Место, выбранное для вечеринки, оказалось очередным необъяснимым триумфом Сисодии: циклопическая концертная площадка на шеппертонских{1778} киностудиях была приобретена, по всей видимости, забесплатно, и, следовательно, у гостей будет великолепная возможность насладиться огромной реконструкцией диккенсовского{1779} Лондона, расположенной в окрестностях сцены. Музыкальная адаптация того — последнего законченного — романа великого писателя, что назывался Друг! {1780} (вместе с книгой и стихами знаменитого гения эстрады, господина Джереми Бентама{1781} ), доказала свою мамонтическую хитовость в Вест-Энде и на Бродвее{1782} , несмотря на жуткий характер некоторых ее сцен; ныне, соответственно, Старина {1783} , как он стал известен в деловых кругах, получил почести крупнобюджетного кинопроизводства.
— Пипи... пиарщики полагают, — объяснил Джибрилу по телефону Сисодия, — что эта бля... эта бля... эта блестящая идея {1784} , пригласить эста... эста... э-столько эста... эста... эстрадных звезд, прекрасно попоспособствуют построению их какампании.
Назначенная ночь настала: ночь ужасающей жары.
*
Шеппертон! — Памела и Нервин уже здесь, перенесенные на крыльях Памелиного Эм-Джи, когда Чамча, презревший их компанию, добрался сюда на одном из торопливых автобусов, пущенных хозяевами вечера для тех гостей, что по какой-либо причине пожелали сидеть в салоне, а не за рулем. — И кое-кто еще — тот, с кем наш Саладин низвергся на землю, — тоже явился; и блуждает в окрестностях. — Чамча выходит на арену; и он поражен. — Лондон здесь преображен — нет, уплотнен , — согласно императивам фильма. — Вот — Фальшония{1785} Венирингов, этих новомодных, разодетых с иголочки новых людей{1786} , лежащая в отвратительной близости с Портмен-сквером{1787} , и темным углом Подснепов{1788} . — И хуже того: посмотри на эти мусорные курганы Приюта Боффина{1789} почти рядом с Холлоуэем{1790} , красующимся в этой сжатой столице над комнатами Очаровательного Фледжби{1791} в Олбени{1792} , самом сердце Вест-Энда! — Но гости не расположены ворчать; возрожденный город — даже перестроенный — по-прежнему захватывает дух; особенно в той части этой огромной студии, по которой извивается река: река с ее туманами и лодкой Старика Хэксема{1793} , отступившая Темза, текущая под двумя мостами, один из чугуна, один из камня{1794} . — На ее булыжные набережные весело падают шаги гостей; и чудятся зловещие нотки жалобной, туманной поступи. Густой, как гороховое пюре, туман сухого льда{1795} окутывает окрестности.
Общество грандов, моделей, кинозвезд, важных шишек бизнеса, свиты младших царственных персон, политических деятелей и тому подобного сброда потеет и смешивается на этих фальшивых улочках с некоторым количеством мужчин и женщин, столь же лоснящихся от пота, как «настоящие» гости, и столь же фальшивых, как весь этот город: взятыми напрокат манекенами в костюмах этого периода вместе с отобранными для фильма ведущими киноактерами. Чамча, прекрасно сознающий в момент встречи, что это столкновение и есть настоящая цель его поездки (факт, от которого он умудрялся хранить себя до сего мига), заметил Джибрила в этой неистовствующей толпе.
Да: там, на Лондонском Мосту, Построенном Из Камня, вне всякого сомнения, Джибрил! — А это, должно быть, его Аллилуйя, его Мороженная Королева Конус{1796} ! — С какой отстраненной экспрессией стремится он, как будто, вперед, отклоняясь на несколько градусов влево; и как она словно бы несет его на руках — как все вокруг обожают его: ибо он — среди величайших на этой вечеринке, Баттута по левую руку от него, Сисодия — по правую от Алли, и все пред ликом хозяина, узнаваемого от Перу{1797} до Тимбукту{1798} ! — Чамча продирается сквозь толпу, становящуюся все плотнее по мере его приближения к мосту; — но он решительно движется вперед — Джибрил, он доберется до Джибрила! — пока со звоном кимвалов{1799} не начинается громкая музыка, что-то из бессмертного господина Бентама, мелодии шоу-паузы, и толпа не расступается подобно Красному морю пред сынами Израиля{1800} . — Чамча, потеряв равновесие, отшатывается, отброшенный разделившейся толпой на фальшивое половинчатое здание — чего же еще? — Лавки Древностей{1801} ; и, дабы спастись, отступает в сторону, пока огромная толпа поющих грудастых дамочек в одинаковых кепках и вычурных блузках, сопровождаемая более чем достаточным количеством джентльменов в цилиндрах, проходит, веселясь, по набережной, с песнями, вполне их достойными.
Кто парень этот, кто Наш Общий Друг?
О ком ты, сердца стук?
О том ли, кто пленит нас, не выпустит из рук?{1802}
И т. д., и т. д., и т. п.
— Забавно, — вещает женский голос за его спиной, — но когда мы проводили шоу в С-Театре{1803} , среди участников случилась настоящая вспышка страсти; совершенно беспрецедентная на моей памяти. Люди стали пропускать свои реплики, несомые крылышками своих чудачеств.
Председатель, он наблюдает, молодой, маленький, приятный, весьма привлекательный, мокрый от жары, румяный от вина и, очевидно, во власти чувственной лихорадки из-за той, которая говорит.
В «комнате» мало света, но свет вспыхивает в ее глазах.
— У нас есть время, — обстоятельно продолжает она меж тем. — По завершении этой партии последует соло мистера Подснепа.
После чего, приняв напыщенную позу в мастерской пародии на агента Морского Страхования{1804} , она начинает собственную версию намеченной музыкальной Подснеповщины: