Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Отец водрузил ларец на стол и откинул крышку. Он был битком набит пожелтевшими бумагами. Я вопросительно посмотрел на отца.

– Прочтите вот это, – отец бросил мне сложенный вдвое плотный лист, лежавший сверху.

Я осторожно развернул его. Это оказался некий документ, называвшийся «Письмо о натурализации». Говорилось в нем о представлении права на проживание в землях французской короны семье португальского купца Авраама де Порту. Подписано было королем Генрихом IV и заверено красной сургучной печатью.

Документ выпал у меня из рук. Купец? Мой отец – купец? Даже не придворный кулинар? Это не укладывалось в голове. Он был прекрасным наездником, отличным стрелком, блестяще фехтовал на шпагах и рапирах (так уверял господин Паре, а он в этом знал толк). Я скорее готов был представить себе Авраама де Порту во главе идущих в атаку войск, нежели в лавке со штукой сукна. Не веря собственным глазам, я еще раз перечел письмо. Теперь мне бросилось в глаза слово «португальский». Португальский купец? Я знал, что наша фамилия указывала на португальское происхождение, но мне никогда не приходило в голову, что мой отец родился не в Гаскони и вообще не во Франции.

И тут я вспомнил удивившее меня наречие, на котором беседовали мои родители, оставшись наедине. Видимо, в голове моей царила полная неразбериха, потому что спросил я именно об этом – как будто более важных вопросов сейчас не существовало.

Отец неожиданно засмеялся. Ответ его поверг меня в еще большее смущение:

– Нет, это не португальский язык. Это язык испанских и португальских евреев. Он называется «ладино» или «джудесмо». Некогда на нем говорили мои и ваши предки.

Видимо, выражение лица моего стало очень глупым, потому что отец снова рассмеялся и сказал:

– Исаак, силой и сноровкой вы пошли в меня – в молодости я был таким же. Разве что не таскал на плечах несчастного теленка. Но вот с наблюдательностью и сообразительностью дело обстоит гораздо хуже. А эти качества, кстати, совсем не помешали бы вам, какое бы жизненное поприще вы себе ни избрали. Разве вы когда-нибудь видели на нашем обеденном столе свинину? Разве вы когда-нибудь видели, чтобы я по субботам работал? Неужели вы не обращали внимания на две свечи, которые всегда зажигала на заходе солнца в канун субботы ваша мать, а после ее кончины – я?

Голова у меня пошла кругом.

– Но как же часовня… Отец Амвросий…

– Амвросий? Наш священник? – отец покачал головой. – Он тоже из «португальских купцов». Другому я не доверил бы вашего крещения. Иной священник увидел бы то, что ему не следовало видеть.

Проследив за тем, куда он при этом указал рукой, я покраснел. Я всегда считал это естественным и маловажным телесным дефектом, которым обладал от самого рождения.

– Что вас так смущает, Исаак? – спросил он насмешливо, но уже без улыбки. – Разве Господу нашему Иисусу Христу не сделали обрезания на восьмой день от рождения – как всякому еврейскому младенцу? И разве сам Христос не говорил – «Не нарушить закон я пришел, но исполнить»? По-вашему, какой закон он имел в виду? Не Моисеев ли закон, принятый иудеями?

До меня начал доходить смысл названия «португальский купец».

– Вы хотите сказать, что мы не… купцы?.. – пролепетал я. – Даже не купцы? Что это название… оно должно прикрыть собой другое… – У меня едва не сорвалось с языка слово «позорное».

– В пору моей молодости так называли всех беженцев из Испании, – сухо ответил отец. – Из Кастилии, Леона, Галисии, Порто – словом, из всех владений испанской короны. Не знаю, кто это придумал. Видимо, какие-то советники короля. В любом случае, такое определение позволяло ему принять нас под свое покровительство. Говоря «нас», я имею в виду не только нашу семью. Вообще испанских евреев, принявших крещение и вынужденных бежать во Францию от преследований святой инквизиции.

Его слова, сказанные, по обыкновению, негромким бесстрастным голосом, оглушили меня подобно близко прогремевшему грому. Отец между тем продолжил:

– Впрочем, даже в тех случаях, когда вы вдруг обращали внимание на какие-то обычаи, отличавшиеся от обычаев наших соседей, я объяснял вам, что такова семейная традиция. И вы принимали мои объяснения… – он усмехнулся – скорее снисходительно, чем насмешливо.

А я вспомнил, как еще в детстве поинтересовался, почему в один из дней мои родители ничего не едят и не пьют. И отец сказал, что, согласно семейной традиции, раз в году они предаются скорби по умершим родственникам. Я понял, что отец говорил именно о таких случаях.

Он вдруг поднялся из кресла. Я тотчас тоже встал. Отец был высок – почти шесть футов, – но я давно догнал его ростом, а шириной плеч, пожалуй, уже и превосходил.

– Пойдемте, – сказал он. – Я хочу показать вам кое-что.

Мы вышли из дома, пересекли двор и вошли в часовню. Отца Амвросия не было. Оглядевшись, отец прикрыл за собой дверь и, поманив меня рукой, направился за алтарь, в дальний угол, завешенный тяжелой серой портьерой. При этом он перекрестился на распятие. Я поспешно последовал его примеру. Здесь он взял из бокового ящика свечу, после чего отвел в сторону серую ткань, и я увидел небольшую дверь, обитую железом и закрытую железным же засовом. Отодвинув засов, отец распахнул дверь. За ней оказалась уходящая вниз узкая винтовая лестница.

Он зажег свечу и ступил на верхнюю ступеньку.

Мы спустились по лестнице и оказались в небольшом помещении, находившемся, как я понял, прямо под часовней. Портьера не впускала сюда солнечные лучи, и в колеблющемся пламени свечи смутно угадывались некоторые детали обстановки. У стены находился небольшой помост с пюпитром, далее – прикрытый тканью шкаф. Ткань была расшита золотыми нитями, блестевшими даже в слабом свете. Таким же тусклым золотом поблескивали корешки нескольких толстых книг, лежавших стопкой у шкафа.

Я смотрел во все глаза, боясь отпустить поручень перил. Воздух, казалось, был наполнен приторным запахом ладана, к которому явственно примешивались незнакомые мне благовония. Эти ароматы вызывали тревожное ощущение, куда больше, чем сама обстановка.

– Не бойтесь, Исаак, пройдите сюда, – сказал отец. Я подчинился, сделал шаг и снова остановился. Звук шагов оказался неожиданно громким. Посмотрев под ноги, я увидел, что пол здесь был засыпан ровным слоем песка.

– Песок на полу – старая традиция, – пояснил отец, почему-то понижая голос. – Иудейские богослужения в Испании были запрещены, а доносчиков хватало. Поэтому евреи устраивали тайные синагоги в подвалах своих домов. На пол насыпали песок – и в самой синагоге, и особенно в тайной галерее которая к ней вела. Если входил кто-то незваный, его шаги сразу были слышны, собравшиеся могли, загасив свечи, укрыться от посторонних глаз в специально для этого устроенных нишах. Здесь эта предосторожность не имеет никакого смысла, потому и запасного выхода из этого подземелья нет, но традиция сохраняется более двухсот лет. Я давно хотел показать вам эту синагогу – семейный молитвенный дом де Порту.

Больше я не мог выносить позора. Меня душили злые слезы. Я бросился к лестнице. Отец меня не удерживал. И правильно делал – в таком состоянии я мог бросить ему непозволительную дерзость, а может быть – страшно подумать! – даже поднять на него руку

Выбравшись наверх, я бросился из усадьбы куда глаза глядят. Щеки мои горели, словно кто-то хорошенько отхлестал по ним, я испытывал чувство тяжелейшего оскорбления, нанесенного мне неизвестно кем, а шпага, колотившая по ногам, рождала сильнейшее желание пустить ее в дело. Я мечтал о том, чтобы кто-нибудь, идущий навстречу, отпустил по моему поводу шутку или бросил на меня косой взгляд. Увы! Дорога, по которой я шел, была пустынна.

Может показаться странным, что слово «евреи» не вызывало у меня воспоминаний о великих и древних царях, воинах, пророках – хотя я достаточно долго штудировал Писание под присмотром отца Амвросия. Но нет – Давид, Соломон, Исайя в моем представлении связаны были больше с нынешним христианским миром. Евреями же были ростовщики, торговцы и ремесленники, о которых рассказывали всякие мало привлекательные истории. Впрочем, и их-то, эти истории, я слушал вполуха.

5
{"b":"87279","o":1}