И я просто летела. К берегу, что виднелся темной полосой, такой обманчиво близкой. Взмах. И еще один. И снова. Крылья выворачиваются ветром. И я рыдаю. От боли.

Слабости.

От того, что кипящее море ближе, чем берег. И ветер… раньше он держал меня. И был другом. А теперь норовит сбросить, ударить в бок, сломать, смести с небес.

Я ведь…

Взмах. И желание полета сменяется страхом.

Спокойно, Милисента. Это ведь не твой страх. Это тот… того… кого?

Не знаю.

Но я тянусь к нему. Я готова помочь. У меня ведь тоже есть крылья. Во сне. Или в забытьи? Я… главное, что тянусь. И у нас получается. Море вдруг падает вниз, а ветер снова становится покорен. Он наполняет собой кожистые паруса крыльев, и кости гудят от боли. Но мы держимся.

Берег.

Он близок.

Он еще ближе, чем кажется. И там, на нем, я вижу… кого-то? Неважно. Я все-таки падаю. Силы покидают меня стремительно. И море со смехом убирает волны, оставляя покрытый каменными зубьями песок. Они остры. Они хрустят, ломаясь под моей тяжестью, но в то же время пробивают толстую драконью шкуру. И я кричу от боли. А потом захлебываюсь криком, соленой водой, которая накрывает сверху. Море знает толк в ловушках.

И… и вода смешивается с кровью.

Больно.

Но я жива.

Жив.

Пусть крыло и тянется бессильно, вывернутое, сломанное, с изодранной о рифы перепонкой. Но я-то… мы. Мы бредем по песку, пробиваясь к той части берега, куда море не достает. И когда переступаем его, то… еще шаг.

И на песок падает человек.

Правда, кровь, вытекающая из ран его, чернее дегтя. Но разве это важно?

Главное, что мы все еще живы.

Последнее, что я увидела, – тени, что устремились к лежащему. И это вовсе не люди.

– Милли? – Этот голос окончательно вырвал меня из сна. – Милисента!

Я открыла глаза и увидела мужа, а еще десяток ярко-белых шаров, что парили под потолком, подсвечивая яркую паутину защиты.

– П-просто… сон. – Я выдохнула.

Шары покачивались. А я чувствовала ниточки, которые тянулись к ним. Шары на ниточках… твою ж…

– Защита с-сработала?

– Сработала. – Чарльз лежал рядом и пялился в потолок. – Я сказал маме, что ты… переживаешь.

– Ага. А она?

– Сказала, что пришлет горячего молока.

– И булочку. Две. Нет, лучше три.

– Ты все еще…

– Угу. – Я вытянула руку и дернула за веревочку, и ближайший шар плавно опустился в мою ладонь, чтобы уйти в кожу. Та на мгновенье стала прозрачной, точнее будто стеклянной, и сквозь это стекло виднелись полупрозрачные, словно изо льда сотворенные, нити мышц, тонкие трубки сосудов и даже кровь, бегущая по ним.

А потом все погасло.

И я потянула второй шар, заставляя его растворяться в моей Силе.

Меня хватило на четыре штуки.

– Пусть повисят, – решила я, пытаясь подавить зевок. – А я в самом деле видела сон. Как раньше.

– Опять тех?

– Нет. Другого. Но, знаешь… берег знакомый. Такое чувство, что там умер дракон. – Я подумала и добавила: – Или нет. До конца я не досмотрела.

Молоко с медом принесли.

И булочки тоже.

И холодную оленину, а к ней – два вида сыра. Наверное, оно тут не принято, устраивать застолье посреди ночи, но, поев, я справилась еще с двумя шарами.

– Вот так. – Я сыто икнула, чувствуя, как меня окутывает знакомая полудрема. – Надо поскорее с университетом решать. А то ведь сны – они такие. Не успокоишься, пока… в общем, университет мне не так жалко. А к дому я привыкать начинаю.

Кстати, шары светили мягко.

И спать не мешали.

Во всяком случае, мне.

Эванора поняла, что случится, за мгновенье до того, как нить, связывающая два мира, лопнула. Этого мгновенья хватило, чтобы вцепиться в руку сестры.

И та успела повернуться, чтобы сказать что-то… а потом стало больно.

Очень больно.

Даже тогда, когда она пришла в себя после путешествия в запертом ящике, так больно не было. А тут… Кожа горела.

И казалось, еще немного, и Эва сама увидит этот огонь. И сгорит в нем. Вся. Без остатка. Она закричала. Громко-громко. Но из горла вырвался только сдавленный сип.

А воздух закончился.

Вдруг.

Он оставался вокруг, но такой… такой тягучий. Эва хватала его губами и не могла ухватить. Она попыталась подняться, только ноги не слушались.

И руки.

И…

– Лежи смирно! – рявкнул кто-то сверху, а потом взял и упал на Эву, вышибая из груди застрявший воздух. И тогда она смогла дышать.

Снова.

Неужели…

Она будет жить? Она… она заплакала. И со слезами из нее выходило что-то чужое, на редкость омерзительное, гадкое даже. А то существо, которое прижимало Эву к полу, склонилось и начало слизывать слезы, урча от удовольствия.

И длилось это, наверное, вечность, но потом слезы иссякли.

А существо…

– Тори… – Эва всхлипнула еще раз. – Что ты…

– И-извини. Кажется… – Тори встрепенулась и сползла, чтобы встать на корточки. – Извини, я не знаю, что на меня нашло! На самом деле там что-то… мы не досмотрели!

– Его убили, чего там еще смотреть. – Эва с кряхтением повернулась на бок. Странно, что их до сих пор не хватились.

Или просто времени прошло не так много. Там, на другой стороне, время идет иначе. Эва знает.

Встать получилось только на четвереньки.

Нет, так они далеко не выберутся. Разве что если быстрее переставлять руки. Раз, два, три… На четвертом счете колено наступило на рубашку, и та затрещала.

– П-погоди. – Тори поднялась по стене и протянула руку. – Ты… аккуратно давай. А то у меня в голове… знаешь, я как-то украла маменькину настойку. Вишневую. От нервов. Тогда так же гудело. И главное, все вокруг таким чудесным сделалось. Еще танцевать очень хотелось. Но я девушка благоразумная. Пошла ловить жаб.

– Зачем тебе жабы?

– Тебе в кровать подкинуть собиралась.

– Тори!

– А что? Скучно было. Только сейчас тут жаб ловить негде, а значит, ты в безопасности.

Тут Эва готова была поспорить. Но руку сестры приняла – выбирать не приходилось, на четвереньках она себе точно нос расшибет – и поднялась.

– А еще нам надо посмотреть. На него.

– Зачем?

Смотреть на постороннего типа, который обнаружился в подземелье, Эве совершенно не хотелось. И еще надо подняться.

Разбудить отца.

Брата.

Рассказать про тот дом. И про Эдди.

Эдди!

– Что опять? – Тори стояла, упираясь обеими руками в стену.

– Эдди…

– Ничего ему не будет, – отмахнулась она.

– А вдруг…

– Ты же живая. Вот и он тоже.

– Я живая, потому что повезло, а не потому что я умная и ловкая, – возразила Эва и попыталась сделать шажок.

Правда, совсем крохотный.

На полстопы.

И второй.

А… а Тори добралась до постели и не нашла ничего лучшего, чем сесть на нее. Хотя раненого чуть подвинула.

– Помоги мне. Или так и будешь стоять?

– Я иду, – мрачно сказала Эва. – А ты что делаешь?

– Не видишь? Пытаюсь его раздеть.

– Зачем? – Краска хлынула к лицу, потому что… потому что приличные девицы не раздевают малознакомых мужчин, и даже хорошо знакомых тоже не раздевают. Особенно если те пребывают в бессознательном состоянии.

Вдруг он против?

И скорее всего, действительно против.

– Затем. Помоги. Или так и будешь взглядом буравить? Между прочим, чем раньше мы вернемся, тем меньше шансов, что нас хватятся.

– Мы… должны рассказать!

Эва сделала шаг и упала бы, кабы не постель.

Что ж, если на ней Тори сидит, то и ей можно. Постель большая, а раненому, кажется, все равно, сколько девиц к нему присело. И…

Тори склонилась над ним и втянула носом воздух. Нет, вот это совершенно точно за гранью приличий! Очень. Очень далеко за гранью! Обнюхивать, полураздетого… а если она надругаться захочет? Что Эве делать?