Что подумал бы старина Адам? Его собственные сыновья сейчас здесь: колосс Хубал{568} , посланный амаликитянами{569} из Хита{570} , возвышается над казначейством — Хубал-пастух, растущий серп луны; здесь же — глядящий волком жестокий Каин{571} . Он — убывающий месяц, кузнец и музыкант; у него тоже есть приверженцы.
Хубал и Каин глядят свысока на прогуливающихся Гранди и поэта. И набатианский прото-Дионис{572} , Он-Из-Шары{573} ; утренняя звезда, Астарта{574} , и мрачный Накрах{575} . Вот — бог солнца, Манаф{576} ! Смотри: там машет крыльями гигант Наср{577} , орлоподобный бог! Взгляни: Квазах{578} , держащий радугу... Это ли не избыток богов, каменное наводнение, питающее неутолимый голод пилигримов, утоляющее их безобразную жажду? Божества, соблазняющие путешественников, приходят — подобно паломникам — изо всех волостей и весей. Идолы тоже являются своего рода делегатами международной ярмарки.
Есть бог, именуемый здесь Аллахом (сиречь просто богом). Спросите джахильцев — и они подтвердят, что этот товарищ имеет в некоторой степени верховные полномочия; но он не шибко популярен, этот всесторонний старикан среди статуй богов-специалистов.
Абу Симбел и снова вспотевший Баал достигают расположенных бок о бок святынь трех наилюбимейших богинь Джахилии. Они склоняются пред всеми тремя: Уззой сверкающеликой, богиней красоты и любви; темной, мрачной Манат, с ее скрытым лицом, с ее таинственными целями, просеивающей песок между пальцами (она отвечает за предначертание: она есть сама Судьба); и, наконец, перед самый высокой из этих трех, перед матерью-богиней, которую греки именуют Лато{579} . Ллат, называют ее здесь, или, чаще, Ал-Лат. Богиня. Даже имя делает ее противоположностью Аллаха и его ровней. Лат всемогущая. С внезапным облегчением на лице Баал бросается наземь и сжимается перед нею. Абу Симбел остается стоять.
Семейство Гранди, Абу Симбел — или, точнее, его жена Хинд, — управляет знаменитым храмом Лат в южных вратах города. (Они также имеют доход от храма Манат в восточных вратах и храма Уззы на севере). Эта дуга конфессий составляет основу состояния Гранди, так что он (и, разумеется, Баал понимает это) — слуга Лат. Преданность сатирика этой богине также известна всей Джахилии. Вот и все, что подразумевал Абу Симбел! Дрожа от облегчения, Баал остается распростертым, вознося хвалу своей Госпоже-патронессе. Благосклонно взирающей на него; но не стоит полагаться на экспрессивную богиню. Баал совершает серьезную ошибку.
Внезапно Гранди бьет поэта ногой по почкам. Подвергшийся нападению в тот миг, когда едва почувствовал себя в безопасности, Баал взвизгивает, переворачивается, а Абу Симбел следует за ним, продолжая пинать. Раздается звук треснувших ребер.
— Недоросток, — констатирует Гранди; его голос остается низким и безупречно естественным. — Тонкоголосый сводник с маленькими яичками. Ты думал, что мастер храма Лат ищет дружбы с тобою только из-за твоей юной страсти к ней?
И множество пинков, регулярных, методичных. Баал плачет в ногах Абу Симбела. Дом Черного Камня далеко не пуст, но кто посмеет встать между Гранди и его гневом? Неожиданно Баалов мучитель садится на корточки, хватает поэта за волосы и, притянув его голову, шепчет в самое ухо:
— Баал, это не та госпожа, которую я подразумевал, — и тогда Баал испускает вой отвратительной жалости к себе, ибо знает, что жизнь его вот-вот завершится: завершится, когда он еще столь малого достиг, бедный парень.
Губы Гранди касаются его головы.
— Говно испуганного верблюда, — выдыхает Абу Симбел, — я знаю, ты ебешь мою жену.
Он с интересом наблюдает, как у Баала начинается эрекция, словно бы воздвигающая насмешливый памятник его страху.
Абу Симбел, рогоносец Гранди, подымается, командует:
— На ноги! — и Баал в изумлении следует за ним наружу.
Могилы Исмаила и его матери Агарь-Египтянки находятся на северо-западном фасаде Дома Черного Камня, в нише, окруженной невысокой стеной. Абу Симбел приближается к ним и останавливается неподалеку. В нише — небольшая группа людей. Там — водонос Халид, и некий бродяга из Персии с диковинным именем Салман{580} , и завершает эту чудную троицу раб Билаль{581} , один из освобожденных Махаундом; этот последний — огромное черное чудовище с голосом, соответствующим его размеру. Трое бездельников сидят на стене ниши.
— Вот эта шобла-ебла{582} , — сообщает Абу Симбел. — Они — твоя задача. Пиши о них; и об их лидере тоже.
Баал, несмотря на весь ужас, не может скрыть своего недоверия.
— Гранди, эти балбесы — эти гребаные клоуны ? Вам не следует волноваться о них. Что Вы думаете? Один-единственный Бог этого самого Махаунда сможет обанкротить ваши храмы? Триста шестьдесят против одного -- и он победит? Быть такого не может.
Его смех близок к истеричному. Абу Симбел остается спокоен:
— Прибереги свои оскорбления для своих стихов.
Хихикающий Баал не может остановиться.
— Революция водоносов, иммигрантов и рабов... Ого, Гранди. Я действительно испуган.
Абу Симбел пристально смотрит на смеющегося поэта.
— Да, — отвечает он, — все верно, тебе следует бояться. Берись, пожалуйста, за перо, и я ожидаю, что эти стихи станут твоим шедевром.
Баал мнется, скулит:
— Но они — только растрата моего, моего скромного таланта...
Он спохватывается, заметив, что сказал слишком много.
— Делай, что тебе говорят, — напоследок говорит ему Гранди. — У тебя нет иного выбора.
*
Гранди развалился в своей спальне, пока наложницы оказывают внимание его потребностям. Кокосовое масло для шелковистости волос, вино для нëба, языки для услаждения. Мальчишка был прав. Почему я боюсь Махаунда? От нечего делать он начинает считать наложниц и, махнув рукой, отказывается от этого занятия на пятнадцатой. Мальчишка. Скорее всего, Хинд продолжает встречаться с ним; какой у него шанс против ее желаний? Это — его слабость, он знает, что слишком много видит, что слишком терпим. У него свои аппетиты, почему у нее не должно быть своих? Пока она благоразумна; и пока он знает. Он должен знать; знание — его наркотик, его пагубная привычка. Он не может терпеть неведения, и по этой причине, если нет никакой другой, Махаунд не враг ему — Махаунд со своей разношерстной бандой; мальчишка был прав в своем смехе. Ему, Гранди, смеяться труднее. Подобно своему оппоненту, он — человек осторожный, он летает на воздушных шарах своих ног. Он помнит великана, раба Билаля; помнит, как его хозяин велел ему, за пределами храма Лат, перечесть богов. «Один», — ответил тот на это своим глубоким музыкальным голосом. Кощунство, наказуемое смертью. Его протащили по ярмарке с валуном на груди. Сколько, говоришь? Один, повторил он, один. Второй валун был добавлен к первому. Один один один. Махаунд заплатил его хозяину большую цену и освободил его.
