И жители кишлака решили предложить комиссии убраться подобру-поздорову, с тем чтобы больше сюда не возвращаться.

Мулла-дехканин важно зашел в помещение конторы, помедлил немного, а потом обратился к Синявину. Жизненный опыт подсказал ему, где надо искать начальство.

— Канешьна, ви гаспадин таварич инженер будишь? Мая, канешьна, мал-мала дели есть…

Синявин в это время разговаривал с врачом Храпковым и не сразу понял, что к нему обращаются. А поняв, он улыбнулся и обратился к дехканину на отличном узбекском языке, сильно удивив его этим.

— Комиссияга питадир таклиф килмакчы-ызми?^[15]

— Шундай^[16]. Честные жители Караташа и я вместе с ними просят уважаемую комиссию еще сегодня выехать из Караташа и своим присутствием не нарушать ночью покой мазар Дыхана.

Это было сказано в чрезвычайно вежливой форме, но весьма решительно. Покрасневшее лицо дехканина отражало бурю, которая бушевала в его душе.

Синявин растерянно улыбнулся и подозвал к себе Касимова. Но и без того взволнованное лицо дехканина и озабоченный вид Синявина привлекли внимание членов комиссии, находившихся в комнате.

А со двора поодиночке входили в комнату на помощь своему парламентеру жители Караташа. Воздух в комнате становился тяжелым, и некоторые члены комиссии, не переносившие удушливого запаха баранины и чилима, уже направились к выходу.

В открытую дверь с улицы долетал вечерний призыв далекого суфи, словно музыкальное сопровождение драматической сцены, происходившей в конторе строительства.

— Аллагу акбар… Аллагу акбар… Алла Мухаммадан рассул алла… Ллоиллага иллалла…

Из членов комиссии в комнате остались только Синявин, представитель ЦИК и врач Храпков. Дехкане напирали на стол, но молчали — ведь у них есть уполномоченный.

— Почему вы не хотите, чтобы мы здесь заночевали? — с удивлением спросил инженер Синявин. И у дехкан сразу развязались языки. Перебивая друг друга, они бросали слова, голоса их смешались, и в комнате стоял сплошной гул, понять что-либо было невозможно.

Синявин очень сожалел о том, что до сих пор не приехал Саид-Али Мухтаров. Стараясь добиться толку, он закричал: «Замолчите!» — и предложил мулле-дехканину рассказать обо всем по порядку.

А что он им скажет? Он такой же несчастный дехканин, как и все. Он добывает себе кусок хлеба мелкой торговлей коврами, и ему безразлично, о какой комиссии идет речь. Общество сказало ему: «Иди», — он и пошел. Сказали ему: «Предложи им сегодня же выехать из Караташа», — он так и сделал. А если мулла инженер хочет узнать поподробнее, пусть расспросит у самих дехкан, они стоят у него перед глазами.

Снова шум сотни сильных, окрепших в горной тишине голосов. В этом шуме ничего нельзя было разобрать. Одно было ясно: надо немедленно уезжать отсюда.

— Хорошо. Мы уезжаем. — И Синявин в отчаянии махнул рукой, лишь бы только поскорее убирались отсюда эти неприязненно настроенные люди. К его удивлению, ни один человек не двинулся с места. Дехкане ожидали, что члены комиссии сами покажут пример. По лицам можно было понять, что переспорить их трудно.

Представитель ЦИК, пожав плечами, направился к выходу. За ним робко пошел и Храпков. Дехкане, насколько это было возможно в такой тесноте, расступились, только злобно глядевшие на приезжих баи стояли неподвижно. Очевидно, думали: этот толстяк, стоящий за столом, только обещает уехать.

Один из молодых дехкан, в шелковом чапане и в чалме, протиснулся к столу и довольно решительно ударил по нему кулаком. От этого удара подскочила чернильница, и брызги красных чернил полетели на бумаги.

Синявин поднялся. Дехкане заметили, что в глазах этого старого «волка» (так прозвали они его мысленно) зажглись недобрые огоньки.

— Вон из конторы! — заревел оскорбленный Синявин.

Он заметил, что его рука испачкана чернилами, и с еще большей энергией стал вытеснять своим толстым животом из помещения рьяных защитников мазар Дыхана. Вначале это ему как будто удалось, но стоило мулле-дехканину крикнуть: «Стой!» — и толпа остановилась. Негодующий Синявин еще раз крикнул: «Вон из конторы!» — но это произвело уже обратное впечатление: в комнате поднялся невероятный шум, и к инженеру угрожающе протянулись руки.

Члены комиссии, находившиеся во дворе, заволновались. К сожалению, среди них было мало смелых, физически крепких людей. Да и что мог сделать даже самый храбрый среди них, тот же Касимов?

Кто-то вспомнил о милиции и стрелой помчался по улице, меж высоких дувалов, искать ее. Навстречу попадались жители Караташа, но ни один из них «не знал», где находится милиция.

Свалка в конторе продолжалась.

Растерянность членов комиссии переходила в панику, и кое-кто советовал удирать, куда глаза глядят.

Побледневшего Синявина дехкане вытолкали из конторы во двор и стали преследовать его. Он бросился бежать от них и, споткнувшись, упал. Но в эту минуту возбужденным фанатикам преградил путь дехканин-арбакеш. Это было неожиданностью для толпы, и она остановилась. Дехканин спокойно, но твердо сказал им:

— Пока он был у вас в комнате, вы имели право обращаться с ним как угодно, а тут, прошу извинить меня, я его возница. Убьете меня — получите инженера.

Другие арбакеши тоже решительно подошли к толпе. Крик с обеих сторон увеличивался, однако он носил уже куда более миролюбивый характер, чем в конторе.

Было ясно одно: комиссия должна уехать из Караташа. Где-то в кишлаке находился Совет и другие организации, но еще свежа была в этих краях память о басмачестве, и никто из членов комиссии даже не думал обращаться к местным властям.

Синявин, взявшись за колесо арбы, с трудом поднялся на ноги. По его виску стекала струйка крови. Он обратился к арбакешу:

— Скажите им, что мы не хозяева. Сам хозяин должен вот-вот подъехать.

Караташцы одержали победу. Когда солнце опускалось за горизонт, члены комиссии вместе с работниками местной конторы, погрузившись в двухколесные арбы, покинули Караташ. Их ждал ночлег в Уч-Каргале.

V

Саид-Али наконец остановил своего изнуренного коня. Он пересек пустыню вплоть до горных отрогов, перевалил через два хребта, двигаясь вдоль бурно несущейся Кзыл-су, и перед заходом солнца достиг обители. Кзыл-су, точно капризная девушка, меняла свой облик — она то несла тихо свои воды по обительским равнинным землям, разливаясь множеством ручейков, то опять наталкивалась на скалы и, соединясь в один рукав, пробивалась сквозь них, а затем по глубокому руслу бурным водопадом обрушивалась в водохранилище, чтобы, окутавшись туманами брызг и водоворотами, скрыться по заурам в горных ущельях.

Саид-Али слез с коня и, ведя его в поводу, направился к чайхане, стоявшей напротив ворот святого храма. Он отдал своего коня владельцу чайханы, будто намереваясь тотчас пойти в обитель, но вдруг передумал и заказал себе чаю. Владелец чайханы обратил внимание на этого необычного посетителя. И часы на его руке, и праздничная городская одежда, и поведение свидетельствовали о высоком положении гостя.

Над долиной прозвучал голос суфи, который полетел меж гор к Караташу и затих там среди безлистых тополей. В памяти Саида-Али воскресали его детские годы, пристав, несчастная сестра… А потом — новая волна воспоминаний, опять Чадак… Любовь Прохоровна, такая молодая и с такой ветхой моралью, старой, как и эти унылые вздохи суфи.

Так же торжественно взывали и столетия назад предки суфи. Его завывание было похоже скорее на проклятия мертвым, чем на облегчавшую душу молитву живых о живом…

Усилием воли Саид вернулся к действительности.

Перед ним стоял поднос с чаем и пиалой. Вежливый чайханщик, почтительно склонившись, ждал, не закажет ли гость еще чего-нибудь.

— Вы давно содержите эту чайхану? — спросил Саид-Али у чайханщика таким тоном, будто бы собирался дать ему отступного, взять на себя его обязанности угождать разборчивой толпе правоверных, что приносят в эту обитель свои грехи и… заговоры против новых порядков и перемен.