Рассказывал он все это чуть ли не взахлёб. То папироску достанет и закурит, а то и вскочит с места и будто Ильич на постаменте с кепкой, размахивая руками жаловался на хреновую оснащенность вверенного ему подразделения. «Разве так можно?» – распинался он, вытирая слюнную пену с углов рта. Я же отхлёбываю из стальной кружки кипяток и положительно киваю в ответ, соглашаясь с его высказываниями.

Проговорив с командиром до вечера о всех делах, я решил выйти из блиндажа. Откидываю борт шинели и глубоко вздыхая наслаждаюсь этим тихим подмосковным вечером, который проходил без стрельбы и взрывов.

– Молодой человек, вы голову то пригните! А то снайперы балуются! – вдруг откуда ни возьмись по окопу пронесся голос в мой адрес.

Не поворачиваясь к нему я через плечо ответил:

– Что снайперы?

– Снайперы, снайперы. – усмехнулся он, – Один умелец тоже так стоял, поторговал лицом. Так и схоронили на передке. Ты кстати табачком не богат, служивый?

Наконец повернувшись к нему, я увидел в этом заснеженном мраке, сидящего в обнимку с винтовкой человека.

– Ну, есть не много!

– Не поделишься? – протянул он свою ладонь.

– Поделюсь, чего уж там!

Прикуривая от спички папироску, он подсветил себе лицо.

– Батя? – удивленно воскликнул я.

Тот застыл с цигаркой во рту и зажженной спичкой в руке, несколько прищурившись произнес:

– Лёшка, ты что ли?

– Я, отец! Я! – накинувшись друг на друга, слились в родственные объятья.

– Лёшка, ты живой? Я ни верю своим глазам! Мы ведь на тебя похоронку получили летом! – шмыгая носом, утирал он свои скупые слезы.

– Да жив я! Наш госпиталь разбомбили, и мы из окружения два месяца выбирались. До чего же я рад тебя видеть! – улыбался я. – Ты какими судьбами в этих краях?

– Да, скорбными сынок! После твоей похоронки мы с матерью горевали долго. Через неделю и матери не стало от такой новости. Сердце, понимаешь ли. А что я один без вас буду делать? В октябре в военкомат пошел. Комиссар в ополчение записал. И вот я тут! – держа меня за руку, рассказал он.

– Мама? Как же так отец?

– Сам не знаю, сынок. Судьба, ничего не попишешь!

Закуриваю за компанию. В эту дивную ночь я рассказывал ему всё что мне пришлось пережить за эти полгода. Отец не был в курсе, что я женился. Ведь мы с Ксенией решили умолчать про наш союз. Эта новость его очень взбодрила, и он тут же начал грезить о внуках.

Безлунная ночь окончательно легла на наши позиции. На горизонте изредка взмывали осветительные ракеты, сопровождающиеся глухой короткой пулеметной стрекотней. Несмотря на это, наша семейная идиллия продолжалась до самого утра. После, совсем не выспавшись, я помогал отцу рыть окопы кидая лопатой землю вперемешку со снегом.

Спустя некоторое время я решил немного отдохнуть и забрел в землянку к лейтенанту Зайцеву. Пристраиваюсь спиной к буржуйке. Беру в руки небольшой клочок бумаги и старательно пишу супруге письмо. В голове были лишь одни рифмы, и слюнявя огрызок карандаша, я наносил на кусок выцветшей бумаги следующее:

«Ксенечка, здравствуй, это я!

Твой драгоценный, и любимый муж,

Ни верь тому, что я погиб тогда

Ведь это все, гнилая ложь!

Прости за рифму, дорогая

Что ни рифмуется совсем,

Пишу тебе я из землянки,

Любви твоей захвачен в плен.

Недавно я услышал фразу,

От одного бойца с той роты

Он женщине своей стихи писал,

А после нам вещал про это.

И вот, хочу я подарить те строки,

А ты присядь спокойно у печи,

И разверни мой треугольник желтый

Где будут те слова, прошу тебя не плач и не скорби.

Смотрю на печурку, где бьется огонь

На поленьях стеклась смола как слеза,

И поёт мне в той теплой землянке гармонь,

Про улыбку твою и родные глаза.

Про тебя мне безмолвно шептали кусты,

В заснеженных бурей, полях под Москвой,

Я хочу дорогая, чтобы слышала ты,

Как смертельно тоскует мой голос живой…

И ты, моя Ксюша, сейчас далеко,

Ведь между нами теперь снега да снега,

До тебя мне дойти совсем не легко,

А до смерти всего лишь четыре шага…

Прости меня, еще раз, что подло украл эти строки, и подстраивая на свой лад посвятил их тебе. Просто, когда я услышал их, у меня слезы навернулись на глаза, как у подростка, честное слово… вот даже сейчас пишу тебе и глаза на мокром месте. Боюсь, что больше никогда тебя ни увижу, ни обниму, ни поцелую. Скоро будем бить врага. Целую тебя крепко и передаю пламенный привет. Прощаться не будем! Твой Алексей!»

            ***

Зайцев словно ошпаренный забежал в землянку с криками:

– Алексей вставай! Немцы!

(Подскакиваю с деревянных нар)

–Немцы? Где?

Он выдергивает меня на улицу и показывает пальцем в небо.

–Вон смотри! Бомбардировщики!

Выхватив у него бинокль, я задираю голову вверх. В оптике медленно проплывала черная туча самолетов в сторону столицы. Чуть ниже их эшелона пролетали истребители прикрытия Мессершмидты, или как называли между собой бойцы «Мессеры».

– Вот и началось!

Продолжая наблюдать за этой тянущейся небесной армадой, мы услышали, как неподалеку от наших позиций загрохотали немецкие танки. Егор приказал всем занять оборону.

Я забежал в землянку, схватил со стены свою санитарную сумку с медикаментами, винтовку, и ринулся на позиции поближе к отцу. Только потом до меня дойдет, что написанное любимой письмо, я оставил в землянке, которую разнесет прямым попаданием в пыль. Но это будет после. Взведя стальные курки, мы брали на мушку медленно идущую за танками пехоту противника.

Немцы шли нагло, в полный рост. Кто-то даже играл на губной гармошке. Танкисты вели свои машины с открытыми настежь люками.

Зайцев глядя в бинокль произнес:

– Эх, как вас много-то! Как у себя дома, скоты проклятые! Ну ничего! Сейчас мы им покажем! – оторвавшись от наблюдения, он махнул рукой неподалеку сидевшим бойцам. Те достали из-под брезента какое-то ружье, достигающее около двух метров в длину. Выставили его на бруствер окопа и зарядили обоймой начиненной громадными патронами. Боец, плотно прижав приклад к плечу, прищурив один глаз целился в головной танк. Ротный возобновил наблюдение и громко крикнул бронебойщикам:

–Ребята, по головной машине! – махнув рукой добавил, – Огонь!

Боец плавно нажал на курок. Ружьё раскатисто грохнуло. Отдача была настолько сильной, что боец потерял равновесие и опрокинулся назад. Тяжелая пуля вылетела из длинного ствола. Мгновенно преодолев расстояние, она угодила в триплекс мехвода. Последний судорожно дернулся, обмякнул и выпустил рычаги из рук. Танк, проехав несколько метров вскоре останавливается.

«Открыть огонь!» – скомандовал Зайцев, и ополченцы тотчас же начали отстреливать врага из своих винтовок. Бронебойщики продолжали вести огонь, посылая свой смертоносный груз по вражеской технике.

Немцы открыли ответный огонь. Заметив противотанковое орудие, следом идущий вражеский танк выстрелил точно в цель. Снаряд, достигнув позиции бронебойщиков, ударился о землю и разорвался с ужасным грохотом, сметая все на своем пути. Настигнутые мгновенной смертью бойцы вскрикнули и рухнули на дно траншеи.

Подбегаю к ним для оказания помощи. Тут я впервые увидел, как может разорвать живого человека. От тех двух бойцов на дне окопа, остались лишь половины туловищ. А разбросанные по борту траншеи внутренние органы, еще не освободившись от крови, пульсировали на снегу. От такой картины меня затошнило. Отвернувшись, я окунул голову в снег, после чего вернулся на исходную позицию. Егор продолжал корректировать огонь. Не услышав ответного доклада о готовности, он прерывает наблюдение. В горячности боя, он не заметил останки своего погибшего расчета и наступая на их обезображенные тела сапогами, подхватил ружье и сам продолжил стрельбу.