В пятистах футах под пещерой на вершине Конусной Горы Махаунд борется с архангелом, швыряя его из стороны в сторону, и, позвольте мне сообщать вам, он проник в меня везде, его язык в моем ухе его кулак вокруг моих яиц, никогда не было в нем человека с таким гневом, он хочет хочет знать он хочет ЗНАТЬ а мне нечего сообщить ему, физически он вдвое выносливее меня и в четыре раза опытнее, минимум, мы может быть оба научились сами много слушали много плакаливидели но он был даже лучшим слушателем чем я; так что мы катаемся пинаемся царапаемся, он пытается порезать меня но конечно моя кожа остается гладкой как у младенца, вы не можете поймать ангела в проклятом терновнике, вы не можете ударить его о скалы. И у них есть аудитория, есть джинны и ифриты, и всевозможные призраки, сидящие на валунах и наблюдающие за борьбой, и в небе — три крылатых существа, подобных цаплям или лебедям или всего лишь женщинам, в зависимости от хитросплетений света... Махаунд прекращает борьбу. Он сдается.

После битвы, длившейся часы или даже недели, Махаунд склоняется пред ангелом, это его желание, это его воля, заполняющая меня и дающая мне силы, чтобы подавить его, ибо архангелы не могут проигрывать такие поединки, нет у них такого права, только дьяволы побиваются в этом цирке, и в тот момент, когда я возвысился над ним, он заплакал от радости, а затем провел свою старую уловку, заставляя мой рот открыться и вынудив голос, Голос, излиться из меня снова, заставив излиться на него целиком, словно блевоту.

В завершение своего борцовского матча с Архангелом Джибрилом{648} Пророк Махаунд падает в свой привычный, истощенный, постразоблачительный сон, но на этот раз он восстанавливается быстрее, чем обычно. Когда он приходит в чувство, в этой высокой глуши не видно никого, никакие крылатые существа не сидят на камнях, и он подскакивает на ноги, заполненный безотлагательностью своих новостей.

— Это был Дьявол, — сообщает он громко пустому воздуху, придавая истинность своему высказыванию. — В прошлый раз, то был Шайтан.

Вот что он услышал в своем внимании : что его обхитрили, что Дьявол явился к нему в облике архангела, и потому стихи, которые запомнил он — те, что рассказал он в шатре поэтов, — были не реальностью, но ее дьявольской противоположностью, не божественными, но сатанинскими. Он возвращается в город так быстро, как может: вычеркнуть грязные стихи, густо пахнущие углем и серой, вырвать записи о них раз и навсегда, чтобы они выжили разве что в одном или двух ненадежных сборниках старых традиций и ортодоксальные переводчики, разобравшись, отказались их переписывать; но Джибрил, реющий наблюдатель с камерой самого высокого угла, знает одну маленькую деталь, всего лишь одну крошечную вещь, которая создает здесь небольшую проблемку, а именно — что это был я оба раза, любезнейший, я сначала и вторично тоже я. Из моих уст, и утверждение, и отказ, оба варианта стихов: все версии и конверсии, реверсы и универсумы{649} , все это, и все мы знаем, что это творилось моими устами.

— Сначала это был Дьявол, — бормочет Махаунд, пока мчится к Джахилии. — Но на сей раз это ангел, без вопросов. Он уложил меня на лопатки.

Ученики останавливают его в ущельях у подножья Конусной Горы предупредить о ярости Хинд, носящей белые траурные одеяния и распустившей свои черные волосы, позволив им лететь за нею подобно шторму или пыльному шлейфу, стирающему ее следы, чтобы казалась она самой инкарнацией духа мести. Они все сбежали из города, и Хамза тоже лежит здесь, поникший; но говорит, что Абу Симбел пока что не согласился на притязания жены о крови, смывающей кровь. Он все еще вычисляет все за и против о Махаунде и богинях... Махаунд, вопреки совету своих последователей, возвращается в Джахилию, направляясь прямо к Дому Черного Камня. Ученики следуют за ним несмотря на свои опасения. Толпа собирается в ожидании дальнейшего скандала или резни или иного развлечения. Махаунд не разочаровывает их.

Он стоит перед статуями Трех и объявляет об отмене стихов, которые Шайтан нашептал ему на ухо. Эти стихи изгнаны из истинного провозглашения, аль-корана {650} . Новые стихи гремят вместо них.

— Неужели у вас — сыновья, а у Него — дочери? — декламирует Махаунд. — Это тогда — разделение чудное!

— Они — только имена, которыми вы сами назвали, вы и отцы ваши. Аллах не посылал с ними никакого знамения{651} .

Он оставляет потрясенный Дом прежде, чем кто-либо успевает схватить его или бросить свой первый камень.

После отказа от Сатанинских стихов Пророк Махаунд возвращается домой, чтобы обнаружить некую кару, ожидающую его. Своего рода месть — чью? Света или тьмы? Хорошийпарень плохойпарень? — отыгрался, что не в новинку, на невиновных. Жена Пророка, семидесяти лет от роду, сидит возле подоконника каменнорешетного окна: сидит прямо, прислонившись спиной к стене, мертвая.

Махаунд во власти страдания погружается в себя, произнося едва слово в неделю. Джахильский Гранди устанавливает курс на преследование, продвигающееся слишком медленно для Хинд. Имя новой религии — Покорность {652} ; теперь Абу Симбел постановляет, что ее приверженцы должны покориться, смирившись с изоляцией в самых убогих, наполненных хижинами кварталах города; с комендантским часом; с запретом на работу. И с многочисленными физическими нападениями, женскими плевками в магазинах, грубостью к верным со стороны бригад молодых турков, тайно направляемых Гранди, огнем, бросаемым ночью в окна, чтобы упасть среди беззаботно спящих. И — один из известных парадоксов истории — количество верных умножается подобно посеву, чудом процветающему, несмотря на то, что состояние почвы и климата становится все хуже и хуже.

Получено предложение от граждан оазисного поселения Иасриб на севере: Иасриб защитит тех-кто-покорился, если они пожелают оставить Джахилию. Хамза считает, что они должны идти.

— Ты никогда не завершишь свое Послание здесь, племянник, даю тебе слово. Хинд не будет счастлива, пока не вырвет твой язык, не говоря уже о моих яйцах, прости меня.