– Это ты к чему?

– Выборы через две недели. И даже не в том дело, что в одиночку я не справлюсь. Просто тебя послушают скорее. А я постараюсь обеспечить, чтобы хотя бы минут пять нас не отрубали от эфира. Ну и чтоб ты прошла… с оружием…

Вера смотрела на Василькина изумленно, пока еще не очень понимая, к чему он клонит.

– Гляди-ка: не один Косячков готовит меня к спецзаданию. Еще и ты…

– Причем, заметь: рискую только я. Если ты засветишься в эфире - они просто не посмеют тебя тронуть. Так ведь? Так? Согласна?

– Не посмеют?

– Хотя, как известно из истории, слушают только тех, кто своей кровью… своей жизнью… и то - недолго. Христос - исключение.

– Христос??

– Да и то: они тут же все извратили… Но мы ведь ничего говорить не будем, да? Проповедовать… Так ведь? Мы просто /покажем/, верно? А они уж потом пусть выбирают сами. А мы сможем с чистой совестью умыть руки. Так ведь? Так?..

…Вера с Косячковым снова гуляли по пустынному вечернему Кремлю.

– Значит, товарищ генерал-лейтенант, если я правильно поняла, вы предлагаете мне принять участие в небольшом… дворцовом перевороте?

– Н-ну… н-ну, можно сказать и так.

– Тогда ответьте мне вот на какой вопрос: а вы их лучше?

– Забавный ты мне задала вопрос. Если я отвечу "лучше" - буду выглядеть идиотом. Если "не лучше" - мое предложение потеряет смысл. Есть, правда, третий вариант: "хуже". Но это неправда. Когда вопрос ставит в тупик, обычно отвечают вопросом же. А кто лучше? Где они, лучшие? Твой Василькин лучше?

Вера едва заметно вздрогнула: ей, при всей ее /паранойе/, все же всерьез не приходило в голову, что Косячков знает про Василькина. Причем, совершенно непонятно, сколько знает.

– Хочешь почитать его досье? Пойдем, у меня в кабинете лежит.

– Нет, спасибо. Не надо. Не хочу!

– Вот и я о том же. Рассказывают, что Фадеев как-то пришел к Сталину жаловаться на писателей: он был глава их Союза. А Сталин ответил: "Таварыш Фадеев! Других писателей у меня нет - придется работать с этими".

– Можно я, товарищ генерал-лейтенант, подумаю?

– Вообще-то, обычно над подобными предложениями не думают. Их или принимают, или их принимать становится некому. Шучу, шучу! Подумай. Еще немножко времени, кажется, у меня есть…

…Василькин сидел в своем кабинете в Останкино и говорил по телефону:

– Леонид Израилевич? Василькин беспокоит. Ну, помните, вы с моим отцом в сорок девятом… Да-да, именно он. Леонид Израилевич, вы еще не отошли от дел? Так вот, Леонид Израилевич, у меня к вам огромная просьба. Потому что лучше вас все равно никто не сделает. Есть тут одна… барышня… Наша… Старший лейтенант. Ей выпало по телевидению выступить. Не могли б вы ей пошить мундирчик, чтобы выглядел, как вечернее платье? Угу… Угу… Ну, я понимаю. Так я пришлю ее к вам? Вера ее звать. Скажет, что от меня. Огромное спасибо, - и повесил трубку…

…Леонид Израилевич с сантиметром в руках и карандашиком в зубах вертел перед собою Веру и приборматывал:

– Я, барышня, конечно, понимаю все эти современные верования… Все это равноправие… Лет сто назад это называли эмансипация. Нет-нет, не пугайтесь! Я стар, но не настолько, чтобы помнить. Однако, образование папа дал: читал, рассказывали. По мне, так права человеку раздавать надо по его особенностям. Помню, меня как-то канаву копать заставили. Как всех! Вместо того, чтобы шить. Равноправие… Вот может мужчина ребенка родить, извините за банальность? Какое ж тогда равноправие? Эх, были б вы актриска и шил бы я вам этот мундир для сцены… Честное слово, куда больше получил бы удовольствия…

– …Вот это - аппаратная, через которую сигнал идет в эфир. Точнее - на передатчик, а уже оттуда - в эфир. И там, на передатчике, постоянный дежурный. Которого, естественно, я беру на себя… - Вера с Василькиным, под руку, словно болтая о чем-то лирическом, прогуливались по коридорам Останкинского телецентра. - Сюда я заправлю /прослушки/: аудио и видео. И в нужный момент запущу. На всякий случай у тебя в студии будет сигнальная кнопка, я покажу.

– Ты так хорошо разбираешься в аппаратуре?

– Подготовился. К тому же, я собираюсь одного инженера оставить под прицелом. Двери здесь запираются изнутри наглухо, как, кстати, и в студии. Когда я дам тебе сигнал по рации, ты войдешь в студию через главную дверь… Пошли, посмотрим…

Спустившись по лестнице, они подошли ко входу в студию.

– Вот, видишь… При большевиках тут был охранный пост, сейчас, из соображений экономии - пусто. Давай-давай, вперед! Видишь эти рычаги? Войдешь и запрешь наглухо. Но в студии будет человек пять-шесть: диктор, операторы, помреж. И ты со всеми ими должна будешь управиться. Тут я тебе не помощник.

Вера внимательно осмотрела помещение, в котором сейчас шел монтаж какой-то мелкой декорации, кивнула.

– А сейчас - вот сюда. Вот из-за этого столика будет вести новости диктор. Ты должна будешь ее… попросить. И занять ее место. Я не знаю, как поведут себя операторы, будем надеяться - смирно, так что постарайся не выходить вот за это пространство, - обвел рукой Василькин довольно большой виртуальный прямоугольник. И последнее: вот эта самая сигнальная кнопка. Но вообще-то я думаю, что она тебе не понадобится: Почувствую момент и запущу. Все запомнила?

Вера еще раз внимательным, цепким взглядом осмотрела помещение, потом прикрыла глаза, как бы /проявляя пленку/, и кивнула:

– Пойдем.

Они пошли по коридору прогулочным шагом. Вера вдруг сказала:

– Знаешь, Валентин: если б мне, кроме тебя, было с кем поделиться, я рассказала бы ему вот про какие сомнения…

– А Косячков?

– Валентин! Ну как не стыдно!

Василькин продемонстрировал, что ему стыдно.

– Только пожалуйста: не возмущайся, не перебивай, не переубеждай: я здесь, и значит уже давно сама себя переубедила. Но мне надо поделиться. Обещаешь?

– Хм… н-ну…

– Я ведь очень хорошо запоминаю, что ты по тому или другому поводу говоришь. Или даже без повода. Про то, например, что люди верят только тем, кто за свои слова расстается с жизнью. При них. Про тиви-шоу. Про то, чем прямой эфир отличается по биополю, по воздействию на зрителя, от записи. Во что я, как инженер, впрочем, поверить не могу. Если запись сделана с качеством, предельным для передающего канала, ни одна собака не отличит… И вот, меня никак не может покинуть ощущение, будто ты все специально /подстраиваешь/, чтобы это самое шоу /произошло/. С пальбой и кровью. И, возможно, с человеческой жертвой в эфире. Трогательной молодой барышней в мундире от Кутюр. Стоп-стоп-стоп! Ты обещал не перебивать! Но это не важно. Если даже и так, - а я верю, что это не так и что ты все делаешь правильно и единственно возможно, - так вот: если даже и так - ты спас мою жизнь и она все равно твоя. Помнишь, у Чехова: "Если тебе понадобится моя жизнь…" Молчи! Я лучше тебя знаю, чтО ты можешь возразить. К тому же, я надеюсь, что достаточно подготовлена, чтобы /человеческой жертвы/ не было. Ну, той самой, в мундире от Кутюр. Знаешь, эдакая профессиональная гордость. Или, может, заносчивость. А теперь я тебя прошу: забудь обо всем, что я тебе сказала, и продолжим рекогносцировку…