фантазии, о которой говорил Кубов.   -- Лучше и не придумать! -- повторяла Любочка, расхаживая по комнате.-- Да тут и думать не о чем... С богом!.. А когда Гриша приедет со своей принцессой, тогда я к тебе в помощницы поступлю. Честное слово... Э, что нам город? Зиму в деревне, а летом вольные птицы... Я даже сама думала об этом. Надоело этих богатых оболтусов учить.   -- Кубов то же самое говорит...   -- Кубов, Кубов -- и без него знаем. Только и свету в окне, что Кубов. Свой ум, слава богу, имеем... Не люблю я этих бабьих пророков... Сам, небось, бежит из деревни.   -- У него какое-то дело в городе.   -- В дьякона поступит...   У Любочки явилось какое-то необъяснимое предубеждение против Кубова. Она готова была спорить до слез, стоило только сказать, что так думает Кубов или это говорил Кубов. Вообще она относилась к людям с большим пристрастием, особенно к самостоятельным, точно завидовала чужой энергии. В данном случае, впрочем, нерасположение уже решительно ничем не объяснялось.   -- Ты нападаешь на Кубова,-- говорила Катя.-- И без всякого основания...   -- Мне всё равно, есть ли, нет ли на белом свете твой г. Кубов. Много чести, если я буду даже говорить о нем...   -- Напрасно ты так думаешь. Он хороший человек...   -- Хороший, да для себя. Видали мы таких-то... Ну, да не стоит об этом.   Кубов вернулся в Шервож только после сенокоса и заявил дьякону, что покончил все дела в Березовке. Дьякон даже сел, точно его ударили палкой. Ну, не сумасшедший ли человек, а?..   -- Бо-ол-ван!..-- проговорил он, наконец.-- Если себя не жаль, так хоть бы скотину пожалел... Ведь деньги за неё даваны.   -- Я скотину продал...   -- Ах, ты... Нет, мало тебя бить, акробата.   -- У меня теперь другая скотинка завелась.   -- Это еще что за мода?.. Таракана черного сторговал по сходной цене?   -- Около того... В восемь лошадиных сил паровую машину купил. Подержана она, ну, да починим как-нибудь. Восемьсот рублей дал, т.-е. половину наличными отвалил, а другую половину через год.   -- Вот за другую-то половину тебя в острог и посадят, где неоплатные должники сидят. Так и следует... Эй, дьяконица!..   Дьяконица была скромное и очень невзрачное существо, всё поглощенное домашним обиходом и своим гнездом. Она вечно где-то возилась, что-то тащила, торопилась и в определенное время дарила мужу нового ребенка. Сам Келькешоз почему-то любил в трудных случаях ссылаться на неё: ужо, вот дьяконица моя задаст! Так было и теперь. Когда она показалась в дверях, дьякон торжественно провозгласил:   -- Вот полюбуйся: новомодный арестант приехал. Хорош?...   Дьяконица так ничего и не сказала, а только повернулась и вышла.   -- Видел? -- заметил дьякон с торжествующим видом.-- Она, брат, шутить не любит... Вон каким зверем посмотрела на тебя: разорвать готова. Да ты чему смеешься-то, отчаянный?..   -- Подожди, дядя, другое заговоришь,-- уверенно заметил Кубов.-- А тетке я на новое платье куплю...   -- Хо-хо... Не оставьте уж и меня, нижайшего!   Эта комичная сцена навела на Кубова невольную грусть. Ведь и другие так же посмотрят на него, хотя и не выскажутся с такой откровенностью.