По ледяной тверди пошли круги – прямо с того места, где мои ноги давили пол. Внутри под темной оболочкой во все стороны заскользили тени. Угольно-черные вытянутые тела извивались и резко дергались, словно пытаясь двигаться в сотнях направлениях одновременно.

Змеи. Десятки змей, запертые под сумрачной поверхностью. А может, заперты были вовсе не они. Кто же из нас на самом деле находился в плену?

Я выпрямилась. Новая рябь прошлась по зеркальной глади. Черные тела появились и на моей стороне, как будто вмиг отразившись от плененных собратьев.

Отстраненно наблюдая за тем, как змеи над поверхностью повторяют скользящие движения тех, что внизу, я снова кинула взгляд на свое отражение.

Что это?

Мое тело обтягивала тонкая черная сеть. Начинаясь от плеч, она покрывала каждую частичку кожи и уплотнялась на кончиках пальцев рук и ног. Сеть не терлась о кожу, она словно сама была кожей. Темные сплетенные между собой нити – мягкие как шелк.

Я провела рукой по животу, по скоплению аметистовых родинок вокруг пупка. От нитей исходил холод. Сетка поблескивала и переливалась, как извивающиеся тела змей, скопившиеся у моих ног.

Испугавшись этих ощущений, я поспешно убрала руки от собственного тела.

Животные всегда ненавидели меня. Но эти змеи не выглядели враждебно. Те, что успели подползти совсем близко, копошились у моих ног, сворачиваясь в кольца и переползая через мои пальцы, даря суховатые щекочущие прикосновения. Замечательно, что это всего лишь сон.

Обнаженная в окружении змей. В стеклянной клетке, укрытой тьмой и осколками зеркал. Какое счастье, что этого никто не видит. И отвращением, и страхом, и смущением я могла упиваться в полном и благодатном одиночестве.

Со всех сторон начало доноситься шипение. Я настороженно проследила, как малютки-змеи расползаются в стороны, создавая свободное пространство вокруг меня. Зеркала во тьме замелькали с удвоенной силой, озаряя все вокруг отраженным светом все еще скрытых от глаз светлячков.

Из тьмы появился силуэт, обрамленный зеленоватым светом. Шипение смолкло. От неожиданности я шагнула назад и, потеряв равновесие, неуклюже осела на пол, уперев за спиной ладони в пол.

Человек начал медленно приближаться. Узнав его, я судорожно вздохнула.

Хранитель ядов.

Быть не может. Он не должен находиться здесь. Не в месте, где мой контроль абсолютно бессилен.

Вспомнив, что мое тело полностью выставлено напоказ, я притянула колени к груди и обхватила их руками, превратившись в дрожащий комочек.

Это сон, это сон, это сон.

Граф остановился прямо передо мной. Облаченный в молочно-белую сорочку с пышными рукавами, заправленную в брюки, чуть взлохмаченный и босой он походил на человека, неспешно готовившегося ко сну, но внезапно отвлеченного чем-то несуразным, заставившим его сорваться с места, позабыв о нравственных принципах и элементарном этикете.

Это сон.

В его взгляде не было ни капли надменности. Лишь меланхолия и сожаление. Я запомнила этот взгляд еще с первой встречи, потому что никак не могла понять его значение.

Этот человек был на ступень выше любого, с кем когда-либо вступал или вступит в беседу. И это даже не констатация. Это впечатление, которое он производил. Он смотрел и будет смотреть сверху вниз на всякого, кто заставит его вымолвить хотя бы слово в ответ.

Откуда же это отстраненное сожаление?

Владела бы им надменность, и ироничное«сожалею, что вы грязь»могло бы читаться в каждом блеске его глаз на свету, а подавляющая величественность была бы наилогичнейшим компонентом его личности.

Но если надменности нет и в помине, тогда сочувственное«сожалею, что втаптываю вас в грязь»лучше характеризует его мысли? Или я вновь ошибаюсь?

Не глядите на меня с такой жалостью, Хранитель ядов, какой бы смысл ни вложен был в ваш странноватый титул. Не старайтесь усыпить мою бдительность этой сбивающей с толку грустной полуулыбкой.

Я затаила дыхание, когда граф медленно, будто пробираясь сквозь толщу воды, опустился на корточки и протянул ко мне руку. Его пальцы проникли под покров моих волос, скрывающих лицо, и он осторожно отодвинул их, внимательно вглядываясь в мои глаза.

«Что вам нужно?» – хотелось спросить, но из горла не вырвалось ни звука. Вместо этого стеклянное пространство заполнилось шипением, словно змеи уловили мои мысли и озвучили их на своем змеином языке.

Подушечка указательного пальца графа огладила мою щеку – невесомое прикосновение, ощущающееся даже меньше, чем капли теплой весенней мороси.

Я отстранилась. Некуда бежать.

Однако это мой сон, и в моих силах прервать его.

Закрыв глаза, я попыталась выпутаться из паутины сновидения.

И сомкнулись веки, чтобы погрузить обладателя в сон, где веки его будут сомкнуты в той же мере…

Философская мысль не помогла мне сосредоточиться. Чужие обжигающе ледяные ладони легли на мою шею, пальцы обхватили затылок.

Шумно выдохнув – на этот раз звук отразился в пустоте, и змеи подхватили его восторженным шипением, – я вырвалась из рук графа и дернулась назад всем телом, стремясь быть как можно дальше.

Бежать и прикрывать наготу одновременно – задача невыполнимая. Взор графа задержался на моем лице, а затем опустился ниже – изучая, созерцая, вкушая. С безмолвным вниманием он рассматривал каждый миллиметр моего тела, и чем дольше это длилось, тем больше мне казалось, что любая часть моей кожи столь же непристойна как та же бесстыдно оголенная грудь.

Я поползла прочь, двигаясь спиной вперед. Рывками, перебирая ногами, скользя пятками по гладкому леденящему ступни полу, падая на спину, снова приподнимаясь и опять скользя. Подняться на ноги не было сил. Холод, будто живое существо, заточенное под поверхностью, нетерпеливо набрасывался на все, что касалось его сущности, жадно проникал через поры и разрастался внутри, покрывая коркой льда внутренности и упиваясь вкусом замедляющейся крови. В какой-то момент я потеряла связь с ногами. Они превратились в довески, в тащившуюся за мной мертвечину, в ненужный хлам.

Но я продолжала отступать. Граф неторопливо шел за мной, не пытаясь догнать или чем-либо помешать. Похоже, холод его ничуть не тревожил. Босые ноги мягко ступали по поверхности, под которой собирались извивающиеся тени.

До боли сжав зубы, я снова дернулась назад. Здесь не было препятствий, на которые я могла бы наткнуться. Лишь чернеющая пустота, время от времени озаряемая боязливыми вспышками. Это отступление может длиться вечно.

Бросаясь во все стороны, отдаваясь на милость порывам тела, а не разума, чувствуя, как взлетают и опадают на лицо волосы, потревоженные прерывистым дыханием, я все больше напоминала себе одного из этих ползучих гадов. Содрогаться всем телом от нарастающего шипения, проникать через щели и разломы, заполняя их собой, как жидкость, извиваться в неритмичном диком танце. Успею ли я обратиться змеей прежде, чем мое тело станет куском льда?

Ноги больше не слушались меня. Единственной опорой оставались промерзшие руки.

Граф был все ближе. Ему некуда было спешить.

Опора рук тоже ослабла, и я завалилась на спину. Нет, останавливаться нельзя. Нужно двигаться, ползти, извиваться, как это делает гибкая змея. Оставаться живой и не позволить льду покорить себя.

Из последних сил я откинулась назад – прямо в чернеющую змеиную гущу – и, рывком подбросив обездвиженные ноги вверх, кувыркнулась через плечо и тяжело рухнула на живот.

Вот теперь точно все.

Обретший жизнь холод накинулся на меня, кусая прижатую к поверхности щеку, плечи, живот, все еще чувствительные бедра.

Змеиные тела начали облеплять меня, создавая беспрестанно шевелящийся кокон. Но холод выжег во мне весь страх и притупил инстинкт самосохранения, как эта всегда делала моя Невозмутимость Мертвеца. В ином случае я бы умерла от ужаса.

Является ли гибель во сне смертью сознания? Поверит ли тело в собственную гибель и начнет ли цикл разложения?