Наступило долгожданное воскресенье, и вся семья уже в 9 утра была в театре. Началась обычная суета: расстановка декораций, подготовка костюмов, гримёрши пытались выловить актёров, примерявших костюмы и заставить их в первую очередь сделать грим; причёсывались парики, искались необходимые аксессуары.

В 11.30 всё было готово. Артур Вениаминович проверил: приглашённые из Москвы гости сидели в зале. Ровно в 12 занавес был поднят.

Саша уже целый час стоял у Каменной лестницы в ожидании Милы. Огромный букет белых роз мешал ему, и он положил его на солнечные часы. Неделя была тяжелой. Разговор с Олей не получился. Она так радовалась их встрече, что у него не нашлось подходящих слов, чтобы объяснить то, что с ним произошло. Да и что с ним произошло? Разве он мог объяснить это себе? Разве можно объяснить ту боль и тоску, которая преследовала его всю эту неделю? Он ни о чём не мог думать. Всё валилось из рук, ночи напролёт он вспоминал Милу, её запах, её глаза, улыбку, её отчаяние в глазах, её слезы и то, как она смотрела на него. Внутри всё сжималось, рушилась такая понятная и такая простая жизнь, будущее уже не представлялось ни с Ольгой, ни с какой-то другой женщиной.

«Мила, Мила, Мила! Где ты, моя милая и такая родная девочка? Почему ты опаздываешь?»

Милочка стояла за кулисами и ждала своего выхода на сцену. Как всегда, перед трудным моментом, она начинала молиться богам Олимпа. Вот и сейчас она сосредоточилась и мысленно обратилась к ним: «Боги, помогите мне сыграть Заречную так, как я её понимаю. Сыграть девушку, стремящуюся только к славе и известности. Сыграть девушку, которая ради славы растоптала любовь и погубила человека. Умоляю, дайте мне силы!».

И вдруг произошло что-то странное. Она увидела, как откуда – то сверху, прямо на неё, опускается прозрачный цилиндр, словно сотканный из еле заметного тумана. Она оглянулась вокруг: видит ли ещё кто-нибудь его. Все стояли спокойно и ждали своего выхода. Цилиндр опустился, закрыв её полностью, и она почувствовала себя более уверенно. Боль, связанная с Сашей, ушла. Душа освободилась. Она ощутила себя Ниной Заречной настолько реально, что ничего не надо было и играть. Ей осталось только прожить эту роль на сцене, ничего не придумывая и не изображая. Она услышала, что объявили её выход, и вышла на сцену.

– Я не опоздала. Конечно. я не опоздала, – сказала Нина Заречная. Это сказала девушка, уверенная в себе и не терпящая возражений в свой адрес.

Спектакль продолжился.

В последнем акте, где Заречная говорит Косте о своей любви к Тригорину, в её интонации сквозило столько жестокости и насмешки, направленных на влюблённого в неё, юношу, что отец, Лидия, все гости в зале и актеры за кулисами, замерли.

Милочка, заканчивая свой монолог, произнесла их настолько саркастически, что ни у кого не осталось сомнений: получился образ женщины, предавшей любовь, жестокой и стремящейся к славе. Это был новый образ Нины Заречной. Непривычный, смелый и яркий. Зал рукоплескал.

Спектакль закончился. Занавес опустили.

Милочка прошла в гримёрку, и, именно в этот момент, цилиндр, о котором она на время спектакля, совершенно забыла, медленно поднялся и растворился в воздухе. Нина Заречная исчезла. Мила почувствовала, что стала сама собой, к ней вернулись все чувства, страдание, боль и надежда на скорую встречу с Сашей. Часы показывали 15.00.

«Успею» – обрадовалась Мила и стала снимать грим.

Солнечные часы показали 15.00.

– Ну, что, молодой человек, не пришла твоя красавица? Не дождался? – спросила пожилая женщина, сидящая рядом на скамейке.

– Не пришла.

– Иди уж домой. Умаялся ведь. Шутка ли, четыре часа на солнцепёке. Да, видимо, не очень хотела тебя видеть, раз не пришла. Забудь её, выбрось из головы.

– Выбрось? Простите, как Вас звать?

– Фаина я.

– Гречанка? Правильно?

– Правильно, милый. Мы своих сразу видим. Иди домой. Не жди её. Не придёт она. У неё другой путь.

– Меня Александром зовут. А вы, Фаина, откуда знаете, какой у неё путь?

– Знаю, Саша. Только сказать не могу. Раз не пришла, значит, не захотела.

– У нас с ней один путь, Фаина. Я найду её. И к Вам приведу.

– Ох, милый. Смотри, не заблудись.

В гримёрку постучались.

– Войдите, – громко сказала Мила.

– Дочь! И что это было? Ты где взяла ТАКУЮ Заречную? Кто тебя надоумил? Мама? Ты же знала, что в зале гости из Москвы! Педагоги из Щукинского училища! Что я им скажу? Что они обо мне подумают? Что я плохой режиссёр? Я чему тебя учил? Ты меня подвела. Я не ожидал от тебя такого поступка!

Мила не успела ответить, как в дверь опять постучали.

– Заходите, – недовольно произнёс отец.

В комнату зашла мама, всё ещё в гриме и наряде Аркадиной, и двое высоких, представительных мужчин, похожих на великих актёров.

– Милочка, – гордо произнесла Лидия, – с тобой хотят познакомиться товарищи из Москвы.

«Не успею к Саше», – подумала Мила.

– Здравствуйте. Якушев, Сергей Леонидович, а это, позвольте представить, Воропаев Олег Константинович.

– Добрый день. Людмила Артуровна Вышемирская.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложил Артур Вениаминович.

Опять поднялась суета, стульев не хватало, Лидия вышла распорядиться, чтобы их срочно принесли. Стулья по одному принесли. Все расселись. Немного помолчали.

– Итак. Людмила Артуровна, – начал Якушев, – Сколько Вам лет, если не секрет, конечно. Вы, надеюсь, ещё в том возрасте, когда его не скрывают.

– Мне 18, – спокойно ответила Мила.

– Тогда ещё вопрос. Если разрешите, конечно. Кто Вам подсказал такое прочтение образа Нины? Только честно.

– Никто. Я сама.

– Простите? Я не понял.

– Я её так вижу.

– Вы её так видите? А я, к моему сожалению, такое вижу впервые.

– Скажите, Людмила. Можно Вас так называть?

– Если можно – Мила.

– Прекрасно. Спасибо. Насколько я знаю, Вы через месяц заканчиваете школу?

– Да, одиннадцатый класс.

– А какие у Вас дальнейшие планы?

– Хочу учиться на актрису. Надеюсь поступить в Ростовское училище.

– А почему в Ростов, а не в Москву?

– У Милы слабое сердце. Мы не можем отпустить её в Москву, – произнесла неуверенно Лидия.

– Мы должны быть рядом с дочкой, – продолжил Артур Вениаминович.

– Моё сердце меня не беспокоит, когда я на сцене. Я его отпускаю.

– Гениально, – засмеялся Воропаев, – Впервые такое выражение слышу. Вы нас всё время чем- то поражаете, Людмила.

– Мила. Мы хотим Вам сделать несколько необычное предложение. Да, необычное. Тоже, знаете, хотим поразить. Мы хотим Вам предложить обучение в нашей любимой «Щуке», как многие называют наше «Щукинское» училище. И, заметьте, без экзаменов.

После слов Якушева, в комнате наступила тишина: Лидия замерла, Артур Вениаминович напрягся, Мила думала о том, что она скажет Саше и сможет ли уехать от него так далеко.

– Спасибо за предложение. Мне очень приятно. Можно я отвечу Вам завтра? Мне надо подумать.

– Что? – опешил Якушев, – Вы хотите подумать?

– Мила! О чём ты хочешь подумать? – Артур Вениаминович еле сдерживал возмущение, – Об этом можно было только мечтать!

– Правильно, я с Вашей дочерью полностью согласен, – вступился за неё Воропаев, – Мила должна подумать. Вы же понимаете, что у Вас есть небольшая проблема, от которой необходимо срочно избавляться, если Вы решите учиться в Москве?

– Какая? – В один голос спросили Лидия, отец и Мила.

– Да, да, это понятно, что вы все её не видите. Но в Москве Ваш южный говор будет слишком резать ухо столичным жителям. В Москве ТАК не разговаривают, – заявил Якушев, явно раздосадованный такой реакцией юной девушки.

– Если я завтра дам согласие, я исправлю этот недостаток за месяц.

– Ну, это уже деловой подход. Но, к сожалению, до завтра мы ждать не можем. Сегодня у нас самолет в Москву. В гостинице я буду до 19 часов. Вы, Мила, сможете мне позвонить? – спросил Якушев, – Количество мест в училище ограничено для студентов не из Москвы. Если не Вы, то будем искать в других городах таких же красивых и талантливых.