– Адмирал шлет вам это со своего стола.

«Это» был дивный серебряный поднос, уставленный яствами и графинами. Принесшая его прехорошенькая, нарядно одетая черная служанка была прежде одной из горничных губернатора Гусмана. Во дворе совсем не чувствовалось следов пожара. Из окон своей комнаты донья Эрмоса видела уголок сада – посыпанные песком дорожки, разноцветные кусты, птичьи клетки, бассейн с морскими черепахами. К аромату цветов примешивался запах дыма, все еще висевшего над городом.

– Можно мне выйти в сад?

– Нет, сеньора. Вам велено оставаться в комнате.

Пленница… Вчера вечером, когда донью Эрмосу вводили в эту комнату, в коридоре появился адмирал. Он учтиво поклонился, сняв шляпу. Сеньора может потребовать все, что пожелает. Не потеряй сеньора присутствия духа, она могла бы ответить:

– Я хочу, чтобы меня освободили и разрешили ехать к мужу.

Но она этого не сказала. Страх был еще слишком велик. Она успела мельком разглядеть главаря пиратов – невысокий, но очень представительный мужчина, широкое загорелое лицо, вовсе не похожее на песью голову. Изысканно одет, превосходно говорит по-испански. Донья Эрмоса пробормотала, что она предпочла бы остаться с другими пленницами. Адмирал лишь улыбнулся и, ничего не ответив, удалился.

Теперь донья Эрмоса наконец уразумела, почему пираты пощадили ее на Товаго и что означала учтивость адмирала. Она была напугана, но не могла побороть чисто женского любопытства: «Как он начнет домогаться меня?»

Появились еще две девушки, на сей раз испанки, сообщившие, что адмирал велел им быть постоянно в распоряжении сеньоры; обе были необыкновенно почтительны.

– Почему я не могу спуститься в сад? – спросила донья Эрмоса.

– Адмирал опасается, как бы ненароком с вами не случилось чего-нибудь дурного.

И девушки начали заученно твердить: адмирал-де без ума от сеньоры, она может получить от него все, что пожелает. Ах, зачем возмущаться, зачем стонать? Все женщины Панамы, за исключением разве что глубоких старух, вынуждены были поступиться собой, чтобы спасти жизнь. Покориться силе, когда нет другого выхода, вовсе не грех.

Осада через посредство третьих лиц продлилась несколько дней, что уже само по себе удивительно для флибустьера. Донья Эрмоса и та была удивлена. Из своих покоев она не могла слышать того, что происходит в парадном зале дворца. Морган пировал там с соратниками, и недостатка в развлечениях и удовольствиях любого рода у них не было. Отсюда и невероятно терпеливое «ухаживание».

– На сей раз, сеньора, я пришел к вам сам.

Донья Эрмоса успела подумать: «Так и должно было случиться. Только почему сейчас, а не раньше?» Обе служанки тут же испарились без звука. В огромной комнате с роскошной мебелью царила прохлада, из сада доносились крики попугаев. Пират, массивный, с багровым лицом, но тщательно завитыми усами и в повязанном на голове красном платке, стоял между доньей Эрмосой и дверью, глядя на нее невыносимо пронзительным взором, и молчал. Он был словно живой утес, от которого отскакивали бессвязные фразы пленницы, твердившей о супружеской верности. Донья Эрмоса знала от своих служанок, которые в свою очередь слышали об этом от флибустьеров, что у адмирала была на Ямайке законная жена, которую он чтил; но супружеские чувства не мешают мужчине время от времени развлечься, и пираты были бы шокированы, если бы их предводитель вел себя иначе. Если донья Эрмоса поначалу надеялась пробудить в нем какую-то порядочность, то по мере того, как она говорила, ей становилось все более ясным, что она напрасно тешит себя иллюзиями. Монстр все так же молча приблизился к ней. Донья Эрмоса закричала, изо всех сил оттолкнув его. И адмирал, вместо того чтобы накинуться на нее, толкнул ее так, что она упала на пол, после чего круто повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Донья Эрмоса была так потрясена, что, когда служанки вернулись (а они были тут как тут, едва хлопнула дверь), она не могла говорить, ее душили слезы. Немного успокоившись, она поведала им о случившемся, и именно из их уст вся эта история стала известна впоследствии.

– Я слышала, как адмирал упомянул в сердцах имя Божье. Значит, он христианин, – наивно твердила пленница. – Я сумею убедить его не совершать греха прелюбодеяния.

Служанки, видевшие, что адмирал превратил губернаторский дворец в настоящий притон, лишь умилились подобной наивности. Прошло несколько дней. Морган не появлялся, он продолжал осаду. Служанки, не выдержав, дали понять госпоже, что ее добродетельность дорого обходится городу: ведь Морган, удовлетворив свою страсть, давно бы ушел восвояси, а так он продолжал терзать Панаму. Днем и ночью из домов слышались крики истязаемых.

Донья Эрмоса слушала эти слова ломая руки, ее прекрасное лицо искажали мучения; служанки решили, что она на пороге сдачи. Однако, когда адмирал вновь явился в ее покои, она вынула из корсажа спрятанный кинжал и приставила его острием к груди:

– Лучше умереть!

Во всем ее облике было столько решимости, что Морган опять отступил. В тот вечер гордая испанка получила на ужин лишь хлеб и воду. А на следующее утро ее отвели из дивных покоев в темницу, благо во дворце их было в избытке. Испанские художники изображали потом «панамскую даму» прикованной к стене рядом со скелетом в цепях, но эти художества не стоит принимать за чистую монету. Как бы то ни было, донья Эрмоса провела несколько дней в каменном мешке, после чего Морган передал ей, что она должна выплатить выкуп в 30 000 реалов, иначе ее заберут пленницей на Ямайку.

Донья Эрмоса вновь увидела дневной свет 14 февраля 1671 года. В то утро Морган отдал приказ экспедиции покинуть Панаму. Множество британских историков, сведущих в бухгалтерском деле, добрых полтора столетия подсчитывали стоимость добычи. Цифры вышли такие: минимум – 400 000 реалов, максимум – 750 000. Караван, двинувшийся с грузом в обратный путь, насчитывал 175 вьючных животных, в основном мулов.

Флибустьеры уводили с собой толпу пленников, по большей части негров-рабов. То был очень удобный товар, двигавшийся своим ходом. Вместе с ними шли несколько десятков испанцев, мужчин, женщин и детей, за которых Морган не получил выкупа.

– Еще есть время, и вам, возможно, не придется ехать на Ямайку. Но – торопитесь, – предупредил он.

Как и во всех предыдущих походах, адмирал разрешил пленным отправить послания родственникам и друзьям. Людской поток тянулся по тропе, каждый день умирали дети. Донья Эрмоса брела одна. Соотечественники ненавидели ее за те блага, которые якобы расточал перед ней Морган, – послушать их, она имела в своем распоряжении целый дворец, купалась в немыслимой роскоши, слуги ползали перед ней на коленях. Ее же считали виновницей всех бед: почему она не уступила пирату? Он мог бы расчувствоваться и пощадить их. Каменный мешок и голодный рацион последних дней были не в счет, да они и не верили ее злоключениям. Даже теперь, когда Морган выказывал полное пренебрежение к ней, пленники донимали донью Эрмосу попреками: почему она не попросит адмирала распорядиться идти помедленнее, сократить дневные переходы, давать больше еды и питья?

Сломленная морально, донья Эрмоса в отчаянии шлет адмиралу записку. Никакого ответа. Пленники понимали, что у Моргана в эти дни были другие заботы, кроме как судьба испанцев. Среди флибустьеров росло недовольство, оно выливалось в открытую вражду, причем предлог неизменно был один и тот же:

– Кое-кто успел набить золотом полные карманы!

Дошло до того, что в один прекрасный день Морган распорядился отвести пленников подальше, а всем флибустьерам раздеться догола на опушке и обыскать одежду друг друга. Сам он первым подал пример. Духота сельвы растопила все кастовые различия, больше не было командиров и подчиненных, люди обрели первородный облик, обнажив – в буквальном смысле – свою натуру.

Обыск удовлетворил не всех: часть флибустьеров ворчала, что, добравшись до Панамы, надо было двигаться дальше, в Перу. Вот уж где золото можно грести лопатой, они бы купались в золоте, стали бы властелинами мира! Отягощенные сказочной добычей и не будучи в состоянии извлечь из нее подобающих удовольствий, пираты предавались алчным мечтаниям.