Антверпен, из последних сил мешая кашу, обратился за помощью к другу:

– Вася, объясни им, пожалуйста, что сырые зёрна вредны для детского пищеварения. – Антверпен обернулся к Васе, чтобы получить от него поддержку но – о боже! – Васи в горшке не было. Почти не было.

Вместо пышного зелёного куста в горшке торчал один-единственный, усохший за ночь листик.

– Погиб! – завопил Антверпен. – Вася погиб! Вася засох! О горе! Он отдал все свои прекрасные, толстые, здоровые листики, чтобы вылечить Михеева, а себе для жизни оставил один-единственный листик, и теперь он погиб! Умер бедный наш друг!

Михеев заплакал на печке. Но он был так слаб, ожоги вызывали такую ужасную боль, что он не мог встать.

–Он умер, – сказал один из малышей.

–Надо посмотреть, как это, – сказал другой.

Один за другим они влезли на подоконник и заглянули в горшок: вместо могучего рослого столетника с множеством толстых листьев в середине горшка торчала какая-то сухая закорючка.

Горько плакал Михеев, облепленный целебными листьями.

– Он умер из-за меня! Он отдал все свои листья, чтобы залечить мои раны!

Антверпен хотел сказать что-то утешительное, но ему ничего не приходило в голову.

Зато один из малышей, наверное, самый смелый, сказал:

–Не плачь, Михеев. Он умер из-за нас. Ты не виноват. Это мы нарочно разбросали яблочную кожуру, потому что хотелось посмотреть, как ты шлёпнешься.

–Это ты хотел, чтобы Михеев шлёпнулся? – спросил Антверпен у самого смелого, но он сразу же пискнул: «Не я!» и спрятался среди братцев и сестёр.

–Так кто же из вас хотел, чтобы Михеев шлёпнулся? – спросил поражённый Антверпен. Малыши закричали вразнобой:

– Не я! Не я! Все хотели! Никто не хотел! Все! Мы все кидали кожуру! Я не кидал! Ты кидал! Мы все кидали!

«Как они напоминают мне моих братьев, – подумал с грустью Антверпен. – Такая же злая толпа».

–Не ругай их, Антверпен. Это несчастный случай, и я виноват во всём сам. Бедный наш Вася! – прошептал с печи Михеев слабеющим голосом.

–Только не умирай, – взмолился Антверпен. – Прошу тебя, не умирай.

–Если я умру, похорони меня рядом с нашим другом Васей, – раздался с печи голос Михеева.

–Тогда я и сам умру от горя! – воскликнул Антверпен. И тут раздался дружный рёв малышей-сороконожек.

–Но мы не хотим, чтобы все умерли! – закричал один.

–А кто принесёт нам поесть? Антверпен, не умирай! – закричал второй.

–А кто принесёт молоко? Михеев, не умирай! – закричал третий.

–Мы больше не будем разбрасывать яблочную кожуру! – закричал четвёртый.

–И вообще – где наша мама? – заплакал пятый. И тут все они вспомнили, что давно не видели маму Марью Семёновну. И подняли такой крик, какого ещё никто не слышал. Они пищали, скулили, ревели, рыдали и выли. Они не вспоминали про маму все эти дни, но вдруг оказалось, что она им очень нужна.

А мама Марья Семёновна уже неслась на всех сорока ножках по дорожке к дому на предельной скорости. На спине она тащила огромную толстую книгу, на которой было написано: «Как воспитывать непослушных детей». И к дому она поспела как раз в ту минуту, когда вопли её детей достигли предельной громкости.

– О боже! – тихо произнесла Марья Семёновна. – Что тут происходит?

Дети облепили её со всех сторон, тянулись к ней всеми своими ножками и мордочками, чтобы поцеловать измученную длинной дорогой и тяжёлой поклажей маму.

– Ужасные новости! Умер Вася! Михеев обварился кипятком и тоже собирается умирать! И Антверпен обещал умереть! Мамочка! Как хорошо, что ты пришла!

Глава 10

Пo настоянию Марьи Семёновны останки Васи вместе с цветочным горшком похоронили прямо во дворе. Зарыли в землю и сверху насыпали могильный холмик. Книгу по педагогике положили на подоконнике рядом с Энциклопедией, но – увы! – никто теперь не мог прочитать столь нужную книгу:

Антверпен не успел научиться читать, а Михеев хотя и знал пять букв, но этого было явно недостаточно. Не говоря уже о том, что он лежал на печи и стонал – ему было всё хуже и хуже.

И тут Марья Семёновна проявила неожиданную сообразительность и твёрдость характера – собрала всех своих детей и сказала им буквально следующее:

– Михеева надо лечить. Васи теперь нет с нами, но вокруг нашего дома несметные заросли ромашки, а ромашка, как говорил Вася, растение лекарственное. Так что все быстро за дело – собирать ромашки!

Конечно, в это трудно поверить: маленькие сороконожки бросились со всех ног на промысел. За час они набрали целую кастрюлю цветков. Марья Семёновна с Антверпеном приготовили отвар и сделали Михееву огромный компресс на голову, на спину на живот, на все четыре лапы и на хвост. И Михееву стало чуть-чуть лучше. Утром сороконожки снова набрали кастрюлю ромашки, и снова было сварено лекарство и сделан новый компресс, и Михееву стало ещё немного лучше…

К счастью, пошли дожди, и теперь Антверпену не надо было далеко летать за водой, потому что бочка наполнилась свежей водой, она вполне годилась и для компрессов, и для питья.

К концу недели Михеев спустился с печи. Выглядел он ужасно: старая шерсть почти вся сошла, а новая только пробивалась.

Но уже было видно, что новая шерсть вырастет и лысым на всю жизнь он не останется. Первый день он ходил по дому, а на второй вышел за порог – взглянуть на могилу Васи. Утирая скупые кошачьи слезы, Михеев подошёл к могильному холмику…

Хотите – верьте, хотите – нет! В это действительно трудно поверить: в самой середине могильного холма вырос маленький столетник!

–Вася! – воскликнул Михеев. – Ты ли это?

–Уа! Уа! – раздалось в ответ.

Антверпен, у которого только-только начало заживать вывихнутое крыло, от неожиданности взлетел на забор.

–Это Вася! – чирикнул он. – Вася снова вырос!

–Уа! Ва-ва! – пролепетал маленький столетник. Прибежали все сороконожки во главе с Марьей Семёновной и подняли радостный крик:

–Вася! Наш Вася не умер! Он вернулся!

–Всё дело в корешке, – объяснил Михеев. – Он же растение, и он снова вырос из старого корешка. Как хорошо быть растением!

–Вася! Мы больше не будем разбрасывать яблочную кожуру! – дружно закричали сороконожки.

–А-гу! Гу-гу! Ку-ку! – согласилось растение. Этот новый столетник был, несомненно, Вася, но только не прежний мудрый и добрый Вася, а младенец.

Михеев поглаживал растение своей не совсем ещё зажившей лапой:

–Мы тебя любим, Вася! Пожалуйста, вырастай поскорей! Ну, скажи: «Ва-ся»!

–Уа-уа! – заплакал маленький столетник.

–Он хочет пить, – догадался Антверпен.

И все бросились поить Васю: Антверпен принёс воды в клюве, Михеев поливал из бидона, а сороконожки выстроились друг за другом и протянулись цепочкой от верха бочки прямо до бывшей могилы, которая теперь была уже не могилой, а обыкновенной клумбой. Они передавали кружку воды – из ножек в ножки – и почти ничего не проливали по дороге.

До самого вечера, прервавшись лишь на обед, они поливали маленького Васю, и он рос прямо на глазах. К вечеру он вырос в два раза и сказал своё первое слово. Оно звучало странно:

«Па-би-бо!»

Глава последняя

Уложив сороконожек спать, Михеев и Антверпен уселись на подоконнике, где лежали две толстые, никому не нужные книги, и тихо беседовали.

– Какого друга мы потеряли, – с грустью заметил Антверпен. – Он был так умён, так образован, а теперь у нас ещё один ребёнок на руках.

Антверпен вспрыгнул на лежащую книгу, клюнул несколько раз в название.

–И теперь мы никогда не узнаем, как правильно воспитывать трудных детей.

–Не знаю, не знаю, – загадочно улыбнулся Михеев.

Известно, что кошки большие мастера на загадочные улыбки. Тут подала из своего угла голос робкая Марья Семёновна:

– А если бы вы знали, как тяжело было тащить эту книгу на спине. И как жаль, что мы никогда не узнаем, как воспитывать трудных детей.

Антверпен её поддержал:

– А подростки? Когда они станут подростками, мы с ними вообще не справимся, они пойдут по дурному пути, начнут курить и выбрасывать окурки и пустые бутылки на землю, ездить на мотоцикле без глушителя, обижать слабых и – не дай бог! – ненавидеть всех, у кого нет сорока ног, например, воробьев, кошек, столетников! Не правда ли, Михеев?