– Эй, стой!
Я вздрогнул, не понял. Я видел, как афганцы недоуменно обернулись, и тотчас затрещал автомат Никитина. Старший взмахнул руками и осел на тропу, а младший успел кинуться в сторону, но споткнулся, упал лицом вниз и стал дергать ногой, осыпать камешки.
Я растерялся, сжал автомат в руке, ничего не понимая, смотрел испуганно, как Никитин кинулся к старшему и стал ощупывать его одежду. Перевернул на спину. Только теперь я догадался, что произошло. Стало стыдно и мерзко. У меня задрожали руки, и я отложил автомат в сторону, на камень, и рукавом вытер пот, заливающий глаза. Никитин подхватил под мышки старшего афганца, приподнял и попробовал волочить к обрыву. Афганец, видно, был тяжел, и Никитин сердито крикнул мне:
– Иди помоги!
Я, суетясь, грохоча ботинками по камням, подбежал к нему. Вдвоем мы подволокли афганцев по одному к обрыву и столкнули вниз. Стояли, смотрели, как поднимается пыль оттуда и затихает шум осыпающихся камней. Когда затихло, Никитин огляделся, подмигнул мне с усмешкой, достал из кармана пачку денег, отщипнул часть, не считая, и сказал покровительственно:
– Держи и помалкивай!
Я глядел на него, чувствуя отвращение. Меня тошнило от жары и запаха крови. Я еле сдерживал рвоту, дышал открытым ртом.
– Успокойся, держи… Они нас не жалеют.
Вечером, в тот день, я впервые попробовал анашу. Не понравилось, вырвало. Долго еще было мерзко, не хотелось видеть Никитина, слушать его болтовню, чувствовать покровительственное отношение.
Это воспоминание мешало, не подпускало к телефону.
Потом, в Афгане, я увидел и услышал еще не такое, привык и даже подружился с Никитиным. Не раз бывали в переделках, не раз выручали друг друга. Никитин был отчаянно смел. Казалось, совершенно не думал о том, что он смертен. Он никогда не чувствовал угрызений совести, не мучился, как я, когда приходилось жестоко убивать, и учил меня этому. Я оказался хорошим учеником. Год служили с Никитиным. Он раньше меня был призван в армию, и раньше вернулся на гражданку. Я ничего о нем не слышал и не знал, что он в Москве.
Я позвонил ему. Командирский, уверенный голос Никитина узнал сразу. Я назвался и услышал радостный рев.
– Серега, ты! Братушка! Ты где?
– Дома. Паша мне телефон дал, рассказывал о тебе с восторгом. Завидуем тебе. Только ты один делом занимаешься, – польстил я ему.
– Паша тоже не дремлет. Я видел, какая у него «девятка»! А ты на заводе? Он говорил, на сверхсекретном!
– Ага, на самые сверхсекретные сковородки переходим. Летающие. Безмоторные.
– А как же они без мотора летают? – хохотнул Никитин.
– При помощи катапульты. Ловкая рука жены называется. Последний писк науки и техники…
– Да-а, работа завидная, а я тебя хотел к себе переманить, – балагурил Никитин. – А тебя, видать, со сладкого места калачом не сманишь.
– А ты не калачом попробуй, а пряником. Может, получится…
Никитин запнулся, замолчал, видно, понял, зачем я звоню, и я догадался, что не так просто попасть в ОМОН.
– И ты пошел бы к нам? – почему-то вкрадчиво, но серьезным тоном спросил Никитин.
– За этим и звоню, – не стал я дипломатничать, ответил также серьезно.
– А как же летающие сковородки? – снова перешел на иронический лад Никитин. Видимо, принял решение.
– Обойдутся, переквалифицироваться неохота, – теперь уж хохотнул я.
– Ты, я думаю, знаешь, чем мы занимаемся?
– Догадываюсь.
– Заходи завтра… Мы недавно парня потеряли. Поговорю, может быть, заменишь.
В понедельник я трижды рассказывал разным начальникам свою короткую биографию, с каждой встречей начальник был выше рангом. Заполнил анкеты и стал ждать вызова. Рае не говорил, хотел сказать, когда решится. Был уверен, что примут. Никитин сказал: если не судился, не привлекался, то стопроцентная гарантия. Я усерднее стал заниматься в секции каратэ, усерднее качаться дома. Уныние, грусть отступали. Надежда укреплялась. Никитин раза два приводил меня в спортзал, где тренировались омоновцы, познакомил с ребятами.
Известие о том, что я перехожу на работу в ОМОН, ошеломило Раю сильнее, чем я ожидал.
– Ты же сама твердила все время, что живем, как нищие, хоть в переходе с протянутой рукой становись, – оправдывался я, успокаивал Раю. – Теперь у меня зарплата в пять раз выше, чем на заводе… Ну, ладно, ладно, не на всю жизнь я в менты пошел. Станет на ноги завод, вернусь. Надо как-то перебиться трудное время, а то из квартиры выселят.
Еле успокоил. У самого на душе было тяжко. Но другого выхода не видел. Идти в охранники к какому-нибудь дельцу. Это еще хуже и гаже.
С Раей мы познакомились в цехе. Она тоже была лимитчицей, родом из Брянска, но уже получила постоянную прописку в Москве и стояла в очереди на кооперативную квартиру. Приехала сюда сразу после окончания школы. Квартиру мы купили через год после свадьбы. Это было в девяностом году, при Рыжкове, когда цены были еще божескими. Правда, тогда они нам не казались такими. Рая часто говорит, что с ужасом просыпается, увидев во сне, что мы еще не получили квартиры, а цены теперешние. «Ой, чтобы мы делали сейчас? Где брали деньги? Как бы жили? Квартиру не снять, не купить, не дождаться! Так бы и маялись по общежитиям!.. Ой, спасибо тебе, Господи!» – восклицала она. Рая любила нашу квартиру, торопилась домой. На работу и с работы мы вначале ездили вместе. Дома часто тряпочкой протирала подоконники, трубы, батареи. Она их любовно перекрасила еще до переезда, вытирала телевизор, полированную стенку, на которую мы работали больше года. Купив квартиру, Рая стала домашней: разлюбила ходить по кинотеатрам – дома телевизор есть, лежи да смотри, ругалась она на меня, когда я тянул в кино. Не любила гостей, и сама не ходила в гости. Хотела, чтобы и я всегда был дома, при ней. Очень жалела, переживала, что у нас до сих пор нет детей, побывала и в платных и бесплатных поликлиниках, где ей говорили, что у нее все в порядке, и теперь тянула туда меня, провериться. Я подумывал иногда, что будь ребенок, она бы переключилась на него, и мне было бы посвободней… Я был энергичным, непоседливым. Таким родился. Мне нужно было куда-то идти после работы, двигаться, разговаривать. Первый год после женитьбы, когда мы жили по общежитиям (комнату не снимали, копили на квартиру), чтобы побыть вдвоем, мы ходили гулять в парк, часто бывали в кинотеатре, иногда смотрели футбол на стадионе, где я мог наораться досыта. Тогда я был удовлетворен, у нас была цель – квартира, было, что ждать, к чему стремиться. В институт нас не тянуло. Зачем? Работа не пыльная, хлебная. Рабочие держались за нее, не перебегали, работали до пенсии. Гордились, что работают на космос, считали себя сливками рабочего класса. Правда, я не могу сказать, что был полностью удовлетворен работой. Слишком она была спокойной, скучной: уставал я не от нагрузки, а от монотонности.
Когда купили квартиру, нужно было приводить ее в порядок: перекрашивать, переклеивать, циклевать, лакировать, мыть, потом искать, выбирать мебель, вещи, нужные в хозяйстве. Кое-что нами было приобретено заранее, ждало своего часа в наших комнатах в общежитиях. Года полтора обустраивались. Счастливое было время! А потом наступил покой, диван, телевизор. Книжек мы не читали, не тянуло. Но две полки секретера книгами заставили, и Рая раз в неделю протирала их от пыли. Все чаще приходила грусть, думалось, скорее бы ночь да спать, иногда грусть становилась невыносимой, не грусть, а глухая тоска. Я выходил из комнаты, где лежала мягкая теплая Рая, шел на кухню, курил у окна, смотрел, как смеркается, темнеет дом напротив, как вспыхивают в окнах огни. Рая видела мою маету, не понимала, раздражалась. Ее тяготило только то, что нет и нет ребенка. Это ее мучило все сильней и сильней. Чем больше она раздражалась, тем меньше мне хотелось быть дома. Но работу заканчивали мы вместе – куда денешься. Я вспомнил, что в Афганистане я был хорошим бойцом, хорошо стрелял, дрался, и записался в секцию каратэ. Теперь я мог три раза в неделю появляться дома поздно, объясняя занятиями. Но по выходным были дома, смотрели телевизор, особенно криминальные передачи, в которых все чаще и чаще рассказывали о рэкетирах, о наемных убийцах, о коррупции и мафии. Я слушал со злорадством, как новоявленные мафиозные бизнесмены поедали друг друга. Особенно я любил подробности, слушал с каким-то наслаждением, представлял в красках, как бизнесмены поджаривают друг друга утюгами, кипятильниками.
