«Какая же это «коробка»?» — подумал Молокан, когда увидел красивые и величественные своды из полированного темно-зеленого лабрадора, украшенные с обеих сторон огромными фигурами, барельефами, характеризующими труд и могущество советского дехканина.

Строительство шло полным ходом. С бетонного завода, расположенного вблизи туннеля, по узкоколейке доставляли эшелон за эшелоном гравий, и четыре бетономешалки безостановочно, день и ночь, пожирали его. ЦК партии и правительство направили в Кзыл-Юрту своего уполномоченного. Этим уполномоченным был Гафур Ходжаев.

Молокан решил в первую очередь пойти к нему. Еще было рано, но он счел за лучшее подождать Ходжаева в конторе, чем потом гоняться за ним по всем стройкам Кзыл-Юрты.

С таким намерением Молокан отправился к заводу, где находилась контора.

Но дойти туда ему не пришлось. Его кто-то окликнул. Это был Исенджан. Он еще постарел, а за последние дни побледнел и одряхлел, стал похож на мертвеца.

— Это вы, Исенджан, звали меня?

— Я, я, Молокан-ака! — услыхал Молокан и, почувствовав настороженность в его голосе, невольно оглянулся вокруг — кого же остерегается Исенджан. — Вчера о вас спрашивали… Цс-с! Вас разыскивают, чтобы арестовать. Сам латыш был на строительстве, арестовать приказал!..

Молокан охотно шел за стариком, обгоняя его. Для него картина была совсем ясной. Ему понятно: в интересах дела нужно было, чтобы думали, что он является антисоветским человеком, а он должен быть свободным, чтобы довести дело до конца.

«Скрыться!»

В глинобитной избушке Исенджана Вася вконец разволновался. Он нервничал, но, как ребенок, слушался старика, с которым сел пить остывший чай.

Как поговорить с Лодыженко? Помог бы ему и Саид-Али, но совет нужно получить немедля.

— Аксакал, не сумели бы вы связать меня с Лодыженко? — вполголоса спросил Молокан.

Старик не сразу ответил, будто он и не слыхал этого вопроса.

Легко сказать, — не сумел бы его связать: попытайся-ка тут проявить свою заинтересованность в этих делах.

— Ему можно, — рассуждая, уверял старика Молокан.

Исенджан не ответил.

— О чем говорят «интуристы»?

Аксакал ожил. И как это ему самому не пришла в голову такая мысль?

— Стареть я начал. Интуристы, которые из наших глинобиток перешли жить в тот дом, что стоит возле больницы, они… собственно… иностранцы. Девять из них сегодня выехали из Советской степи, другие тоже собираются покинуть ее. Они хотели выступить в печати…

— По какому поводу?

— Аллах их знает. Что я, старый аксакал, понимаю в этом? В сооружении (он иначе не называл главный распределитель, где до сих пор управлял распределением воды)… в этом сооружении я нахожусь почти все время. Сижу, слежу, чтобы участки получали свою долю воды. Сейчас она главным образом течет в зауры, вот я и могу пока сидеть тут. Аллагу акбар… Куда там уж мне? Чего они приехали? А зачем они вообще едут сюда? Чего сидел возле Преображенского вот тот глист с трубкой?

Старик уложил Молокана спать на своей постели в уголке на полу. Насильно заставил лечь, покрыл его одеялом и коврами так, что тому тяжело было дышать.

Ночь застала Молокана в доме аксакала одного. Исенджан не возвращался, возможно, он решил ночевать в своем «сооружении». Комизм положения заключался еще и в том, что Вася не успел заблаговременно сориентироваться в домике старика.

Он вышел из домика во двор, обошел в темноте халупы, казавшиеся ему фантастическими шатрами, и направился в горы. Ему казалось, что его сердце вот-вот лопнет от напряжения. Когда Молокан добрался туда, где в непроглядной темноте под ногами круто поднималась земля, он остановился и оглянулся вокруг.

Перед его взором возник темный океан. Можно было понять, чем жил этот океан, мигающий многочисленными электрическими звездочками, произвольно рассеянными по долине. Им не было конца-края, нельзя было определить, где терялись эти электрические огоньки.

Вот где и его, Молокана, труд. Создается новая, светлая жизнь, пылает она неугасимыми огнями, в которых исчезают следы дикости. Вот она, электрическая энергия, созданная Кзыл-су! О, как эти огни ненавистны тем, кто «постригал» Лоуренса в сан имама-да-муллы, кто пытался вмешаться в жизнь чужих стран!..

Подосланных агентов надо ждать в любую минуту. Колонизаторы завоевали себе в восемнадцатом веке «право» хозяйничать в Индии, а сейчас добиваются того же самого и в Афганистане. Такими лакомыми кусочками, как Кзыл-су, они не склонны разбрасываться…

После депрессии, которую пережил Вася Молокан в домике Исенджана, он почувствовал теперь прилив бодрости. Казалось, Молокан выпил вина, которое согревало тело и будоражило мысль.

«Пойду!» — решил он и направился в долину, где, как он предполагал, должна была находиться больница.

«Вначале к Лодыженко, а потом… к самому Штейну…» Крутой спуск подгонял его, а камни, попадавшиеся под ногами, заставляли спотыкаться.

VIII

В больнице разносили ужин. Семен Лодыженко с большим удовольствием прошелся с фельдшерицей Таисией Трофимовной по длинным, освещенным коридорам. Костыли ему изрядно надоели, и он с радостью заменил их палкой — подарком Саида-Али Мухтарова. Палка была сделана из черного бука, отполированная до блеска, шестигранная, с прямой, почти как буква Г, ручкой. Он едва доставал пальцем до серебряного кольца, на котором были выгравированы теплые слова:

«Настоящему другу Семену. Саид».

Таисия Трофимовна искренне, с женской словоохотливостью рассказала больному о всех новостях, которые всегда концентрировались в кабинете главного врача. Было очень много интересных новостей, из которых Лодыженко, человек с большим опытом общественной работы, умел отбирать факты, заслуживающие внимания.

— Только вы, товарищ Лодыженко, пожалуйста, об этом никому ни слова. А то еще скажут, такая-сякая… Пускай уж лучше узнают не от меня. Вот только что забрали Исенджана из «капитанской будки» в распределителе. Говорят, будто он в какой-то степени помогал басмачам. Только же вы…

— Ну что вы, на меня можно положиться. Да и кому б я об этом рассказывал, ведь мы с вами здесь вдвоем беседуем. Может, вы слыхали, когда меня Дора думает «освободить»?

— Говорила как-то. Кажется, Евгений Викторович мог бы. Может, вы попросите, чтобы его вызвали на консультацию… — И девушка, говоря это, покраснела.

Фельдшерица, проявляя интерес к этому консультанту, поняла, что выдает себя, и поэтому тут же, стремительно повернувшись, скрылась в первую же дверь женской палаты, даже не сказав Лодыженко «спокойной ночи».

Лодыженко, ни о чем не думая, неспешно поковылял в свою палату. Его часы, лежавшие на столе, показывали ровно девять.

Раскрытый учебник узбекского языка, лежавший на столе, заставил Лодыженко приступить к ежедневным занятиям, которыми заполнял он свое свободное время в больнице. Утром — процедуры, врачебный осмотр, а остальное время почти целиком посвящено изучению узбекского языка, практическим разговорам с санитаром Умаром Гулямом.

Меж страниц учебника лежало неоконченное письмо к Саиду-Али Мухтарову. Лодыженко, получив дополнительные новости от Таисии Трофимовны, отложил учебник и принялся дописывать письмо.

«Дорогой Саид!

Больница как больница: человек в ней впервые ощущает и радость жизни, и оценивает себя, и самодисципли-нируется.

За эти месяцы я так привык к ежедневному распорядку, что не представляю себе, как буду жить без этих приглушенных коврами шагов, розовых лиц, белой, кристально чистой одежды и не в меру точных часов.

Но хочется вырваться отсюда. Хочется ощутить прелесть безграничных просторов.

Да, в предыдущем письме я уже писал тебе об этих обычных вещах. Мне хочется только дописать кое о чем новом. Конечно, пишу только о том, что у меня не вызывает сомнений, но и за это не ручаюсь, поскольку пользуюсь источниками все той же Таисии Трофимовны. Кстати, она, кажется мне, Евгения Викторовича ждет больше на консультацию, чем я. Может быть, попросишь его выбрать самый быстрый и простейший способ проконсультировать меня и… Таисию Трофимовну, которая еще, бесспорно, «больная», нуждается в длительном и старательном «лечении» именно такого опытного хирурга, как он.