– Я ненавижу тебя, – рыдает она. – Ты все у меня забрал! Жизнь мою разрушил!

Ее слова кислым осадком оседают на корне языка.

– Ты сбежала. С моим. Ребенком, – делая паузы между словами, чтобы хоть немного успокоиться, цежу я.

– Он не твой! Не твой! – вопит Лия, и я хватаю ее за плечи, пытаясь удержать от истерики. Она бьется в моих руках, пытается вырваться, но я сильнее. – Ты не имеешь на него никаких прав! Пусти меня, Воронов!

Я сжимаю ее плечи еще сильнее, мои руки дрожат от ярости. Она никогда не поймет, какую боль и разрушение она причинила мне, забирая у меня ребенка. Мое сердце кровоточит, разлагается, источая смрадный запах, распадается на куски, каждый из которых утопает в бездонной пустоте.

Мои глаза ищут ответы в ее искаженном, но все еще таком красивом лице, но там, в глубине ее бездонных глаз я вижу только презрение и отчаяние. Это не та женщина, которую я любил до помутнения когда-то. Та женщина исчезла, заменена кем-то, кто стал моим врагом.

– Не мой? – шепчу я, чувствуя смятение и ярость. Могла ли она изменить? Может ли быть кто-то другой отцом Троши?

Едва успеваю отметить, как моя рука поднимается, готовясь нанести удар.

– Давай! – шипит она змеей. – Ну же! Ударь меня! Ты же привык делать людям больно. Ты же всегда только это и делаешь.

Останавливаю себя, сцепив зубы. Мой разум пробивается сквозь темные волны гнева, наполняя меня адекватностью. Я не могу впустую разорвать эту связь, даже если она причиняет мне невыносимую боль. Нет. Я не подниму на нее руку даже сейчас.

Оставив ее плечи, отпускаю ее, глядя, как Лия обессиленно оседает в кожаное кресло. Мое сердце разрывается от всепоглощающего чувства потери. Как это все случилось с нами? Как мы до этого дошли? Но я должен сохранять контроль. Иначе я могу сотворить непоправимое, как и мой отец. А я не стану похожим на него. Не в этой жизни.

– Я заберу его у тебя, – говорю я с трудом, стараясь проглотить ком в горле. – Я не позволю тебе использовать эту связь в качестве оружия против меня. Наш ребенок заслуживает больше, чем погруженную в злобу и месть мать, сочиняющую сказки об умершем отце. Он заслуживает любви и заботы обоих родителей, даже если эти родители находятся в ожесточенной борьбе. Поэтому я предлагаю тебе последний раз. Или ты едешь с нами и ведешь себя как любящая мать и жена, или ты больше никогда не увидишь своего сына.

Лия поднимает свое мокрое от слез лицо, глаза наполнены яростью и ненавистью ко мне и только ко мне. Она сжимает кулаки, словно готова поразить меня. Ее дыхание разрывается на хриплые, прерывистые звуки, и она пытается сдержать слезы, которые наворачиваются на ее ресницы.

– Ты… ты такой же гнилой, как и она! – выкрикивает она, указывая на небо, и я понимаю, о ком она. Ее голос звучит сломленным и обреченным. – Не думай, что я забуду то, что ты сделал. Ты не подойдешь ко мне как к женщине и не посмеешь водить шлюх в дом, где живет твой сын. Ты заплатишь за свою измену, Воронов! Ты заплатишь за его смерть, и никогда не станешь в моих глазах человеком, достойным уважения. Лучше вообще без отца, чем с таким!

Я молчу, глядя на нее, чувствуя, как разные эмоции борются внутри меня. Отчаяние, гнев, тоска – все это сливается в кипящий котел моих чувств. Я хочу только одного – спасти нашу семью, скорее всего, от нас самих, но теперь мы плывем по зловонной реке внизу бездонной пропасти, где каждый шаг может стать последним.

Сейчас мне кажется, что ненавижу Лию. Ненавижу ее за то, что она стала моим врагом (а может, только им она и была?), скрывающимся под обликом моей больной любви. Но, как безумный, я все равно продолжаю выискивать в ней и в себе те чувства и эмоции, которые были между нами раньше. Хотя были ли? Может быть, мне слишком хочется верить в то, что наша семья – это не только генетическая связь, но и духовная сопричастность, которая может пережить все испытания? Семья… Та семья, которую я сам разрушил? Да и была ли она вообще? Или мне показалось, что у нас тогда что-то начало получаться?

шесть лет назад. Лия

– Я не хочу идти на этот вечер, пап, – выпаливаю я. – Опять смотреть на всех этих людей, которым вообще наплевать на маму и на все, что ты делаешь.

– Нам главное, чтобы они выписали как можно больше чеков, Лия, – отец поправляет очки на носу. – Благотворительность нынче в моде даже у этих людей.

– Они бандиты и воры, – кривлюсь я, качаю головой в ужасе от того, во что превратился мамин фонд после ее смерти.

– Они бизнесмены, – непререкаемо поправляет папа. – Не зарывайся.

– Мне все равно, кем они себя считают, – опираюсь ладонями на кухонный стол, смотрю на него в упор. – Мы с тобой оба знаем, кто они на самом деле.

– Лия, ты забываешь, что благотворительный фонд был мечтой и делом всей жизни твоей мамы, – отец пытается объяснить мне. – Мы продолжаем ее дело, помогая людям в нужде.

– Это не то, ради чего она создавала этот фонд, – я отвечаю с негодованием. – Она хотела сделать мир лучше, помогая тем, кто действительно нуждается. А сейчас фонд превратился во что-то совсем другое.

Отец старается сохранять спокойствие, но я вижу, что мои слова задевают его. Он бросает беспомощный взгляд на Лану, мою сестру, но она не вмешивается в наши баталии, только с интересом наблюдает за перепалкой. Ей все равно, кто дает деньги, и все равно дает ли. Ей просто нравится вращаться в этих кругах и чувствовать себя значимее, чем мы есть на самом деле.

– Ты забываешь, что не можем просто отказаться от всех этих обязательств, – отец говорит с некоторой горечью в голосе. – Мы должны сохранить хорошие отношения с этими людьми, чтобы продолжать заниматься благотворительностью.

Я понимаю его точку зрения, но не могу согласиться. Внутри меня все бурлит от мысли о том, что опять придется улыбаться всем этим насквозь прогнившим людям.

– Нет, пап, я не хочу быть частью этой лживой игры, – я говорю решительно. – Мама не заслуживает, чтобы все, за что она боролась, превратилось в пустые слова и шоу для богатых.

Отец смотрит на меня смешанными чувствами, и, наконец, произносит непререкаемым тоном. Это его последнее слово.

– Если так посмотреть, то мы тоже не бедны, – он снова глядит на Лану, считывает ее ободряющую улыбку и продавливает меня окончательно. – Я прошу тебя в последний раз. Просто поддержи меня, и я больше ни о чем не попрошу. Ты сможешь это сделать для меня?

– Да, – выдавливаю я, после недолгого молчания. Я всегда проигрываю эти битвы и всегда борюсь.

Я собираюсь дольше, чем обычно, тяну время, стараясь отвлечь себя музыкой и воспоминаниями о том времени, когда все еще было хорошо.

Я вспоминаю, как собиралась на подобные вечера, пока еще мама была жива. Как мы входили в зал, и она сразу же притягивала взгляды всех в том зале. Ее густые черные волосы, аккуратно завитые, словно украшение, окружали ее изящное лицо. Алмазная брошь на шее подчеркивала ее элегантность и изысканность.

Она была воплощением женственности и изысканности. Ее глаза были озерами, в которых можно утонуть и спастись одновременно, они излучали тепло и уверенность. Королевский синий цвет ее платья подчеркивал грацию и стиль, а каждое ее движение словно было частью танца – плавное, наполненное грацией.

Мама знала о своей красоте и не стеснялась ею пользоваться. Она улыбалась всем, и каждый в этот миг будто бы становился ярче, словно солнце вставало в самом сердце зала. Она радовалась жизни и умела разделять свою радость с окружающими.

Она была опорой всем нам: отцу, Лане, мне… А потом ее не стало, и все пошло под откос. Хотя, возможно, так кажется только мне.

Уже перед выходом я замечаю, что, задумавшись, выбрала платье ровно такого же оттенка, как и ее в тот последний вечер – глубокого синего цвета, подчеркивающего цвет ее глаз и такой же цвет моих.