– А потом что же – снова поменяли свое мнение?

– Да как же тут не поменяешь, если на следующую ночь все повторилось?! – взвился художник.

Чувствовалось, что тема его здорово волнует. Еще бы не волновала, коли посторонний призрак по квартире шастает. А он когда вселялся сюда, ни о чем таком потустороннем и думать не думал.

– Что повторилось?

– А то самое! Бабуля Машкина снова появилась. И давай мне пальцем грозить!

– За что?

– А зачем, мол, вражину в дом пустил?

– Вражину? Врага, другими словами?

– Да.

– М-м-м. Это она про Диму?

Но художник внезапно озверел.

– А мне плевать! Хоть про кого! Нечего этой старушенции сюда таскаться и беду на меня кликать. Я уже и священника знакомого позвал. Он молитву прочитал, святой водой все углы окропил, а только лучше не стало. То есть бабка появляться перестала. Но ведь Одри – мой пес – не нашелся!

– М-м-м, – снова промычала Кира. – А с чего вы вообще взяли, что имели дело с призраком Машиной бабушки?

– А с кем же еще?

– Например, с призраком другой старушки. Вы же лично не были знакомы с покойницей?

Но художник не дал сбить себя с толку.

– Во-первых, я не думаю, что посторонняя старуха стала бы шляться сюда. А во-вторых… Во-вторых, видел я фотографию Машиной бабки. Одно лицо! И одета, самое главное, так же. Прямая юбка и длинная, тоже прямая, кофта. Вязаная. Я еще рисунок запомнил, узор очень красивый. Мне как художнику подобные вещи всегда интересны. Ну, и черты лица.

– Как на фотографии?

Художник кивнул.

– Она это была. Точно! Только бледная очень!

– Естественно, она ведь призрак!

– Понимаю, не дурак.

– Скажите, а Маше вы про повторный визит ее бабушки не рассказывали?

– Я же сказал, что не дурак! Не хватало еще, чтобы они с Димой снова начали надо мной потешаться. Священника вызвал, и все. А теперь подумываю, как бы вообще съехать с этой проклятой квартирки.

Мужчина выглядел настолько расстроенным, что, казалось, того и гляди заплачет. Но он не заплакал, а неожиданно полез в шкаф и извлек оттуда пузатенькую бутылку коньяка.

– Будете?

– Я за рулем!

– А я днем не пью.

Художник вздохнул.

– Вот и я раньше не пил. Днем. А как на меня эти неприятности валом повалили, утешение в рюмочке ищу. Опять же – модели нет. Работа стоит. Выставка на носу. А просвета никакого.

Повторив словно молитву эти слова, он опрокинул в себя целый фужер коньяка. Подруги только крякнули, глядя на такое безобразие. Ясное дело, если целый день коньяком стресс снимать, то к ночи не только бабушка, но и дедушка вместе с ней появится. Но вслух они ничего не сказали.

– Значит, где искать Машу, вы не знаете?

– А чего ее искать? На трубку ей позвоните. Или на конюшне она. Больше негде.

– А у брата?

– У брата? – изумился художник. – Впервые слышу, чтобы у Маньки брат был.

– Вы и про ее бабушку никогда прежде не слышали.

– До того, как она вам являться стала!

– Ну и что?

– Бабушка уже давно умерла. Но брат, я так понимаю, у Маньки вполне живой?

– Мы так думаем. Надеемся.

– Ну вот, а она про него ни разу не заикнулась.

Эти слова внезапно навели Киру на еще одну мысль:

– А где вы вообще с Машей познакомились?

– Учились мы с ней, – поразил подруг ответ.

Их удивление можно было понять. Художник выглядел лет на десять старше Мани.

– В школе?

– В какой еще школе? В Мухе! В Мухинском художественном училище!

– На одном курсе?

– А что такого? Занятия у нас по вечерам были. Днем мы работали. А по вечерам учились. Только потом она учиться бросила. А жаль, у нее был талант. Не большой, но был.

– А почему бросила?

– Я специально ее не расспрашивал. Но по вскользь оброненным словам понял, что это как-то связано с наследством, которое она получила.

– А что за наследство?

– Сказал же вам – специально я ничего не узнавал. Не имею такой привычки совать нос в чужие дела.

В общем, художник мало чем помог подругам. С Маней он снова встретился случайно. Вернее, она сама к нему подошла, когда он стоял на Невском в надежде заполучить жирного фирмача на портретик. День был неудачный. А Маня оказалась для художника лучиком солнышка. Она мигом решила его жилищные проблемы, поселив его в квартире своих родителей.

– Сдавать она ее не хотела, чтобы чужие тут не шастали, – пояснил художник свалившееся на него счастье. – А я ей все-таки не чужой. Два года вместе отучились. Дружили даже. Мишка и Машка. Нас даже женихом и невестой кликали.

Но, несмотря на дружбу, ничего внятного о Мане он подругам не сказал. Милиции он тоже не видел. Так как вернулся с поисков своего Одри всего за несколько минут до подруг.

– Должно быть, мы с ментами просто разминулись, – сказала Кира, когда девушки вышли из квартиры, в которой продолжал заливать свое горе художник.

– Наверное.

– Но странно, неужели они пришли, увидели закрытую дверь и просто ушли?

– А что им еще было делать?

– По соседям пройтись. Поспрашивать, кто и когда из них видел в последний раз Машу. И все такое прочее.

Но «все такое прочее» пришлось делать самим подругам. Менты соседей Маши то ли не сочли важными свидетелями, то ли просто поленились и не захотели тратить время наугад. А вот подруги захотели. И уже во второй по счету квартире им улыбнулась удача.

Правда, в виде страшноватого беззубого оскала старушки, к тому же глуховатой. Об этом говорил старомодный слуховой аппарат, торчащий у нее из-за правого уха.

– Ась? – произнесла она. – Кто такие? Из домоуправления? Насчет батареи? Так, заходите.

Доверчивости бабушки можно было только поразиться. Впрочем, долго подруги поражаться не стали, потому что поняли: в этой квартире взять просто нечего. Бывает, хотя и редко. Разруха в ней царила страшная. И это при том, что по площади она почти в точности соответствовала квартире Машиных родителей. Но там был несколько лет назад сделан хороший ремонт. А тут ремонтом даже и не пахло несколько десятков лет.

С потолка свисали лохмотья пожелтевшей и местами даже почерневшей краски. Обои облезли. Причем везде. И голые стены даже никто не удосужился хотя бы побелить или покрасить. На пол было даже страшно взглянуть, до того он покорежился. Из старых, вставших дыбом паркетин торчали толстенные гвозди, которые оказались долговечней дерева. И теперь каждый шаг грозил проживающим тут людям нешуточной опасностью.

Старушка ловко просеменила по опасному полу. И остановилась возле окна. О нем говорить совсем не хотелось, до того оно было мутное из-за слоев грязи, копившейся не один год. Кроме того, треснувшее стекло было небрежно заклеено синей изолентой.

– Вот она!

Подруги удивились. В голосе старушки звучало что-то вроде торжества.

– Вот она, зараза! – повторила старушка, и подругам стало ясно, что речь идет о батарее.

Как ни странно, но батарея была совершенно новой. Об этом свидетельствовали следы недавней сварки в местах стыков.

– И что с ней не так?

– Поменять нужно, – пояснила старушка. – На другую! На беленькую. Зачем мне такая ржавая? У меня прежняя была зелененькая. И то лучше. Зачем поменяли?

До подруг наконец стал доходить смысл претензий старушки. Она хотела уже покрашенную батарею центрального отопления, а горе-мастера из жилищной конторы поставили ей обычную, да еще покрытую слоем ржавчины.

– И что с того, что в той прежней свищи были? – настаивала старушка. – Не текли ведь? Пластилином залепила, и ладно. Батарея зелененькая, пластилин тоже. Чего еще-то?

Подруги переглянулись. Какой же температуры должны были быть батареи в комнате старушки, если пластилин держался на них и не плавился? Наверное, изнутри были сплошь забиты шлаками и грязью, так что тепло уже не могло пробиться к поверхности.

– Ну да, грели слабовато, – подтвердила бабушка. – Да ведь симпатично выглядели.

В общем, стремление старушки облагородить свое жилье за счет батареи подруги могли понять. Но чего она к этой батарее прицепилась? Свет на ней клином сошелся, что ли?