И все же за минувшие после войны десятилетия много чего из лесов и болот перекочевало в музеи, частные коллекции, ну и, само собой, на черный рынок оружия. В последнее время вроде бы эти страсти поутихли, но, видно, не до конца… Занятие это и впрямь было азартное.

– С прошлого лета он чего-то там шурудил, – продолжил между тем Басмач свой рассказ о кореше.– А пару недель назад мы с ним пересеклись. Раздавили литр на двоих. Он стал что-то лопотать про старую колею в лесу, про зарубки какие-то и что, мол, немецкий схрон нашел, со снарядами… Я ему: «Не гони порожняк!» А он: «Забьемся на сотку баксов?» Я, короче, думал, пьяный базар, да и ляпнул: «Да хоть на пятихатку!». «Готовь, – говорит, – бабки. Поехали. Прямо щас покажу». Ну, мы, как были, бухие, так в «крузак» и загрузились на пару. Я за рулем, он за штурмана… И, что ты думаешь, – в натуре есть тот схрон! – важным тоном закончил свой спич Леха.

Каму новость о найденном складе не сильно удивила. Такое случалось не столь уж редко. Небось как всегда там только штабеля ржавых болванок, на металлолом и то негожих, предположил он, но все же поинтересовался:

– Поди, сгнило все за столько лет?

– Как же, сгнило! Не-а… – Басмач энергично помотал головой из стороны в сторону. – Там бункер под землей. Сухой. С вентиляцией. На полу поддоны. На них ящиков немерено: в шесть рядов стоят. В каждом по два здоровенных снаряда, без гильз. Смазаны чем-то типа солидола. Задубело, конечно, все, но никакой ржи ни грамма нет. Даже краска, прикинь, не облупилась.

Кама озадаченно поскреб подбородок. Пуржить, то есть пустословить, Басмачу нет никакого резона. А коли так, то склад этот – и правда какой-то особенный, и снаряды в нем тоже не простые…

– Химия в них, – уверенно сообщил Леха, словно подслушав размышления Камы.

– Откуда знаешь? – спросил тот.

– А чего там знать, – фыркнул Басмач. – Я Сашка спросил, что за снаряды? Он плечами жмет, мол, без понятия. Ну, мы один наружу вытащили. Тяжеленный – килограмм под сорок. Очистили от засохшей смазки. Я его на телефон щелкнул и пошел отлить, а Сашок чего-то возиться с ним начал, типа взрыватель вывинчивать. Слышу, орет благим матом. Я к нему. Из кустов выскочил, гляжу, Сашок аж воет и по траве катается. За морду руками схватился. Дура эта, развинченная, рядом валяется. Под ней лужа. Сообразил я, что, как он ей башку свернул, да ножом поковырял, чего-то из нее вытекло, да на него и попало. И духан, знаешь такой крепкий стоит, навроде чесночного. Я, хоть и в хлам был, очканул и ноги оттуда сделал.

– А что кореш твой? – поинтересовался Кама.

– Ласты склеил, – выдохнул Леха и продолжил делиться подробностями: – Я через два дня туда вернулся. Пока шел, все принюхивался, но ничего особо страшного не унюхал. Ближе к месту противогаз натянул – специально с собой прихватил – и перчатки напялил. Сашок окоченел уже. Лежит скрюченный. Рожа страшнее самой смерти – будто кипятком обварена. Кожа только что не лоскутами сползла. Глаза – как выжгло. Руки черные, в волдырях лопнувших. Я его там неподалеку прикопал… – И, предвидя резонный вопрос Камы, добавил: – Одинокий он был. Шатун. Искать никто не станет.

За разговором они миновали деревню Токари, и «тойота» свернула в лес на едва угадывающуюся среди зелени колею, густо поросшую где травой, а где и кустарником. По ней проползли еще примерно с километр, пока не уперлись в мощную стену матерого кустарника.

– Всего ничего осталось, – сообщил Леха, выбираясь из машины. – Дальше пёхом. Но, если что, «Урал»* проломится – без проблем. А там есть где развернуться.

Сразу за зарослями открылось некое подобие довольно большой поляны.

– Вот он, – Басмач указал на чуть выступающую над землей бетонную площадку, едва заметную среди буйно разросшегося папоротника.

И как только Сашок, царствие ему небесное, на этот схрон набрел?! – удивился Кама. Вот оно – копательское счастье. Подфартило так подфартило! Хотя, какой уж тут фарт… – одернул он сам себя.

– А вон и та дура, – Басмач кивнул на валявшийся неподалеку, напичканный смертельной отравой боеприпас с отвинченным взрывателем.

Серо-коричнево-зеленая тушка снаряда длиной сантиметров семьдесят и весом никак не меньше двух пудов, действительно, выглядела как новенькая – и не скажешь, что три четверти века где-то пролежала.

– Мы тут не загнемся, часом? – проявил разумную осторожность Кама.

– Нет, – уверил его Басмач, пояснив: – Иприт – он жидкий. Это при взрыве он далеко распыляется и, если на эпителий попал, пиши пропало. А так… – он снова указал глазами на снаряд, под которым бурело маслянистое пятно, – на воздухе испаряется медленно. Так что, локальный разлив этой гадости не опасен. Ты, главное, держись от него подальше и руками ничего не лапай.

Выданная Лехой, прямо-таки энциклопедическая, справка Каму, с одной стороны, несколько успокоила, а с другой – озадачила. Откуда такая осведомленность? В Лехином лексиконе сроду не водилось таких слов, как «эпителий» или «локальный разлив вещества». Значит, с кем-то уже консультировался. Интересно, с кем? Ладно, в этом после разберемся, рассудил Кама.

На частично очищенном от зелени фрагменте бетонной площадки обнаружился ржавый металлический

* «Урал» – российский грузовой автомобиль повышенной проходимости с колесной формулой 6Х6.

двустворчатый люк примерно два на два метра. В закрытом положении створки и обечайка люка создавали некое подобие гидрозатвора, который препятствовал проникновению внутрь воды. Леха не без труда поднял противно скрипнувшую левую створку крышки люка. Вниз вела железная лестница. Басмач вытащил из кармана фонарик, включил его и спустился первым, Кама – за ним следом.

Мама дорогая! Такого ему видеть еще не приходилось. Подземное помещение, размером с небольшой спортзал, было заставлено большими ящиками цвета фельдграу* с изображенными на боковинах черными орлами, держащими в лапах дубовый венок со свастикой в центе, гербами Третьего рейха. Кама осмотрелся. Действительно, сухо в бункере, никаких протечек не видно. Воздух не спертый.

Басмач открыл накидные защелки на первом попавшемся ящике и поднял крышку.

– Вот они, красавцы!

Как он и говорил, там лежало два здоровенных снаряда, разделенных деревянной перегородкой. Каждый когда-то был густо смазан чем-то вроде солидола. За столько лет смазка превратилась в растрескавшуюся и местами отвалившуюся от металла коричневую корку. Кама взял ее кусочек и помял в руке. Тот раскрошился, как старый свечной огарок.

– И сколько здесь этого? – обведя взглядом склад, спросил он.

– Да, без малого пятьсот ящиков, – ответил Басмач.

– Ну, пошли наверх, – никак не выказав своего отношения ни к названной цифре, ни к содержимому подземного хранилища, предложил Кама. Он буквально спиной чувствовал, как сильно разочарован Леха, наверняка ждал иной реакции. Этот ухарь, только и думает, как бы все, что здесь лежит с войны, кому-нибудь впарить. На что-то другое у него просто фантазии не хватит. Тем более что доказывать боеспособность этой дряни нужды нет, раз один бедолага на собственной шкуре ее уже испытал.

Они выбрались наружу и закрыли люк. В молчании закурили. Пауза затягивалась. Первым не выдержал Басмач.

– Ничего не скажешь? – нетерпеливо просил он.

– А что я должен сказать? – пожал плечами Кама.

– Можно неслабо поднять реального бабла!

– Смертью торговать собрался? – Кама поморщился, с осуждением покачав головой.

– Да там, внизу, считай, на четверть ляма евро, – продолжил гнуть свое Басмач. – На шару по две с половиной сотни евров навара за каждую такую дуру можно получить.

* Фельдграу (нем. feldgrau, серо-полевой) – основной цвет полевой формы германской армии с 1907г. и, в основном, до 1945 г.

– По две с половиной, говоришь? – ухмыльнулся Кама, кажется, уверившись в справедливости возникших у него подозрений насчет того, что Басмач как минимум с кем-то уже переговорил по поводу содержимого подземного хранилища. – Ты эту тему со мной не с первым трешь, – не то чтобы спросил, а скорее констатировал он.