Говоря о старости, человек в первую очередь испытывает нерефлексируемое воздействие на свое сознание двух устоявшихся стереотипов, не разобравшись в которых – в их корневых основах – мы не сможем понять, что такое старость в принципе.

Первый стереотип таков: старость стоит в непосредственной связи со смертью. И это кажется нам справедливым, если, конечно, мы рассматриваем естественный ход событий, пренебрегая возможностями «преждевременной» кончины. Из этого представления следует вывод: старость является завершением жизни, а также предшествием смерти и предуготовлением к ней. Таким образом, старость представляется венцом жизненного пути, когда дальше с человеком уже ничто не случится, и от жизни больше нечего ожидать, кроме последнего штриха – ухода в «небытие». То есть старость выглядит неким финальным аккордом: у кого-то мощным и восхитительным, у кого-то слабым, исполненным горечи и страданий от осознания угасания жизни, но в целом – столь же бессмысленным, как и вся предыдущая жизнь.

Второй стереотип: старость во всех своих фазах или возрастных стадиях с момента удаления от дел (65 – 70 лет), старения и обветшания (70 – 90 лет) до неизбежной дряхлости (90 – 110 и более лет) [1] коррелирует с младенчеством, детством и юностью, но только с обратным знаком. Отсюда вытекает вполне обоснованный и материалистически подтвержденный вывод: если в ранние годы человек как бы входит в жизнь, растет, развивается и образуется, то в старости им овладевает обратный процесс – сжатия и склеротизации, увядания и деградации. Даже в быту люди часто сравнивают стариков с детьми, мол, что стар, что млад, с той разницей, что младенцы активно приноравливаются к жизни, настраивая свою физиологию в соответствии с окружающими условиями, а пожилые – как бы постепенно от жизни отвыкают, но ходят при этом под себя одинаково и телесностью своей владеют столь же неуверенно.

Конечно, оба эти стереотипа можно рассматривать в различных ракурсах, углубленно копая как физиологическую, так и душевно-духовную составляющую человеческого существа, и даже социально-культурную, понимая под старостью особые способы и формы взаимодействия различных субъектов в их общности. Мы же исходим из утверждения, что это тупиковый путь, хоть он и сулит на первый взгляд массу интересных поворотов мысли.

Для серьезного онтологического исследования необходимо прежде всего избавиться от стереотипического поверхностного мышления, опирающегося на набор якобы «случайных» или традиционных культурно обусловленных фактов, которые на первый взгляд кажутся пригодными для сравнения. В этом нам поможет применение обобщающей мировоззренческой рамки.

Методологически нет принципиальной разницы, каким мировоззрением вооружиться. Годится любое: хоть материализм или атеизм, хоть христианство, хоть буддизм, хоть зороастризм… Главное – строго придерживаться определенного фокуса и той картины мира, которая очевидно-зрима из этого выбранного фокуса, не совершая при этом хаотичных и нерефлексивных движений из одного фокуса в другой, из одной очевидности в другую. Если кропотливо, последовательно и честно собрать множество картин мира и только потом непредвзято провести их сопоставление, осознавая, что каждая из них верна и лишь дополняет другую, можно приблизиться к разгадке тайны старости как особого проявления жизни человека.

В данном разделе «Философии старости» (настоящее исследование проводилось в рамках НИР «Философия старости», руководитель А.Е. Левинтов) в качестве главной рамки рассмотрения мы предлагаем придерживаться фокуса антропософски ориентированной духовной науки и обратиться к трудам Р. Штайнера, который, к сожалению, никогда специально не исследовал этот вопрос и не рассматривал старость целенаправленно, упоминая о ней лишь вскользь в различных контекстах в своих лекциях и некоторых монографиях. Этот пробел мы постараемся восполнить настоящим очерком и тем самым внести свой скромный вклад в формирование общей картины.

Итак, что же такое старость с точки зрения антропософии?

Вернемся еще раз к упомянутым выше стереотипам. Оба они при углубленном рассмотрении представляются весьма поверхностными и справедливыми лишь в какой-то частной и очень зауженной трактовке, которая основывается не на полноте знаний и представлений о картине мира, а лишь на ее видимой материально-физической осязаемой части, которая хоть и связана непосредственно с мировым устройством, его законами и процессами, однако из-за неполноты видения причинности и процессуальности подразумевает порой неверные обобщения, как если бы мы, увидев забор синего цвета, обобщили его с лавочкой такого же синего цвета на том основании, что они одинаково выкрашены и сделаны из похожих деревянных досок. При этом, мы совершенно упустили бы из виду их истинную форму и генезис в соответствии с замыслом того человека (читай духовной причины), который их создал и выкрасил, равно как не учли бы мотивы и основания создателя: зачем он это сделал и почему поступил именно так, а не иначе.

Да, разумеется, старость находится в известной связи со смертью, но только как фаза жизни, ступень земного развития воплощенного человеческого существа, иными словами, – один из жизненных этапов, предшествующих смерти. Стоя на антропософских позициях, необходимо скорее самою жизнь как таковую рассматривать в связи с так называемой смертью, и только после этого искать значение старости для этой связи.

Что же касается второго стереотипа, то отмеченное ранее сравнение молодости со старостью имеет лишь морфофизиологическую и субстанциональную составляющую, равно как и проявления характера в динамике смены жизненных этапов, о чем мы поговорим немного позднее. Духовные же сущности, стоящие за процессами, протекающими в эти периоды жизни человека, а также его душевная жизнь, земные задачи и миссии, уровень духовного развития и осознанности имеют слишком много принципиальных различий, чтобы их сравнивать, пусть даже и с обратным знаком, поскольку в противном случае чисто математически выходит нечто парадоксальное: рост и увядание, вход и выход, начало и конец – по модулю совершенно одинаковы и в своей логической сути представляют собой две стороны одной и той же медали. С антропософской точки зрения наблюдаемое здесь сходство – скорее внешнее, глубинные же процессы – совершенно различны. Вот в них-то, собственно, нам и нужно погружаться.

Духовная наука рассматривает человека как сложное существо, живущее одновременно в физическом мире как пространстве материальной телесности, в мире жизненных сил или эфирной сфере, из которой формируется эфирное тело, в мире души как области астральности, включающей в себя душевные тела: ощущений, рассудка и сознания, в мире духа или пространстве идей как родине человеческого «Я», равно как и всех окружающих его бесплотных духовных сущностей.

Между этими мирами нет явных границ, они так переплетены друг с другом и настолько взаимопроникаемы, что порой даже великие ясновидцы не в состоянии четко различить их переходы. Нельзя также сказать, что они разделены во времени. Человек одновременно пребывает здесь и нигде, сейчас и никогда, а не так, будто вот он в эфирном, а через час – в астральном, а еще через пятнадцать минут – в духовном. Здесь вообще нет никакой возможности оперировать привычными мерками пространственно-временного континуума.

Из всех наук, основанных на материализме и субъект-объектной парадигме, ближе всех подошла к разгадке этого феномена квантовая физика, называя упомянутые явления смешения миров состояниями когерентной суперпозиции или запутанности спинов, иными словами – векторов всех возможных сочетаний и форм коллапса и декогеренции, когда реальность в том или ином виде, с той или иной вероятностью полностью или частично обналичивается и проявляется – то есть, квантовый параллелизм [2].