Мутации?
Дасэр{42} ; но не случайной. Там, в воздушном пространстве, в этой мягкой, незримой области, благодаря возможностям прежних веков породившей многие возможности веков новых; ставшей теперь одной из важнейших сфер взаимоотношений, дорогой для путешествий и полем для битв; маленькой планетой-в-себе{43} и вакуумом могущества, наиболее опасной и уязвимой из сфер{44} , иллюзорной, прерывистой, метаморфической (ибо когда ты бросаешь все на ветер, все становится возможным), — там, в вышине, в наших безумных актерах происходили перемены, могущие порадовать сердце старого господина Ламарка{45} : под чрезвычайным давлением окружающей среды они приобретали необходимые характеристики.
Какие же характеристики? Подождите; вы полагаете, что Творение совершается в спешке? Нет же, так не получить откровения... Взгляните же на этих двоих. Заметили что-нибудь необычное? Только лишь два коричневых человека, упорно падающих, и ничего особенного; может быть, вы решили, что они вознеслись чересчур высоко, прыгнули выше своей головы, подлетели слишком близко к солнцу{46} , — так?
Не так. Слушайте:
Господин Саладин Чамча, потрясенный шумом, исходящим из глотки Джибрила Фаришты, сопротивлялся при помощи собственных песнопений. Песней, которую слышал Фаришта в невероятном ночном небе, была старинная лирика господина Джеймса Томсона, тысяча семисотый{47} — тысяча семьсот сорок восьмой
— ...по команде Небес, — сквозь шовинистически бело-сине-красные{48} от холода губы просачивалось пение Чамчи, — родилааааась из лазуууури... — Устрашенный, Фаришта пел все громче и громче об английских ботинках, русских шапках и безупречно субконтинентальных{49} сердцах, но был не в силах заглушить дикий рев Саладина: — И ангел-хранитель поет нам протяаааажно{50} ...
Обратите внимание: им было невозможно слышать друг друга, и еще меньше — общаться и, тем более, состязаться в пении. Ускоряясь к планете сквозь ревущую атмосферу, как могли они? Но взгляните и вот на что: они делали это.
Все ниже и ниже мчались они, и зимний холод покрывал глазурью их ресницы, грозил заморозить их сердца, готовые пробудиться от безумных грез; они стремительно познавали чудо пения, и дождь конечностей и младенцев, частью которого они были, и ужас судьбы, стремительно приближавшейся к ним снизу, — но были поражены, пропитаны и немедленно заморожены холодным кипением облаков.
Они попали в место, казавшееся им длинным вертикальным туннелем. Чамча, чопорный, выпрямленный и все еще вверх тормашками, видел, как Джибрил Фаришта в фиолетовой бушевой рубашке{51} приближается, плывя к нему через эту окруженную стеной облаков воронку, и закричал бы: «Подите прочь, убирайтесь прочь от меня!» — если бы некоторое событие не предотвратило это: из чрева Саладина раздался крик легкого возмущения, и потому он раздумал говорить это и раскинул руки, и Фаришта заплыл в его объятья, переплетаясь с ним голова к хвосту; и сила столкновения отправила их, в конце концов, кружиться вместе, исполняя парные кульбиты вниз и вдоль, сквозь отверстие, ведущее в Страну Чудес{52} ; при прохождении этого колодца облачные громады испытывали непрестанные метаморфозы{53} , боги обращались быками, женщины — пауками{54} , мужчины — волками{55} . Гибридные облачные твари наступали на них: гигантские цветы с женскими грудями, свисающими с мясистых стеблей, крылатые коты{56} , кентавры{57} , — и Чамче в полубессознательном состоянии мнилось, что он тоже приобрел свойство облака, становясь метаморфическим, гибридным, словно бы он врастал в мужчину, чья голова ютилась теперь между его ногами и чьи ноги обвивались вокруг его длинной, патрицианской шеи.
Однако у его спутника вовсе не было времени для таких «возвышенных напыщенностей»; в действительности, он был неспособен к напыщенности вовсе; он только увидел поднимающуюся из облачного водоворота фигуру очаровательной женщины определенного возраста{58} , укутанную в парчовое сари{59} зелено-золотых тонов, с бриллиантом в носу и лаком, служащим для защиты ее высокой прически от потоков ветра на таких высотах, — ибо она преспокойно восседала на ковре-самолете.
— Рекха{60} Меркантиль{61} , — поприветствовал ее Джибрил, — ты не подскажешь мне дорогу к небесам или куда-нибудь еще?
Что за бесчувственные слова для беседы с умершей женщиной! Но потрясение в условиях внезапного падания может оправдать его...
Чамча, сжимающий его ноги, в недоумении вопрошал:
— Какого черта?!
— Вы не видите ее? — кричал Джибрил. — Вы не видите этот чертов бухарский{62} ковер?
Нет, нет, Джиббо, звучал у него в ушах ее шепот, не жди, что он заметит меня. Я — только для твоих глаз{63} ; может быть, ты сойдешь с ума; о чем ты думал — ты, намагул{64} , кусок свиных экскрементов, любовь моя? Со смертью приходит честность, возлюбленный мой, так что я могу назвать тебя твоим истинным именем.
Облачная Рекха бормотала какую-то кислую чушь{65} , но Джибрил вновь закричал Чамче:
— Вилли! Вы видите ее или нет?
Саладин Чамча ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не сказал{66} . Джибрил остался с нею наедине.
— Ты не должна была делать этого, — укорял он ее. — Нет, госпожа. Грех. Дело серьезное.
О, теперь ты можешь читать мне нотации, смеялась она. Это же ты — самый хороший, самый нравственный. А ведь это ты бросил меня, напомнил ее голос у самого уха, вгрызающийся, казалось, в самую мочку. Это был ты, о луна моего восторга, скрывшаяся за облаком. И я теперь в темноте, ослепленная, потерянная для любви.
