— Монах! — прошептал он. — Да, это действительно монах! И вечно этот капюшон на лице!.. Невозможно увидать его лица. Этот человек, вероятно, имеет несомненную причину скрываться!

Он выпрямился и сложил руки на груди. Лоб его был нахмурен, брови все более и более сдвигались. Все лицо выражало внутреннюю работу человека, старающегося найти разгадку трудной задачи.

« Под всякой тайной, — говорил он себе, — скрывается пожива для того, кто сумеет приподнять ее покрывало. Бывают, правда, удары кинжала. Но, ба! Я все же во что бы то ни стало должен открыть тайну почтенного отца «.

И он снова стал глядеть в скважину.

« Странно! — думал он. — Даже в присутствии милорда он не снимает капюшона! Это личность до крайности интригует меня. Я дал бы десять пистолей, чтобы сорвать эту постоянно скрывающую его занавеску. Я встречаю его повсюду: у короля, у инфанта, даже у самого графа… И у милорда также! Это переходит всякие границы… Он должен иметь какой-то расчет, чтобы так дефилировать между враждебными партиями. Уж не конкурент ли он мне?

Вдруг он услышал за дверями звон металла и снова поспешил наклониться к замочной скважине.

— Золото! — обрадовался он, всплеснув руками.

Англичанин открыл шкатулку, стоявшую на столе напротив двери. Он несколько раз опускал в нее руки и каждый раз вынимал полную пригоршню золота. Монах был неподвижен. Когда Ричард Фэнсгоу вынул сколько ему было надо, он пересчитал деньги и передал их с поклоном монаху.

— Он еще ему кланяется! — проворчал Макароне. — Кто знает, он, может быть, говорит ему еще и: «Ваше святейшество, вы очень добры, что избавляете меня от моих гиней, и я вам от всего сердца благодарен за это».

В эту минуту монах и лорд Ричард направились к двери. Падуанец едва успел вовремя отскочить в сторону.

Дверь отворилась.

— Я очень благодарен вашему преподобию, — сказал лорд Ричард Фэнсгоу, — и прошу принять уверения в моей преданности.

— До завтра, — произнес монах.

— Когда будет угодно вашему преподобию, я всегда к вашим услугам.

Монах вышел. Ричард Фэнсгоу с довольным видом потер руки.

Что же касается падуанца, то он был буквально поражен. «Он дал монаху пятьсот гиней, — подумал он, — и еще сам же благодарит его!»

Глава XVIII

КАБИНЕТ

Лорд Ричард Фэнсгоу вернулся к себе в кабинет, не заметив падуанца, который затаился в углу.

«У него очень веселый вид, — подумал Макароне. — Ясно, что это какая-нибудь интрига, нити которой нет у меня в руках. Уж не образуется ли шестая партия?»

В эту минуту Балтазар возвратился.

— Ну что? — поспешно спросил падуанец.

— Я отдал письмо.

— Удостоили ли…

— Конечно.

— Как! Прелестная Арабелла прочитала строки, написанные рукою ее нижайшего раба?

— Она сделала больше.

— Что я слышу! — обрадовался Макароне, вставая. — Неужели я могу надеяться на такое счастье? Неужели она согласилась написать ответ?

— Она сделала больше, — снова повторил Балтазар.

Падуанец принял театральную позу.

— Балтазар! — вскричал он. — Говори скорее, а не то мое бедное сердце разорвется!

— Мисс Арабелла назначает вам свидание, сеньор Асканио.

— Свидание! О счастье! О райское блаженство! Где? Когда? Отвечай же!

— Завтра вечером в саду отеля, вот вам ключ от решетки.

— Не сон ли это? Кажется, что мне действительно удастся все устроить! — радовался Макароне, схватывая ключ.

— Будьте скромны! — сказал Балтазар.

— О, я буду нем как могила! — отвечал Асканио, кладя руку на сердце.

Потом он прибавил очень холодно:

— Приятель Балтазар, я теперь не при деньгах, но можешь считать меня своим должником на пятьдесят реалов. Теперь поговорим о другом: монах ушел…

— Хорошо, я доложу о вас милорду.

— Погоди немного. Этот монах сильно интересует меня. Балтазар, не можешь ли ты узнать, кто он?

— Может быть.

— И что он делает у милорда? — продолжал Макароне.

— Это не невозможно!

— Я тебя награжу по-царски, Балтазар. Подумай об этом, и проводи меня.

Лорд Ричард Фэнсгоу был старик с холодным, ничего не выражающим лицом. Его редкие и почти белые волосы росли только на затылке, оставляя открытым большой, но узкий и покатый лоб. Его борода, подстриженная по английской моде того времени, сохранила так же, как и усы, свой естественный цвет — белокурый, с рыжеватым оттенком. У него был острый подбородок и тонкие бледные губы, расстояние от носа до рта было совершенно непропорционально общему овалу лица. Маленькие, серые, близорукие глаза, постоянно полузакрытые веками без ресниц, бросали хитрые взгляды из глубоких орбит.

Общий вид этой физиономии дополнялся прямым носом, опускавшимся перпендикулярно к верхней губе. Этот, чисто британский, нос был настоящий нос дипломата. Глаза могли улыбаться, рот сжиматься, бледный цвет щек переходить из бледного в ярко-красный под влиянием радости или гнева, нос же всегда оставался неподвижен и был точно мертвый. Бывают нескромные носы, раздувающие ноздри или меняющие цвет и тем выдающие тайные мысли своих господ, но нос лорда Ричарда никогда не делал ничего подобного, вы могли бы уколоть его, но он все-таки остался бы неизменен, вы скорее сломали бы его, чем заставили покраснеть.

Читатель поймет, как должен был дорожить им лорд Ричард, если узнает, что вышеозначенный лорд заплатил за этот нос три гинеи одному хирургу в Йорке, на родине лорда.

Нос был из картона, на серебряном каркасе, и так прекрасно сделан, что Фэнсгоу был очень рад, что утратил тот, которым его первоначально наделила природа.

Остальная часть особы лорда Ричарда была безукоризненна. Его называли горбатым только люди, не любившие его, а чтобы не заметить, как он хромает, надо было предварительно быть ослепленным его орденом подвязки.

Англичане по большей части красивы, хорошо сложены и вообще безукоризненны относительно правильности форм, тем не менее нельзя сказать, чтобы у них была приятная наружность. В их наружности есть что-то отталкивающее, под свежим цветом лица просвечивает эгоизм, самая любезность их напоминает собою сухой столбец цифр.

Бессмертному дон Жуану никогда не приходило в голову воплотиться в англичанина; чтобы соблазнять дам, ему подходила меланхолическая маска германца, живое и страстное лицо итальянца, жгучий взгляд испанца или, по крайней мере, живая и остроумная улыбка чистокровного француза. В образе же англичанина — одного из тех прекрасных англичан, которые кажутся восковыми фигурами, у которых на теле Аполлона сидит голова куклы, дон Жуан говорил бы в нос: «Я тебя люблю», и умер бы от сплина прежде, чем завоевал бы сердце какой-нибудь неутешной вдовы.

Не будучи обольстительным, даже когда он хорош собою, англичанин отвратителен, когда некрасив.

Лорд Фэнсгоу, можно сказать, превосходил эту привилегию своей нации. Его вид внушал недоверие и отвращение. За его некрасивой улыбкой виднелось коварство и надо было быть очень доверчивым, чтобы не замечать хитрое выражение его глаз.

Тем не менее, глубоко пропитанный основными правилами английской политики, он был сносным дипломатом и пользовался доверием Букингэма.

В ту минуту, когда прекрасный падуанец был введен в кабинет лорда, последний писал письмо. Он сделал знак вошедшему подождать и продолжал свое занятие.

Макароне отвечал грациозным жестом и непринужденно опустился в кресло.

— Не обращайте внимания, милорд, — сказал он, — я был бы в отчаянии, если бы вы стали со мною церемониться.

— Фэнсгоу поднял на Асканио свои полузакрытые глаза и на мгновение остановил перо. Его лоб слегка нахмурился. Презрительная улыбка мелькнула на его губах.

Макароне начал играть кружевами своей манжетки и взглянул на милорда со снисходительной улыбкой, которая, казалось, говорила:

«Между друзьями все должно быть просто».

«Этот дурень порядочный оригинал», — подумал Фэнсгоу.

Затем он снова стал писать.

Размышляя, он совершенно забыл о присутствии падуанца и начал, как это делают многие, шепотом диктовать себе письмо.