«Лекарство от ревности», — успел он только подумать.

Саид-Али твердой поступью пошел навстречу, пожал ему руку, как подлинно близкому человеку, и, улыбнулся.

— По чести сказать, Евгений Викторович, скорее эмира бухарского Мир-Сеида-Абдул-Богодур-Хана я ожидал бы здесь встретить, чем вас, — со всей сердечностью говорил Мухтаров.

Храпков поблагодарил его, растерянно поздоровался с остальными знакомыми и не успел еще опомниться, как к ним подошел Синявин в сопровождении молодого узбека в шикарной турецкой феске, который привез из больницы Любовь Прохоровну. Он шел с достоинством, но и не без высокомерия, свойственного молодому человеку, выдвинутому неожиданно на пост большого начальника. Ярко бросалось в глаза, что он хорошо усвоил свои права и обязанности председателя правительственной комиссии по вводу в строй второй очереди строительства в Голодной степи. На руке он нес дорогой плащ, который, приближаясь к толпе, где сидел Саид-Али, передал подвижному дехканину, прибывшему в том же самом вагоне, что и комиссия. Мухтарова будто бы кто-то из-за угла облил кипятком: в дехканине, который так ловко взял на руку плащ председателя правительственной комиссии, Саид едва узнал Васю Молокана, одетого в поношенный чапан!.. А как естественно он играет свою роль не то благородного муллы-дехканина, не то помощника видного государственного служащего, как мягко и торжественно он прикладывает ладонь к груди, чтя высокое начальство, но и не унижая себя…

Саид-Али лишь мимоходом, будто совсем случайно, встретился глазами с Молоканом. Хотя бы тебе искра вспыхнула у него в глазах! Саид был уверен, что, если бы он обратился к нему по какому-нибудь незначительному вопросу, не выдавая своего знакомства, дехканин с той же почтительностью ответил бы ему, как совсем чужому, незнакомому человеку. Чапан (пола закинута за полу), как положено, подпоясан несколькими платочками, на голове — не новая, как и чапан, ферганская тюбетейка. Поседевшая бородка аккуратно подстрижена.

Он даже не отвел своих глаз, встретившись с глазами Саида, спокойно выдержал его взгляд. Ничего и все сказало это Саиду.

Синявин был уже возле представителя Центрального Комитета партии, который вышел из вагона последним и скромно стоял у подножки. Синявин знал его еще со времени пуска первой очереди. Это был чрезвычайно сдержанный и вежливый человек, которого Синявин без всякой причины побаивался. В то время как председатель комиссии явно рисовался и даже ступал как-то позируя, Ходжа Алямов шел твердым шагом, просто отвечал на каждое слово, обращенное к нему. Еще издали заметив Мухтарова, он не усмехнулся, как иные, а только глаза его заблестели да папиросу вытащил изо рта и держал в руке. Он тихо спросил инженера Синявина:

— Вы пригласили и инженера Мухтарова?

— Да. Мациевский персонально. Я тоже… — выпалил, не растерявшись, Синявин.

— Это вы правильно сделали. Кстати, я хотел бы с ним поближе познакомиться. Вы мне поможете в этом?

— С дорогой душой, уртак Ходжа Алямов.

Мухтаров в это время стоял перед человеком в турецкой феске и что-то припоминал. Он почувствовал, что этот человек по-приятельски пожал его руку, и стыдился, что не может ответить ему тем же.

— Забыл? Новая Бухара… Похороны Мирза Насруллы замученного…

Саид-Али действительно стал припоминать. Но при чем же здесь Амиджан Нур-Батулли?

— Мирза Арифов? Член джаддистского центра?

Оба — точно писаные красавцы. Правда, у Саида немного поседели волосы, но фигура его осталась богатырской, молодецкой. Он казался старше своего товарища, но чувствовалось, что Батулли не отказался бы стать Саидом.

— Однако я ничего не понимаю, — скрывая свое удивление, говорил Саид, намекая на метаморфозу, происшедшую с именем и фамилией этого сына очень известного в свое время джаддиста. Дехканин Вася стоял в стороне и, не показывая, как интересен ему этот разговор, выглядел особенно смиренным и безразличным.

— Оставим об этом, Саид-Али, потом расскажу. Очень рад встрече. Сколько я…

В это время перед ним остановился в смешной умоляющей позе инженер Синявин, а рядом с ним Ходжа Алямов.

— Прошу познакомиться, товарищ из ЦК, а это инженер Мухтаров. Простите меня, Саид-Али, еще в Ташкенте уртак просил познакомить с вами.

— Очень вам благодарен. Мы, кажется, встречались.

Не было сомнений в том, что Мухтаров был благодарен Синявину. Он получил возможность продумать свою встречу с бывшим Мирзой Арифовым и, может быть, расспросить о нем у Ходжи Алямова.

— Что он сейчас делает? — спросил Саид у Ходжи Алямова, кивая головой в сторону человека в феске, который в это время здоровался с Лодыженко и Храпковым.

— Член коллегии Наркомпроса. Вообще — башковитый человек. Только… учился в Турции, но… выслан оттуда за пропагандистскую работу. В Наркомпросе принят в кандидаты партии.

До слуха Саида долетели слова Батулли, сказанные Евгению Викторовичу:

— О, не стоит благодарности, совсем случайно! Я ехал к себе в учреждение и заметил, что женщина оказалась в затруднительном положении. Экипаж сломался, а другого вблизи не было. Джентльменский долг вежливости, и только… Но я с большим удовольствием оказал эту услугу. Тем более узнав, что она — ваша жена.

Автомобили и дрезины увозили приехавших. На заводской дрезине Коропова поехали Саид, Лодыженко, Храпков и Ходжа Алямов.

Батулли поехал с Синявиным на автодрезине главной конторы, как и просил его Мациевский.

«Почему я так стушевался перед ним?» — думал Евгений Викторович, закрывая глаза от встречного ветра и прислушиваясь к характерному гулу дрезины.

VIII

Накрапывал первый в этом году дождик. Он робко шелестел среди пожелтевших позолоченных листьев в садах мазар Дыхана. Сползавшие с гор облака удерживали утренний сумрак. И радовались этому обительские ишаны. Они, точно кошки перед воробьями, ходили по обители и умиротворенно беседовали с дехканами. Как будто сегодня и в самом деле первый день духовного отдыха. Как с пожелтевших листьев скатывались дождевые слезинки, так и из уст служителей божьих скатывались прозрачные душеспасительные слова. Трудно сказать, бывает ли змеиный яд прозрачнее, чем слова ишана.

Им пришлось работать всю ночь. События, происшедшие в Голодной степи, ставили их перед выбором: бороться и жить или умереть. Что ни день, что ни час, то все хуже. Этим летом они имели «очередной» полив на хлопок. Обитель становится беднее. Антирелигиозная пропаганда, проводимая в ленинских уголках степных колхозов, сводит на нет их молитвы. Лучший суфи, с прекрасным голосом, бросил Караташ и сейчас в Ташкенте работает в радиоцентре диктором. Всю ночь они возились с переброшенными из-за гор басмачами. Это — последняя ставка. Надо было идти на все, лишь бы не дать неверным воспользоваться электроэнергией от этой дьявольской выдумки.

Перед рассветом имам-да-мулла Алимбаев вернулся из ущелья, где когда-то из гор вырывалась такая шумная, живописная Кзыл-су. Теперь лишь небольшим ручейком слезится она по руслу, а дно реки превратилось в дорогу, ведущую в горы. Только вчера, когда перекрыли воду в голове канала, чтобы подготовиться к пуску гидростанции, в обители поняли, чем стала их река. Кзыл-су превратилась в заур.

Алимбаев был неспокоен. Отряд басмачей, организованный в чащах чужих гор, пополненный баями из Караташа и его окрестностей, стал разбегаться. И вообще у этих людей не было того пыла и боевого настроения, которое необходимо в таком деле, — их утомили переходы через горы, страшила перспектива вооруженного столкновения. А нужно было какими угодно средствами организовать нападение на голову канала, захватить врасплох вооруженную охрану, уничтожить плотину и станцию. Последнее выполнят пироксилиновые шашки с имперской маркой, сильный напор воды и простая порча механизмов.

А тут еще одна беда: слух о том, что на открытии канала будут гости, взбудоражил дехкан, и они, собираясь в колонны, идут вдоль Кзыл-су. Надо все это предусмотреть и на всякий случай сделать так, чтобы никакого подозрения не пало на обитель. Хитрые большевики провели воду из Голодной степи на земли Караташа и этим привлекли на свою сторону дехкан.