— Ого-го-го! Долой его!

— Кто его в комсомол принял? Обительский выкормыш!

— Он не комсомолец, по глазам видно…

— Я сам себя принял куда следует. Разве только через комсомол ведут пути к будущему мусульманской молодежи? Да мы свой, национальный…

В зале поднялся шум… Какой-то юноша в рабочем чапане перепрыгнул через переднюю скамейку и, подскочив к оратору, стал рядом с ним. Люди в зале притихли. Казалось, что этот мускулистый комсомолец сейчас набросится на долговязого оратора и переломит его, как щепку.

А комсомолец в это время сорвал с головы оратора расшитую бархатную тюбетейку и с размаху стеганул его по лицу. Потом он остановился, будто наблюдая за эффектом своего первого удара. Затем стремительно оттолкнул молодого человека в сторону и, выскочив на его место к трибуне, с трудом связывая слова, заговорил:

— Мерзавец! Я бы тебе показал дорогу к твоему будущему… Ты хочешь опозорить лучшую ленинскую молодежь Узбекистана? А ну-ка, попробуй… Ишь националист… Это обительский шпион и провокатор. То, что он тут сказал, мы уже знаем, слыхали. Товарищи комсомольцы! Мы собрались сюда, чтобы обсудить мероприятия первой, генеральной посевной кампании в Советской степи. Комсомольцы должны быть на передовых позициях в этом бою. Надо отложить все другие кампании. Хватит с нас «комиссий»! Я не знаю, как вам, а мне кажется, что сотни миллионов зарубежной бедноты мы одной «комиссией» не обеспечим. А свои дела прозеваем, это факт. Члены комиссии, очевидно, на это и рассчитывают. Теперь снова забота у них: умер Исенджан. Да, умер человек, отжил свой век, так что же — бросим горячую работу и пойдем говорить всякий вздор? Кому нужно — разберутся, отчего он умер. Я предлагаю этого… как он там назвал себя — Мамеда Азимбаева спросить, как и зачем он попал в зал сегодняшнего слета, да просто нам нужно знать, что это за активист «мусульманской молодежи», джаддистские пути которого скрестились с комсомольским слетом?

— Ты лучше-ка расскажи о своих левацких проделках со снятием паранджи! — крикнул Азимбаев, направляясь между рядами стульев к выходу с явным намерением улизнуть.

Два комсомольца, немного поколебавшись, встали и загородили ему путь.

— Садись, куда же ты спешишь? — спросил его один, показывая широким жестом руки на свободные места.

— Да выпусти его, пускай идет, мы знаем, чей он… докопаемся. Это он, оказывается, водил сегодня беспартийную молодежь…

— Так в музее тоже готовится выставка к посевной, — уже сдержаннее огрызнулся Азимбаев.

— Для посевной? Мы знаем, чья это посевная. Неспроста этого ученого не уважают строители степи. Какой-то жрец, а не ученый. Муршид, к которому липнут вот такие слизняки. Посевная… С каких это пор Файзулов стал интересоваться степью? Четыре года он вместе с ишанами проклинал и степь и советскую власть, четыре года вынашивает он «научную» теорию о том, что, дескать, решение проблемы степи уничтожает национальные особенности страны, гибнут, видите ли, достижения истории, ослабевает могущество узбеков… Комсомолу известны эти теории Файзулова. И вдруг ученый приехал в степь помогать большевикам проводить посевную кампанию. Это непоследовательно, а значит, и неискренне, если не хуже… Я, собственно, кончил. Дело ясное: смерть Исенджана хотят использовать враги социализма. Объявляю себя ударником в борьбе за победу большевистской весны против буржуазно-националистической сволочи. Предлагаю от имени слета направить письмо в ЦК ВКП(б), ЦК КП (б) Уз и ЦК комсомола о том, что мы, комсомолия Советской степи, берем обязательство принять активное участие в весеннем севе и вызываем на соревнование комсомолию Таджикистана. Результаты работы оценивать по урожаю!

Предложение комсомольца было встречено дружными аплодисментами. Воспользовавшись этим, Мамед Азимбаев выскользнул за дверь.

Х

Оправданная судом, Софья Преображенская настолько ободрилась, что приняла авантюристический совет Нур-Батулли встретиться со своим мужем. Она поверила, что, включившись в общественную деятельность, поможет тем самым Преображенскому как-то легализовать себя в будущем. По мнению Нур-Батулли, с окончанием строительства притупится острота предъявляемого Преображенскому обвинения во вредительстве. Тогда в более благоприятной обстановке можно надеяться на пересмотр дела и облегчение судьбы мужа. А пока что женщина смело поселилась в Советской степи, в гостинице «Интурист». К ней зашел расстроенный Батулли и пожаловался:

— Я ничего не понимаю. Эта возня с посевной кампанией начинает меня смешить. Испокон веков сеяли, и родило, а теперь… Газеты — читать не хочется. Того и жди, если не тем, то другим боком зацепит тебя. Помните, писали о том, что академия не принимает участия в соц-строительстве? Академик Файзулов лично выехал со мной, собирал узбеков, молодежь, говорил с ними. Теперь собираемся организовать передвижную выставку, подготовляем экспонаты по истории Узбекистана, показывающие, как угнетало нас русское самодержавие, и так далее. И вдруг… этим неучам, комсомольцам, не понравилось! Академика оскорбили.

— Сегодня в газете я читала об этом…

— Где?

Преображенская подошла к кровати и взяла газету.

— Вот, читайте передовую… отсюда.

Батулли углубился в чтение передовой, и лицо его вытягивалось все сильнее.

«…националистические элементы делают все, чтобы повредить успешному завершению социалистического сева не только в Советской степи, но и в кишлаках, в совхозах, даже в индивидуальных хозяйствах. Особенно изощряются здесь фанатические, реакционные элементы. Они-то и являются носителями националистической контрреволюции, а не научные работники, как это решили в Советской степи. Нужно оздоровить атмосферу».

Батулли, возвращая газету, глубоко вздохнул.

— Это правда, что умер Исенджан? — поинтересовалась Преображенская.

— Да… Три дня назад похоронили его.

— Гм, жаль. Говорят, был хороший, работящий старик. Болел или как?

Амиджан бросил взгляд на Софью Преображенскую. В комнате она ходила без паранджи, и поэтому легко можно было понять, искренне ли она спрашивает об этом.

Но в ее глазах светились радость и умиротворение. К этой женщине вернулась жизнь. Здесь, в степи, ей предложили работать секретарем «комиссии по оказанию помощи зарубежной бедноте». Сам Батулли приехал, чтобы помочь ей устроиться на этой работе.

Если бы эту женщину не поручили ему некоторые ташкентские «круги» и он не отвечал бы за нее, как за самого себя, Батулли не был бы так откровенен и не рассказывал бы ей всего. Софья Преображенская оказалась ловкой поповной, женская любознательность которой зашла уже слишком далеко. Неизвестно, из каких источников она узнала историю джаддистского центра в Бухаре. Ей было известно и о том, что известный джаддист мулла Арифов — отец Амиджана.

Не по доброй воле ему пришлось быть откровенным с нею. И он рассказал:

— Если говорить правду, то старику помогли умереть.

Глаза у Преображенской неестественно расширились.

— Как помогли? Кто?

— Кто? В свое время Исенджан был старшим арык-аксакалом в центральном распределителе. Это только так, для отвода глаз. А когда обвинение с него сняли и он вернулся на свою работу, это кому-то не понравилось. Им же надо было поставить туда своего человека. Ну вот, и послали к нему этого партийца, чтобы тот оскорбил человека, напугал старика.

— Лодыженко? Это тот, что был на суде обвинителем?

— Он. Совсем здоровый аксакал. Утром был в поле возле дехкан, которые готовили арыки для первого орошения. А оттуда вернулся и… не встал. Днем к нему в дом приходил Лодыженко, а от него пошел прямо к Штейну.

— В самом деле, странное поведение. И его не арестовали? Хотя, правда, почему это его, такого блестящего обвинителя, пролетарского прокурора…

— Сам к Штейну пошел. Из Намаджана сейчас учреждения переводят в Кзыл-Юрту. Штейн уже здесь.

Она только сочувственно покачала головой. Батулли совсем перестал сдерживать себя. Он возмущен, будет писать письмо к правительству, добьется правды. На этих днях в степь приезжает Саид-Али со второй партией новых плугов и культиваторов.