– Тонкие, нежные. Бесценные. Ты таких даже не видела.

Это проверка? А впрочем, мне все равно.

Я смотрю прямо ему в глаза. Меня уже не так сильно шатает, как в самый первый раз, а может быть, просто напряжение сказывается, потому что я должна трястись как осина от этой давящей магии, но я стою прямо.

– Нет.

– Нет. – В его голосе снова слышится раздражение. – Тогда чего же ты хочешь?

– Учиться. – Домой, к семье. Но этого я не говорю вслух. Не хочу даже ненароком привлечь внимание Михаила к родным. – Хочу, чтобы вы меня отпустили.

– Вот как, – он сцепляет пальцы и смотрит на меня. По его голосу снова невозможно что-то понять. – Отказываешься, значит?

– Отказываюсь.

Ну вот и все. Точка невозврата пройдена. В детстве мы с Марикой убегали к обрыву, стояли, смотрели на реку. Когда гроза накатывала, поднимался ветер, чувство было такое, что вот-вот рухнешь вниз, и сердце заходилось в груди – от тревоги и ребяческого восторга. Сейчас, по ощущениям, я в эту пропасть шагнула, но ничего не почувствовала. Время будто остановилось, замерло. Сердце тоже.

Секунды растянулись, как зимний мед на ложке, а в следующий момент Михаил дернул меня к столу. Опрокинул, прямо поперек, на бумаги, документы, вернув к жизни мое дыхание. Платье разошлось с треском, сорвавшаяся шнуровка больно хлестнула по спине. Ладонь верховного потянула наверх сорочку, горячая, жесткая, сильная, скользнула мне между ног.

Словно в насмешку, откуда-то донеслись звуки фортепиано, известная соната вливалась в кабинет, и под эту музыку я забилась, вскрикнула:

– Отпустите! – И задергалась еще сильнее, пытаясь вырваться. – Нет! Не надо! Нет!

– Чумовая девка, – прошипел Верховный, вдавливая меня в стол своим весом. – На вид – скромница-скромницей.

Пальцы грубо прошлись между моих бедер, а потом рывком проникли в меня, и я закричала. От боли, от ужаса. От осознания того, что вот-вот произойдет. От грубости, от напугавшего еще сильнее рычания:

– Орешь, да? Под ним так же орала? Только для него ноги раздвигать готова?

Пальцы двинулись дальше, и стало еще больнее. В тот миг, когда резко хлопнула дверь, я уже почти потеряла сознание от ужаса, и свет полыхнул перед глазами, когда режущее ощущение снизу исчезло. Михаил отпрянул, прорычал, как зверь:

– Я занят!

– Это важно. – Спокойный, неестественно-спокойный мужской голос прозвучал, как выстрел ружья.

Я дернула сорочку вниз раньше, чем успела опомниться. Но что толку? Даже с ней я была словно обнажена, и под взглядом другого бестиара закрыла себя руками. На краю сознания мелькнула мысль, что это на него все глазели в академии, а теперь он смотрел на меня. Равнодушно, насквозь. Как на любую вещь в этом кабинете, но мы и есть – вещь. Любой человек на подвластных бестиару землях – его собственность. Его и его родных.

Племянник Верховного бестиара, пришло вспышкой-воспоминанием.

А в следующее мгновение прозвучал приказ Михаила:

– Пошла вон!

Я рванулась к дверям, запуталась в остатках разорванного платья и упала бы, если бы меня не подхватил шагнувший вперед его племянник. Прикосновение ладони к ладони опалило, как огнем, странным образом плеснуло в руку, как живительной силой. Мгновение – и хтианы легли на стол, а на плечи мне набросили мундир.

Это стало последней каплей. Стянув грубые края ткани так, что грозила себя задушить, я выбежала за дверь, напоследок услышав холодное:

– И давно ты берешь девиц силой?

Глава 4

Богдан

Во дворец Богдан вернулся ближе к ночи. Нужно было снять магические следы, побеседовать с теми, кто знал парня. Уж слишком все складно выглядело. Милен стащил настойку в лекарской, когда понял, к чему все идет. Уже внизу, в каземате отравился, хотя мог сделать это сразу. Но, чтобы сопоставить факты и понять что к чему, пришлось потратить немало времени.

Учился Милен хорошо, подавал надежды как помощник целителя. Помогал другим, легко заводил друзей, правила и предписания академии не нарушал. Получал высокие баллы и совершенно этим не хвастался, не зазнавался. Возможно, поэтому у него было много друзей, и все как один твердили, что он очень любил жизнь.

Ближе к вечеру лица уже сливались у Богдана перед глазами: преподаватели, ключник, экономка, лаборанты, студиозусы. Любую другую задачу такого рода можно было скинуть на гардианов, но, поскольку в деле была замешана нулевая магия, Богдан со всеми общался лично. К этому привлекли секретаря из службы тайного сыска, тот составлял протокол. Когда все закончили, уже стемнело.

Предварительно было принято решение не афишировать ситуацию, пока нет уверенности в том, что выпить белладонну парня не заставили или просто не преподнесли ее как выход из положения. Богдан же отправился домой. Не удалось ему побеседовать только с одной девушкой, которую назвали хорошей подругой погибшего. Алина Лоэва. По описанию она была подозрительно похожа на девчонку, о которой он думал до случившегося, и, внезапно, исчезла.

Ни в академии, ни в полях с подругой Марикой ее не обнаружили. Только когда на девушку надавили, та, заикаясь и бледнея, сообщила, что Алина со своим женихом пошла в лес. На вечернюю смену, до ужина, Лоэва тоже не явилась. Богдан сам не понял, что произошло в тот момент, когда он услышал слово «жених». Словно Бездна открылась внутри, царапнула и закрылась.

Оставив после себя саднящее раздражение и нежелание признавать, что девушка с зелеными, как трава по весне, глазами принадлежит другом. Увы, ни Алину, ни ее жениха так и не нашли, пришлось отправить гардианов с особым поручением к ней домой и домой к Юралу Усольцеву.

А во дворце уже ждали очередные новости: Катерина не в духе, потому что дядя приволок себе замену Ольги. Про замену говорили злые языки – после смерти официальной любовницы, которая шокировала весь высший свет тем, что жила с ним на правах второй жены, Михаил находил себе новые игрушки на ночь-две, которые менял с завидной регулярностью. Но девицу было приказано одеть, привести в порядок, ей даже предварительно выделили комнату в крыле прислуги, поэтому и судачили все, кому не лень. Когда речь заходит о чьей-то личной жизни, аристократы становятся на одну ступень с прислугой.

– Девчонку обрядили в Ольгино платье и нацепили ее бриллианты!

– Неужели? А впрочем, какая разница, ты и без нарядов прекрасна, – разливался в соседней комнате соловьем его камердинер. Выглянув, Богдан обнаружил рядом с ним хорошенькую горничную, кокетливо поправляющую выбившуюся из под чепца прядь волос.

Заметив его, парень и девушка изменились в лицах.

– Чтобы я больше такого не слышал, – холодно произнес Богдан.

– Простите, я… – камердинер поклонился. – Такое больше не повторится, кавальер.

Он зашел к себе, чтобы перевести дух, а после подняться к дяде. Произошедшее явно нужно было обсудить, но по дороге Богдан столкнулся с Павлом.

– До утра он явно тебя не ждет, – хохотнул первый сопровождающий, когда тот поинтересовался, чем занят Михаил. – Нашел себе новое развлечение. Так что можешь расслабиться.

Из таких вот штрихов – шушуканья горничных, бурных обсуждений в музыкальном салоне, затихших, когда он проходил мимо, рыдающей камеристки, которой Катерина устроила выволочку за какую-то малейшую провинность, надутых, как замерзшие снегири, княжен Марии и Василисы, Богдан и составил картину происходящего. Сначала хотел плюнуть и не ходить, как советовал Павел, до утра все равно ничего не изменится. Но что-то словно толкало его наверх. На второй этаж. К дядиному кабинету.

Сначала это было что-то неясное, едва уловимое, необъяснимое. Но, когда гардианы сказали, что Верховный бестиар не принимает никого, а из-за двери донесся отчаянный девичий крик, Богдан просто толкнул двери и вошел. Чтобы увидеть зажатую у стола девушку, продолжавшую отчаянно отбиваться.

Сопротивляться его дяде – для этого нужно было либо быть безумной, либо иметь недюжинную смелость. И, когда девчонка резко одернула задранную сорочку и обернулась, его словно молнией прошило насквозь.