— Опять пришли…

Васко вложил свою руку в простертую для приветствия длань и ощутил, как его пальцы утонули в чем-то мягком, расслабленном, как тесто.

— Эти дни вы не вызывали меня, и я решил сам…

— Решили рассказать? — прошелестел голос.

— Я пришел к кое-каким выводам, скорее даже подозрениям…

— Проводите меня. Мне нужно сходить в больницу.

— Если вы плохо себя чувствуете, я… не спешу, — улыбнулся Васко.

— Последнее время что-то сердце отказывается работать… Приходится его стимулировать, стращая белыми халатами… Слушаю вас!

Васко подробно рассказал о своих отношениях с инженером Горанчевым, с Эвелиной, с техником Верчей и Динко. Объяснил, что, по его мнению, не могло сорвать стальной трос, скорее повреждение было в одной из катушек. Но такое повреждение могло быть подстроено только нарочно. Он рассказал о том, как закричал Динко, увидев Небебе, вспрыгнувшую на деталь. Старик не прерывал его, не реагировал, словно все его внимание было сосредоточено на неровностях дорожки — чтобы какая ямка или камешек не помешали его страдающим плоскостопием ногам.

Во дворе больницы они остановились.

— Значит, вы считаете… — начал следователь. Васко с надеждой стал ждать его выводов. Но тот не продолжал. «Ну же, встряхнись! Скажи что-нибудь!» Его снова разбирала досада. Но собеседник его опередил:

— Все, что вы мне сейчас рассказали, я давно знаю… Значит, Динко закричал первым и как-то по-особенному, не так, как остальные? Этот, с усами, что ли? Ладно, ладно. Подумаем.

И больше ничего… Он опять будет думать. Уже месяц, а он все мыслит. Месяц и… Вдруг Васко вспомнил:

— Товарищ следователь! — Старик уже входил в больницу. — Завтра будет сорок дней, как погибла наша работница, Небебе… Тетушка Стаменка и остальные соберут там, на объекте, поминки. Наверняка соберут, там сейчас все… Можно, я съезжу к ним? На одно только утро, к вечеру уже опять буду в городе!

Следователь вторично подал ему руку.

— Не советую.

— Но я больше не могу так, не могу! — взорвался Васко. — Почему мне нельзя поехать? Там мои люди, моя бригада!

— Потому что вы мне помешаете, инженер. Вы спутаете мне все планы… Нет, не надо. Потерпите еще немножко, еще несколько дней. Мы уже близки к цели… Потерпите! До свидания!

Следователь скрылся в темноте больничного подъезда, а Васко почувствовал себя до того глупо, почти как ребенок, который попросил у матери кусочек луны, а она рассмеялась, даже не объяснив, почему этот банан на небе нельзя достать рукой.

Вечером он напился. Как пришел в гостиницу, как взял огромный кованый ключ, как открыл дверь и нашел постель, ничего он не помнил.

Проснулся среди ночи. Свет уличного фонаря бил в окно, и вся стена напротив превратилась в огромную решетку. Васко встал и включил лампу. Голова болела. Проклиная себя за старую привычку — как что-нибудь не ладится, обязательно надраться, он проглотил две таблетки анальгина и выпил разом полграфина почти холодной воды. Только теперь он заметил, что лег, не раздеваясь. Достал из дорожной сумки банку быстрорастворимого кофе, насыпал почти две ложки в большой стеклянный стакан и, наполнив доверху водой, как следует взболтал. А когда увидел, что кофе не размешивается, достал складной ножик и размешал им кофе. Он уже взял было стакан, как берут стакан с вином, чтобы разом опрокинуть в пересохшее горло, но вспомнил, что кофе следует пить маленькими глотками, если действительно хочешь, чтобы оно подействовало, и чуть-чуть отпил. Потом сел на постель и закурил… Было полчетвертого ночи.

«Ну что, старина? По какому поводу пьянствуем? — Голос Яневой прозвучал настолько реально, что он даже оглянулся, ища ее глазами. — Я здесь, у окна с решеткой!» То ли он снова заснул, задремал, то ли еще не совсем протрезвел?.. «Поминал Небебе! — сам себе ответил Васко. — И почему этот старый хрыч не разрешает поехать на поминки?» — «Я тебе разрешаю. Хочешь, я поеду с тобой?» — «Он боится, как бы мое появление на объекте не помешало следствию…»

«Я же не боюсь, — отозвалась от окна Янева. — Едем?» — «Думаете, это возможно?» — «Конечно! Станем героями детективного фильма! — Прямо перед собой он видел ее лицо, слышал ее смех. — Не беспокойтесь, все уладим». — «А милиционер поедет с нами?» — Раз я пытался шутить, значит, совсем протрезвел. «Зачем?» — спросила она. «Я могу сбежать!» — «Этого я не боюсь, вы ведь не трус. Итак, рано утром отправимся. Вам дадут цивильное платье». — «Но я одет!» — «Тем лучше! О служебной машине я договорилась. Будет интересно, адски интересно, как вы бы сказали… Знаете пословицу: «На воре шапка горит»? Наш герой, может быть, сам попытается снять шапку!» — «Почему вы все это делаете для меня?» — «Для вас? — смеется молодой следователь. — Нет, не только для вас, инженер Петринский. Делаю это и ради истины, и для себя. А вы очень мне помогаете… Знаете, инженер, в юриспруденции, кроме законов, есть также и догмы, и они в ряде случаев могут поставить законы с ног на голову… Мы с вами похожи. Я — плод вашей фантазии и, следовательно, должна быть такой, какой вы хотите меня видеть, какая вам нужна. В отличие от инженера Горанчева, я готова участвовать в вашей героико-романтической пьесе. Мое амплуа — не идти на соглашательство, не искать проторенных дорог, несмотря на высокие каблуки! Я отвечаю за вас и рискну отвезти вас в горы. Рискну! Красивое слово, правда?» — «А потом?» — «Что «потом»? Я докажу, что и следователь может работать творчески, что иногда вера в арестованного, доверие к нему — самый короткий путь к истине… Ну, едем?»

В лагере их никто не ждет. Еще издали они увидят бригаду, усевшуюся за длинным столом. Первым их заметит Горанчев. И вскочит: «Петринский, братец! Какая неожиданность! — Он будет трясти его руку, а на лице будет такое выражение, что вряд ли кто-нибудь поймет, что именно оно означает. — Я был уверен: там разберутся! Разберутся! — Потом он обернется к Яневой и галантно поцелует ей руку! — Простите, что нарушил этикет! Но, понимаете, такой случай…» — «Ничего, не беспокойтесь», — сдержанно ответит она.

Потом станут подходить рабочие, молча пожимать ему руку. Тетушка Стаменка обнимет и расплачется у него на груди. За ее головой Васко разглядит стол: там уже все готово для поминок. Важнее другое: только трое не подойдут навстречу — Верча, Динко и Эвелина. Эвелина! Она еще не уехала, она не может уехать прежде, чем…

Обняв за плечи Стаменку, он подойдет к ним, подаст руку технику Добревой, потом Эвелине. Она вся засияет, и лишь потом он пожмет руку Динко.

Стаменка пригласит Васко и следователя, которую будет звать «детка», и они сядут рядом. Рабочие займут свои места, Горанчев тоже.

И наступит молчание. Долгое, очень долгое…

Васко будет по очереди вглядываться в каждого, встречаясь с ними взглядом. Лицо Динко покажется ему несколько осунувшимся и очень бледным, почти белым, так что тонкая подкова усов повиснет по щекам как траурная ленточка.

Горанчев сядет на ту же скамью, по другую сторону от Стаменки. Именно так, ведь этот нахал не решится сесть напротив него, и Васко будет неудобно наблюдать за ним… Он будет искать и встретит взгляд Эвелины; глаза их заговорят, и он спросит: «Кто из них? Кто из них?» Она ответит ему также вопросом: «Что теперь будет, Васко? Что будет?»

Тогда встанет Горанчев, переставит без всякой необходимости стакан перед собой, оглядит всех и начнет: — Товарищи… — и в голосе его почувствуется дрожащая нотка. — Повод, который сегодня свел нас здесь… Нелепая случайность отняла у нас нашу Небебе… — Тетушка Стаменка всхлипнет в плечо Васко, он и сам едва сдерживает слезы. — Ее молодая жизнь останется замурованной, как невеста мастера Манола из народной песни… Наш невероятно тяжелый объект принял дорогую жертву. — Горанчев мучительно подбирает слова, никогда раньше его мысли не были такими отрывочными, такими нестройными… «Волнуется, смущается», — отметит Васко и поищет глазами Яневу. Молодой следователь смотрит спокойно и строго. — Мне трудно говорить, — оправдывается Горанчев и продолжает: — Вы знаете, как мы все любили ее и как сейчас глубоко переживаем, вспоминая, как красивый порыв, — именно так скажет Горанчев, это вполне в его духе, — красивый порыв толкнул ее к неразумному поступку, который стоил ей жизни… Мы будем помнить нашу Небебе, потому что… — Потому что ее убили! — крикнет Верча и громко зарыдает. — Молчи! — строго остановит ее Стаменка. Но техник не остановится: — Почему молчи? Я не буду молчать! — Она встает со скамьи, не может говорить сидя, такой характер. — Нелепая случайность? Так ли? — Успокойтесь, Добрева! — Голос Горанчева звучит сухо и властно. И совсем другим тоном он, обернувшись, скажет своей жене: — Эви! Дай ей что-нибудь, пожалуйста!