Ну – так! Они знакомы уже пару лет. Так что можно уже с чистой совестью рассматривать ту, словно банальную редкостную… Змею. Выставленную в музее энто… Этно… Короче – музее природы.
Наблюдая, как на поджарое и плотное благодаря шейпингу и пилатесу тело наносится толстый слой крема, Моника не могла не отметить весьма соблазнительную стройность и грацию заклятой подруги – та не зря платит за всю эту хрень. Может, и самой записаться, да походить? Средства позволяют. Муж тоже. Да и «свободного» времени… Полно.
Однако подумав, Моника откинулась глубже на шезлонг – плевать на все эти процедуры. Она вовсе не толста. Шестьдесят кило для её роста – отличный показатель. А селёдкой-манекенщицей ей никогда быть не хотелось… Ну, вернее, если и хотелось – то лишь до той поры, пока она не повстречалась с Лопесом. Тот сказал, что она в «естественном», неподправленном всеми этими снарядами-упражнениями, и липосакциями, виде, в тысячу раз сексапильней, чем любая дура, тратящая в день несколько часов на то, чтобы согнать избыточный вес, потея, словно глупая кобыла… (Хи-хи. Вот бы дать мужу Констанс понюхать её сразу после занятий в тренажерном зале!)
И, к счастью, похоже, Лопес до сих пор остаётся при своём изначальном мнении. Моника протянула точеную ручку, и взяла чёртов Махито. Ну и мерзость эти зонтики. А никуда не денешься – надо соответствовать. Ноблесс – облидж. Положение обязывает. Приходится иметь виллу. Яхту. Ездить с мужем в самые дорогие рестораны, делая вид, что вся дороженная фигня, что там эксклюзивно готовится и подаётся в таких порциях, словно это ребёнок на… ал, страшно ей нравится. Посещать спа-салоны, курорты, рауты, одевая тряпки, которые так же удобно носить, как и спать на курином насесте… Загорать на крыше этой самой чёртовой виллы…
Ривьера, мать её!..
– Моника, смотри! Что там с морем? – Констанс, отбросив столь тщательно прививаемый ей лоск и изящную небрежность, показала пальцем. В голосе чувствовался…
Страх?!
Моника, ещё раз злорадно подумав о плебейском происхождении подруги, всё же взглянула в сторону, куда был направлен пальчик с безвкусными рисунками на наращённых ногтях. И…
Вскочила с лежака, тоже забыв про чёртов лоск и ужимки! Чёрт возьми!.. Б…ство! Да что же это за …?!
– Бежим отсюда скорее! Это цунами! – уже не думая, достаточно ли элегантно распахивается второпях накинутый халатик, обнажая строго дозированную для слуг долю наготы, Моника сломя голову кинулась к лестнице. Констанс, взвизгнув, и схватив свой халат в руку, бросилась за ней.
На втором этаже вода их и застигла. Мгновенно почерневшее от огромной глубины панорамное стекло проломил могучий пенящийся поток, и от перепада давлений женщины погибли даже раньше, чем успели захлебнуться!
Цветущий и сонно-расслабленный после очередного кинофестиваля Канн перестал существовать менее чем за две минуты: то, что не поглотило цунами, провалилось на глубину добрых трёх километров… И затопленная воронка размером с весь город, долго бурлила мутно-чёрной, покрытой обломками и грязью, водой.
– Ну что, всё в порядке?
– Так точно, сэр! Запустил минута в минуту. На всё ушло не более пяти минут.
– Отлично. Что – аккумуляторы?
– И они в порядке. Уже снова зарядились до полной… Только… Сэр…
– Ну что ещё, совестливый ты мой? – профессор только что не сплюнул. И лицо сделал такое, словно ему попалась на зуб тухлая селёдка. Или дохлая кошка. Впрочем, за последнее Роджер бы не поручился – никогда не пробовал…
А вот профессор, похоже, попробовал всё. И знал – всё. В его памяти сохранялись, чётко разложенные по полочкам, знания из сотен смежных областей и профессий. И в любой момент он мог достать их оттуда, сдуть пыль, и применить. К делу.
– Я по поводу Канна. Мы ведь успели продать вашу… Э-э… Ваш домик там?
– Ну… да. Я успел. И – что?
– А вы не думаете, что это… Может вызвать подозрения? Ну, если кто-то решит…
– Решит – что? Связать нас – с этими естественными природными катаклизмами? А с чего бы кому-то так решить?! Разве эти олухи не осмеяли меня двадцать лет назад? Разве с тех пор мы (ну, вернее – я!) где-то светились со своими «идиотскими теорийками»? – вот теперь оказалось видно, что профессор-таки здорово рассержен (если не сказать сильнее!) тем, что оппоненты, и озлобленные его нецензурной руганью и презрением к официальным Званиям и Заслугам коллеги, в своё время подняли его теорию на смех! Он даже снял очки, и протёр запотевшие стёкла и глаза. Затем с видимым усилием вернув себе деловой тон и вид, буркнул:
– Ну, хватит ностальгических «приятных» воспоминаний. Начинается серьёзная работа. Следующий объект – Берн.
Не волнуйся – я проверил. Все наши Точки на этом континенте находятся в зоне одного тектонического региона. Так что никто особо не удивится, что пласты наконец проснулись: напряжения накапливались достаточно долго. Да и Везувий рядом. Если что, умники-тектоники из геофизических Университетов свалят всё на него…
За работу!
Петра Ковальска подняла выцветшие глаза к пасмурному небу. Похоже, дождя всё же не будет, но давление явно скачет – опять прихватывает сердечко, и дышится тяжело. Да и всё равно пора уходить: скоро любимое шоу со старыми артистами. Оглянувшись, она встала.
– Арто! Домой! – крохотный пекинес поднял от земли бусины подслеповатых тусклых глаз. Вяло помахал хвостом. Вразвалочку двинулся домой, подметая шерстью на отвисшем пузике дорогу. А ведь казалось только недавно – не могла сдержать на поводке! Любимец гавкал и кидался на всех подряд. А пуще всех – на Густава. Наверное, ревновал… Ну правильно: мужчины приходят и уходят, а собака – твой друг навсегда! Ах, Густав, Густав…
Ты теперь на старинном кладбище, в родовом склепе. А вот они с Артемоном пока скрипят. Правда, Арто уже не может подниматься вверх по ступенькам в подъезде – приходится заносить почти ничего не весящее тельце, оставляющее каждый раз на тонких пальцах в коричневых старческих пятнах клоки вылезающей, и такой же, как теперь и ее, и его, глаза, полиняло-выцветшей шерстки…
Медленно, словно прогуливаясь, они двигались к дому. Берлиненштрассе, к счастью, идёт почти ровно – здесь нигде нет очень уж сильных уклонов и крутых лестниц. Эрнест словно знал, что ей предстоит доживать именно здесь – продал обе другие квартиры, положил деньги на ее счёт. Теперь ей вполне хватает на хлеб с маслом. Да ещё и на колбасу для Арто.
Ах, Эрнест… Ах, Густав. Ах, Пьер…
Ушли они от неё. А её вот время всё не призывает к последнему отдохновению… Уходу. Нельзя сказать, что она так уж сильно расстроена этим. Но вот глаза почти не видят, ноги – не ходят, ревматизм крутит суставы пальцев рук, стоит на небе показаться не то что облачку – дымке, словно от гаванской сигары. Сигары у неё курил Хулио. Она дразнила его Иглесиасом – уж больно гнусаво он пел под гитару… Хотя бог с ним – пускай бы пел. Так уж и его… Лет с… Восемь? Так, она, значит, получила телеграмму о рождении правнучки в… году, а Хулио не стало в предыдущий год. Чёрт! Получается – двенадцать лет. Боже, как они летят – годы-то, годы!..
В подъезд она вошла за Атро – он даже не задержался, как обычно, понюхать, кто тут ещё оставил пахучих «меток» на его территории. Да, она как-то смотрела документальный фильм про волков: у них точно то же самое: каждый самец метит территорию. А ей-то всё было невдомёк – почему это её красавец не сходит сразу полностью на очень удобной лужайке, а всё норовит частями – и под фонарными столбами, и у парапетов мостов.
На решётчатую дверцу старомодного скрипучего лифта она даже не глянула – нужно не сдаваться, а разрабатывать! Ноги и лёгкие… Хотя какая уже, к чертям собачим, разработка – чуть не силой она заставляет себя выходить в супермаркет и сквер. До второго этажа добрались за три минуты: минута – пролёт, вторая – отдых. Потом – ещё пролёт.
Отпирая два мощных замка, она подумала, что железная дверь в её квартире – явное излишество. Давно уж считается хламом всё то, что они с очередным мужем, или она сама, так тщательно выбирали, покупали, радовались, как два идиота, приглашая друзей и знакомых на «обмыв» очередного комода или шифоньера. Или телевизора.
