В последние десятилетия под влиянием как геополитических изменений, так и более глубокого понимания роли и места ЯО в современной системе международных отношений и в механизме обеспечения национальной безопасности происходит трансформация взглядов на стратегическую стабильность в ее стратегическом ядерном измерении и на саму стратегию ядерного сдерживания.

Вследствие этого сформировалось расширенное понимание сдерживания, отраженное, например, в «Словаре современных военно-политических и военных терминов Россия — НАТО». Главным образом оно трактуется как «способность убедить потенциального агрессора в том, что последствия оказания давления и (или) вооруженного конфликта перевесят возможные выгоды. Это требует поддержания достаточного военного потенциала, надежной стратегии, ясно выраженной политической воли и стремления к действиям. Также устрашение»^[160]. Ядерное сдерживание начинает рассматриваться как «комплекс политических, военных и других мер, направленных на убеждение другой стороны в невозможности достижения ею своих политических целей путем вооруженного нападения вследствие явной угрозы возмездия».

Таким образом, Россия, США и НАТО, в течение многих десятилетий сосуществовавшие в условиях ядерного противостояния, фактически начинают уходить от понимания ядерного сдерживания только в смысле возмездия и смещаться в сторону принципиально иного измерения феномена сдерживания. Важный импульс подобной трансформации взглядов на фундаментальную характеристику сосуществования ядерных держав придало развитие высокоточных дальнобойных неядерных средств, а также появление нового вида межгосударственного противоборства — ГВ, располагающей собственными возможностями в качестве инструмента сдерживания.

Стратегическая стабильность перестала автоматически отождествляться со стратегическим ЯО, а стратегическое сдерживание — с ядерным сдерживанием.

Сегодня появились возможности сдерживания обычными (конвенциональными) вооружениями, а также использованием в интересах сдерживания технологий ГВ. В военно-теоретических трудах последнего времени такой вид сдерживания принято называть неядерным, или конвенциональным, военным сдерживанием. Неядерное сдерживание стало возможным и эффективным лишь в последнее время, когда наряду с повышением точности и поражающей мощи обычных вооружений технологическое развитие многих государств достигло таких значений, когда разрушение отдельных элементов инфраструктуры, коммуникаций, систем управления может привести к катастрофическим последствиям, способным отбросить государство в его развитии назад на многие годы.

Еще два с половиной тысячелетия назад китайский родоначальник всемирной стратегической мысли Сунь-Цзы писал: «Одержать сто побед в ста битвах — это не вершина превосходства. Подчинить армию врага не сражаясь — вот подлинная вершина превосходства. Тот, кто преуспел в военном деле, подчиняет чужие армии, не вступая в битву. Тогда его оружие не притупится и плоды победы можно будет удержать^[161].

Эти идеи естественным образом сочетаются со стратегией ГВ, инструментами сдерживания в которой сегодня выступают доктрины принуждения и сдерживания посредством отрицания.

Эволюция стратегической стабильности

Эволюция философии стратегического ядерного сдерживания в период 1972–1990 гг. определила появление концепции «стратегической стабильности», о которой говорилось в Совместном заявлении СССР и Соединенных Штатов, принятом на встрече президентов двух стран в Вашингтоне^[162]. Стратегическая стабильность определялась как «такое соотношение стратегических сил США и СССР (или состояние стратегических отношений двух держав), при котором отсутствуют стимулы для нанесения первого удара». Это будет достигнуто путем поиска договоренностей, повышающих выживаемость, устраняющих стимулы для нанесения первого ядерного удара и воплощающих соответствующую взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами.

Стратегическая стабильность в годы холодной войны определялась в терминах сдерживания: отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом были стабильными настолько долго, насколько обе стороны знали, что каждая способна ответить самым серьезным образом на ядерную атаку противника.

После окончания холодной войны появились новые определения понятия «стратегическая стабильность». «Словарь военно-политических и военных терминов “Россия — НАТО”» даёт свою формулировку стратегической стабильности, определяя её как «состояние военностратегической обстановки, определяемое совокупностью военных, политических, экономических и других факторов, при котором ни одна из сторон не рассчитывает на достижение успеха в войне (военном конфликте) с применением военной силы первой»^[163]. Однако это довольно статичное определение понятия, которое, на наш взгляд не позволяет прогнозировать динамику развития процесса стратегической стабильности.

Гораздо большую динамику процессу обеспечения стратегической стабильности придает формулировка, предложенная академиком РАН А.А. Кокошиным, который рассматривает стратегическую стабильность «как обеспечение политико-военных, оперативно-стратегических и военно-технических условий, минимизирующих опасность возникновения конфликтных и кризисных ситуаций, которые могли бы поставить вопрос о военных действиях с применением ядерного оружия»^[164].

В целом, несмотря на то что СССР / Россия и США смогли договориться об общем толковании стратегической стабильности, советские (российские) исследователи (как в период холодной войны, так и после ее окончания) высказывали и продолжают выдвигать различные варианты собственного понимания термина.

Однако основная проблема стратегической стабильности в начале XXI в. заключается не в пестроте определений самого понятия, а связана с тем, что представления о способах и механизмах предотвращения ядерной войны, выработанные во второй половине XX столетия, перестали соответствовать изменившейся геополитической обстановке, уровню развития технологий и психологическому настрою в мире.

Сегодня академик А. Арбатов обращает внимание на необходимость обновления концепции стратегической стабильности с учетом изменившихся условий и новых угроз. По его словам, «в прежней концепции стимулы для первого ядерного удара по умолчанию понимались, во-первых, как способность нанести массированный разоружающий удар подругой стороне. Во-вторых, как упреждающий ядерный удар из страха перед разоружающей атакой оппонента. В этом был и остается фундамент стратегической стабильности»^[165].

Однако, как представляется, для устойчивого фундамента сказанного оказывается недостаточно.

Во-первых, стимулом для первого ядерного удара может стать нападение с применением высокоточных обычных систем оружия против ядерных сил оппонента.

Во-вторых, существует вероятность применения ЯО с целью избежать поражения в неядерном конфликте.

И, наконец, ГВ как новая форма межгосударственного противоборства представляет собой новую, пока недостаточно изученную стратегическую угрозу, способную разрушить суверенитет государства без применения силовых средств и способов борьбы и таким образом поставить под вопрос само существование государства. Особую опасность несет кибервойна, эффективность которой сопоставима с применением ОМУ. Ряд государств и коалиций заявляют о готовности ответить на кибератаки применением кинетического оружия.

Перечисленные стратегические факторы способны спровоцировать быструю и неуправляемую эскалацию войны вплоть до обмена ядерными ударами.

Академик А. Г. Арбатов отмечает, что, «являясь одной из моделей взаимного ядерного сдерживания, стратегическая стабильность сейчас интенсивно размывается вследствие эволюции концепций и оперативных планов ядерного сдерживания, начала масштабного цикла гонки ядерных и новейших обычных вооружений»^[166]. Ученый обращает внимание на двойственный характер доктрины ядерного сдерживания, который обусловлен размытостью грани между использованием ядерного сдерживания как политического инструмента предотвращения войны и практическим применением ЯО в качестве средства ведения войны.