А вот вышло все совсем по- другому. Кажется, Майя и спать- то даже не хотела, просто моргнула, на миг глаза прикрыла – и вдруг поняла, что находится уже не в своей темнице, а стоит перед тем самым Койотом, которого местные называли Первым…

Решетка, отделявшая девушку от зверя, пульсировала ровным розовым светом, а через видневшееся у самого потолка окошко сыпались крошечные зеленые звездочки, растворявшиеся в воздухе у самого пола.

– Красиво, правда? – Первый лежал, прижавши голову к полу. Острые уши дергались, словно зверь прислушивался к чему- то.

– Красиво, – согласилась Майя. – Здесь так каждую ночь?

– Каждый раз – по- разному. Застрянешь надолго – налюбуешься по самое не могу. Вчера цветок на окне вырос. Огромный, алый. Позавчера – дождь шел. С лягушками. Три дня назад – эльфы залетали. Они ж не разумные, хуже тараканов. Покружились, решетку погрызли – пришлось пепел, который от них остался, под коврик заметать.

Лашкевич озадаченно замотала головой.

– Здесь же нет коврика?!

Камера вообще не блистала предметами обстановки. Рядом с Койотом даже миски с водой не было!

– А хвост тебе мой чем не нравится?! – насупился Первый. – Вполне за коврик сойдет!

Майя хихикнула. Казалось бы, особых поводов для смеха нет, но зверь столь искренне обиделся, что сдержаться было невозможно.

– И ничего смешного! – фыркнул зверь. – Я и сам скоро на коврик стану похожим. Каких- нибудь еще лет пятьсот… А да ладно, что я расстраиваюсь… У меня ж на ближайшие лет пятьдесят теперь сокамерница есть…

А вот тут уже Майя испугалась. Девушка обвела взглядом камеру: гладкие стены, решетка, окошко под потолком… И вот здесь она застрянет на всю свою жизнь?! Она же пятьсот лет не протянет!

– И что, никак нельзя выбраться?! – выдохнула Лашкевич, и замерла, поняв, какую же глупость она сказала: если бы Первый знал, как оказаться на свободе, разве он бы здесь находился?

Но Койот вдруг прищурился, приподнялся на лапах…

– Ну, почему же, можно… О каждом объекте можно знать либо его скорость, либо его местонахождение… И если набрать достаточную скорость, то можно…

– Долбануться головой об стенку, – угрюмо согласилась Майя. Диалог с местным демиургом получался глупым.

Зверь хихикнул:

– Ну зачем же так жестоко? В твоих жилах ведь течет моя кровь… У тебя есть сила, энергия… Энергия искажений за пределами стен камеры всегда будет меньше, чем твои способности… А значит, всегда есть вероятность того, что ты сможешь пройти через некий, скажем так, «туннель» и оказаться снаружи от барьера…

– Видеть цель, не видеть препятствия… – задумчиво протянула Лашкевич. – Но если все так просто, почему ты сам не выберешься отсюда?!

Первый вздохнул:

– Я слишком запутан…

Девушка не поняла, о чем он вообще говорит:

– Запутался? – это звучало более логично, хотя и все так же непонятно.

– Можно и так сказать, – хмыкнул зверь. – Островов бесконечно много, меня, сидящих в камерах, примерно столько же… Ну или на одного больше.

– На одного больше, чем бесконечность?! – поперхнулась Майя.

– Красивая цифра получается, правда? – сладко улыбнулся местный демиург. В золотых глазах отражались зеленые звездочки. Они кружились все быстрее и быстрее, и Лашкевич поняла, что это не звездочки кружатся, а мир начинает кружиться вокруг нее, и она падает куда- то вниз, у куда- то вверх, и еще куда- то, и все это одновременно… И проснулась.

На подписанной бумаге расползалось огромное пятно, переливающееся всеми цветами радуги. Дошло до краев листа, замерло, словно размышляя, стоит ли расти дальше… И вместо того, чтоб выплеснуться на стол, преобразив зеленое сукно, например, в гладкий мрамор, так и осталось неопрятной кляксой. Искажение застыло, сменившись стабильностью.

Черный Гормо Даккен, как раз собиравшийся присыпать лист песком, высушить чернила, замер, озадаченно разглядывая документ. Да, Домовой остров – особенно в самых богатых, спальных районах – был одним из самых постоянных мест, редко затрагиваемых флуктуациями, но, чтобы искажение застыло так внезапно, словно иссяк его источник…

Мужчина поднял голову, оглянулся вокруг и тихо выдохнул:

– Кровь Первого!..

Мало того, что вчера начала сыпаться защитная сетка, окружающая Домовой остров, и восстановить ее удалось лишь усилиями Серых – Харб пообещал, что за пару дней сможет разобраться, что послужило причиной, так теперь еще и это…

Обычно стены рабочего кабинета застилала легкая пелена искажений. Флуктуации опадали мягкими драпри, колыхались сизыми тенями, расцвечивались алыми вспышками, застывали на миг в точке стазиса – и вновь обрушивались волнами непостоянства, заставляя каждый предмет изменяться, таять – короче, обычная рабочая обстановка для того, кто может этими самыми искажениями управлять по своей воле.

Пусть этих искажений было не много – в конце концов, Черный жил в дорогом районе, но небольшое количество флуктуаций, изменяющих мир, оставалось всегда. Да, построенные здесь дома очень часто оставались постоянными, но легкие изменения существовали всегда, проносясь по комнатам подобно легкому ветерку.

Сейчас все было не так. Несколько капель искажений упали на подоконник настежь открытого окна – тот обвис неопрятными потеками. Пятно флуктуации растворило раму на картине, висевшей на стене – и позолоченный багет сменился тонкими металлическими трубочками, плавно перетекшими в выбеленные временем кости. Кресло, стоявшее в углу, выпустило с десяток тараканьих ног и, тихонько шурша по остаткам лакированного паркета, тупо билось подлокотником в стенку – то ли надеясь выбраться наружу, то ли просто от нечего делать.

Самое противное во всем происходящем было то, что случившиеся искажения, не собирались течь дальше – мир сменился, стал другим, и застыл в этом странном сумасшествии – не добравшись до точки стазиса, влекущего накопление времени в одной точке, но в то же время и не пытаясь измениться дальше.

Мужчина рывком встал – стул, на котором он сидел, полетел на пол… в обычной ситуации – кресло вполне могло за это время измениться! – но, как ни странно, осталось прежним.

Короткое прикосновение к стене – преграда еще недавно пружинящая под ладонью, продавливающаяся легко и просто, осталась непреодолимой границей…

– Шерсть Первого! – зло процедил Черный и рванулся к выходу из кабинета…

…Комната дочери была пуста.

И столь же омерзительно стабильна, как и кабинет Гормо Даккена. Опротивевший мужчине за последние десять лет розовый цвет, уже давно оккупировавший все стены, покрывала, пуфики, вазочки и цветочки в спальне Руты сменился грязными оттенками и тонами – да таким и остался, словно из этих комнату ушла всякая возможность изменения и искажения.

– Рута! – окликнул Черный, все еще на что- то надеясь,

Тихий звон – висевшая на окне музыка ветра, украшенная темно – сиреневыми ленточками, сорвалась из- под карниза. Тонкие трубочки, заменявшие колокольчики, раскатились по комнате, одна отскочила почти под ноги Даккену… Мужчина медленно поднял серебристую соломинку, и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Мизинец уже потерял чувствительность. Впрочем, и с остальной рукой было уже не лучше – если присмотреться можно было увидеть, что кожа от запястья и выше уже покрылась легким инеистым налетом. Тот еще пока не впитался, но, если постараться, можно было разглядеть просвечивающие кости и сосуды. Еще пара дней на Стеклянном острове – и сам превратишься в прозрачную статую.

Хельдер Лейден устало потер глаза ребром ладони. Спать хотелось так, будто всю ночь неизвестно чем занимался. Ну, в принципе оно почти так и было – только псих может спокойно спать на Стеклянном острове, так что Крапчатый только и смог, что присесть на землю – да и то, все время от каждого шума дергался. Особенно если учесть, что тут и не поймешь- то день на улице или ночь: когда голубое небо расцвечено черными точками созвездий, не отгадаешь, какое время суток наступило.