Вера Петровна указала нам на умывальник на веранде, мы вымыли руки, и расселись вокруг стола. Сама хозяйка хлопотала, таская из кухни посуду и разносолы. От нашей помощи она категорически отказалась. Наконец, хлопоты были закончены, она принесла в стеклянном графине наливку, и Иван Рафимович разлил по рюмкам красоту насыщенного малинового цвета. Я понюхала. Пахнет ягодами.
– Ну, за встречу! – Григорий Иванович подставил свою рюмку, и мы все чокнулись с ним.
Очень вкусная наливочка. Но Григорий Иванович почему-то не стал пить, только пригубил, и поставил её на стол. Остальные все выпили, даже Вера Петровна. Как только рюмки опустели, Иван Рафимович сделал попытку снова их наполнить, но я увидела, как зыркнула на него Вера Петровна, и он со вздохом отставил графин.
Вера Петровна сначала расспрашивала Анфису, как она живёт, как девочки, как работа, как здоровье. Но Анфиса отвечала односложно, больше про дочек говорила, про себя только сказала, что всё у неё нормально. Потом Вера Петровна начала спрашивать у Наташи про работу, где живёт, про детей, родителей. Вот уж Наташа-то ей отвечала обстоятельно, в паре мест приврала, но я понимаю, нам всегда хочется выглядеть лучше, чем являемся мы на самом деле. Я исподволь наблюдала за Григорием Ивановичем. Странный он всё-таки. Приехал к родителям, а ведёт себя, словно в гостях. Я, например, когда к маме приезжаю, не спрашиваю разрешения взять соль, а иду и беру. А он очень вежливо спросил, можно ли взять соль. Ну, может, я к нему предвзято отношусь, и он просто очень воспитанный человек. В отличие от меня. Посмотрим. Я заметила, что на большом зеркале в комнате, которое висит между двух окон, наверху какие-то знаки начертаны. У меня, насчёт этого, уже глаз навострён. Что они обозначают, я, конечно, не знаю, но то, что они не просто так написаны, это точно.
Вера Петровна обратилась ко мне:
– Оля, ты наверно, никогда раньше в деревенском доме не была?
– Почему? – Удивилась я – Была. Я у бабушки каждое лето жила в деревне.
– Так всё разглядываешь, будто тебе это в диковинку. – Она внимательно на меня посмотрела.
– Красиво у вас, уютно. Сразу чувствуется, что не современная безликая обстановка, всё старинное, со своей историей, с душой. На зеркале красивая рамка, такие сейчас не делают.
– Зеркало это ещё моей бабки. В приданное сначала моей мамке было дано. А та мне передала. Так что смотримся в него уже пятьдесят лет. Сундуки тоже в приданное мне были собраны. Раньше без приданного замуж-то не выходили. Стыдно было, если невеста не вышивала полотенца, скатерти, рубашки. Долгими зимними вечерами сидели и готовили всё. Это сейчас, пошёл в магазин, и купил, что надо.
– Рамку к зеркалу настоящий мастер делал. – Опять я вернулась к зеркалу.
– Дед мой сам делал. Он столяром был хорошим, со всех деревень ему заказывали шкатулки, игрушки, полки. А ты, Оля, где работаешь?
– С Наташей, в аптеке. Она заведующая, а я фармацевт.
– Хорошо, лекарства рядом, заболеешь – знаешь, что купить. И дешевле, наверное.
Потом Иван Рафимович ещё нам налил по рюмочке, а остатки наливки Вера Петровна унесла на кухню. После обеда она нас с Наташей отвела через веранду в маленькую летнюю комнату с одной узкой кроватью и небольшим затёртым диваном.
– Вот вам постельное бельё, подушки, одеяла, сами стелите, не стесняйтесь. У нас тут хоро́м нет, придётся поютиться. Анфису я с собой положу, на кровать, дед у меня спит на полатях. А Грише постелю над курятником, на сеновале. Ничего, тепло, а от комаров у меня есть полог. Вы тоже, с окон марлю не снимайте, а то комаров налетит, не дадут вам спать.
Она вышла, а к нам заглянул Григорий Иванович:
– Пошли на речку? Бросайте всё! Успеете, потом постелите себе.
Мы побросали свои вещи, надели купальники, халаты и вышли во двор. Там нас уже ждал Григорий Иванович, в ярких зелёных шортах и с полотенцем на плече. На наш вопрос, пойдёт ли с нами Анфиса, он неопределённо пожал плечами, и сказал, что если она захочет, то догонит, места она эти знает. Мы прошли до края улицы и спустились к реке. Пахло сладким разнотравьем и свежестью. Мы прошли вдоль берега, и вышли к деревянному мостику на три доски, который возвышался над неторопливой водой.
– Арама́шка! – Счастливо выдохнул Григорий Иванович, раскинув руки – Чувствуете, как чудесно пахнет? Я всё детство думал, что её название от слова «ромашка», а потом понял, что от слова «аромат».
На берегах Арамашки к самой воде склонялись тонкие ивы, опустившие свои ветви, словно косы, в блестящий её поток. Солнце играло на её глади, отбрасывая блики на изумрудную зелень травы. Весело перечирикивались юркие птицы, раскачивая кусты, и перелетая неширокую Арамашку. Из травы доносился стрекот кузнечиков, такой дорогой и милый сердцу моему ещё с детства. Григорий Иванович нырнул с мостка, сразу нарушив тишину и безмятежность сонного царства реки. Рядом с мостиком я видела водоросли, поэтому постаралась сразу оттолкнуться от него и уплыть на открытое место. Наташе такой маневр не удался, поэтому она долго ойкала, пока доплыла до чистой воды. Они с Григорием Ивановичем поплыли вверх по реке, а я легла на спину, предоставив само́й реке неспешно нести меня, и закрыла глаза. Солнце ласково тянуло ко мне свои лучи, а тёплая вода бережно и медленно несла меня за собой, стараясь игриво плеснуть мне в лицо и уши свои шёлковые невесомые волны. Если существует в мире гармония, то именно здесь и сейчас.
– Оля, а почему ты так заинтересовалась зеркалом? – Раздался недалеко от меня голос.
Я повернула голову к берегу, и увидела Анфису, сидящую на мостике. Я перевернулась, и почувствовала гладкое дно под ногами. Я даже не услышала, когда она пришла. Я подплыла к ней.
– Я увидела какие-то знаки на нём. Не похоже, что это случайные помарки.
– А на что похоже?
– Может охранные символы, а может, кто гадал. Не знаю.
– А что ж не спросила? – Она внимательно смотрела на меня.
– Так что это за знаки? Ты знаешь?
– Знаю. Мне моя мама говорила, что это для увеличения благосостояния.
– И что, оно увеличилось?
– Наверное.
– А твоя мать, чья родственница – Веры Петровны или Ивана Рафимовича?
– Мой отец был младшим братом дяди Вани. У них была очень большая разница – одиннадцать лет. Между ними ещё брат и сестра были. Но они умерли. Потом дядя Ваня женился, и уже, будучи женатым, отслужил два года в армии. У них с тётей Верой долго не было детей. Потом вот Гришка появился. Мой папа женился на моей маме, и сразу же я появилась. У нас небольшая разница с Гришкой, всего три года. Но тётя Вера почти не общалась с моей мамой. Они так и не нашли между собой общего языка. И моя мама боялась её.
– Боялась? Вроде Вера Петровна не похожа на злодейку. Гостеприимная.
– Ну да. Только к своей семье она близко никого не подпускает. И твоей подружке не видать Гришу. Не даст она им вместе жить. Она и первую жену его не признавала. Внучку Алёнку привечала, а невестку видеть не хотела.
– Почему?
– Говорю тебе, никто не достоит её сына.
– Значит, они разошлись?
– Рита умерла. Уже лет пять прошло. Неожиданно заболела. Тётя Вера и дядя Ваня даже на похороны не приехали. Гриша сказал, что, мол, старые, куда поедут. Конечно, он же сын их, что он может ещё сказать. А потом дядя Ваня проговорился, что он хотел ехать, да тётя Вера его не отпустила. Это мне Алёнка сказала. И ещё она сказала, что Гриша тёте Вере, сразу после похорон, по телефону говорил, что теперь квартиру хоть не делить.
– Понятно. Извечный квартирный вопрос. Залазь в воду, она тёплая.
Анфиса скинула халатик, аккуратно сложила его на досках и опустила в речку ногу. Она осторожно спустилась с мостика, и мы с ней поплыли рядом. Пальцы мои молчали, и это хорошо, по крайней мере, хоть она не колдует.
– Анфиса, а где дочка Григория Ивановича сейчас?
– Она замуж вышла в том году, они с мужем в Екатеринбурге живут. Хорошая девочка. Но у неё обида осталась на тётю Веру, она к ним редко ездит. Если только отец её не заставит. С моими дочками перезванивается, мне иногда звонит, а про своих бабушку и деда даже не вспоминает. Не знаю, но мне кажется, что тётя Вера и со своими родственниками тоже не особо общается. У неё два брата родные в городе живут.
