Было уже довольно холодно, но корок льда на мелких лужах не было видно, только легкий снежный налет на лесных тропинках. Трудно было сказать, какой нынче месяц. Листья на некоторых деревьях еще упрямо держались, но вместе с тем животные меняли окрас, а ночи становились с каждым днем все холоднее. И страх не добраться до границы опоясывал грудь все сильнее.

За лето я могла бы давно пройти лес, если бы не встреча с мародерами и необходимость долго выжидать после начала восстания. Ни раз за прошедшее время я вспоминала, как люди без разбора начали избивать друг друга до смерти, как летели зажигательные смеси и гранаты, как из рупоров звучали холодные призывы к действию обезумевшей толпы. Нет ничего проще, чем заставить разъяренную массу идти за голосом выдуманного лидера, преследующего утопическую и неконкретную идею простого разоблачения. Но люди шли. Они яростно сражались и даже не задумывались, за что они сражаются, – не во имя, а против. Из-за этого они охотно шли за любым человеком, готовым стать символом переворота и символом противостояния, без конкретных идей и предложений. Так и получилось, что одна вечная власть, нагнетающая удушающий тоталитарный режим под видом мягкого либерализма, сменилась абсолютной безыдейностью и еще больше возросшей преступностью. Соседние страны первыми прибежали на помощь. Прибежали так быстро, будто давно готовились к тому, что от них потребуется большая гуманитарная миссия. Они забрали детей дошкольного и младшего школьного возраста, а всем оставшимся выдали пайки и пожелали удачи в борьбе за восстановление справедливости. Конечно, за пайки быстро началась драка. Принцип «выживает сильнейший» заработал в полную силу. Я добровольно отдала детей за границу, потому что понимала, что здесь им точно делать нечего, а сама укрылась в лесу, забрав из дома все, что только может понадобиться. В лес, как я, почти никто не пошел. По крайней мере, я видела следы пребывания человека всего два или три раза. Зато при приближении к деревням или городам количество трупов возрастало. Растерзанные голые тела лежали в грязи. Никаких личных вещей рядом не было. Разве что иногда валялось что-то из документов или дырявая сумка, словом, то, что бандитам и мародерам незачем было оставлять при себе. В самом начале я еще пыталась кого-то хоронить из жалости, прикрывать листьями, но потом заметила, что на тела слетаются птицы и приходят животные, а зарытых неглубоко они все равно разрывают, и оставила свои благородные затеи. Иногда я вовсе не совалась в дома, располагавшиеся на территории поселения, возле которых находила тела. В конце концов, я просто начала проходить мимо, лишь изредка закрывая глаза тем, кто продолжал с надеждой смотреть в небо, даже после смерти отчаянно цепляясь за жизнь. Так проходили первые несколько недель моего странствия по лесам. Я смутно представляла, куда мне идти: вперед и левее, чтобы пересечь границу в нужном месте. Мне казалось, если постоянно идти, то хватило бы пары месяцев, но без карты, только по памяти и убегая от мародеров, мой путь увеличился в несколько раз.

Воспоминания о прошлом в моменты монотонной работы все еще имели сильную власть над моим сознанием. Изгонять болезненные воспоминания не так просто, как кажется. Отмахиваясь от неожиданно ярко возникших картин перед глазами, я оглядела свой новый дом: у меня получилось создать довольно крепкие, на первый взгляд, стены и крышу, фасадную стенку с узким проходом внутрь, приятный настил внутри. По сравнению с пространством за стенами шалаша внутри было гораздо теплее, особенно с теплым еловым настилом. Только жилищу, несмотря на настил, все-таки не хватало двери, которая позволила бы сделать шалаш более герметичным от осадков и ветра. Сил у меня почти не осталось. Все эти приготовления выжали меня до последней капли так, что веки готовы были сомкнуться на многие часы вперед, не оставляя шанса продолжать работу. Только дверь или ее подобие совершенно необходима хотя бы для защиты от голодных животных. Не знаю, может ли шалаш удержать медведя или волка, но по крайней мере, мне будет спокойнее, что вокруг меня стены и я не проснусь среди ночи от того, что кто-то пытается мной отужинать. Вобрав побольше холодного воздуха в легкие, я отправилась на поиски новых стройматериалов.

* * *

Впереди сквозь деревья показалось пустое шоссе. Вокруг ни звука, только холодный ветерок обдувал опавшие листья и заросли высокой травы, виднеющейся вдали. Я осторожно направилась в сторону дороги, прислушиваясь к шуму шин, – ничего.

Свежий запах леса постепенно сменился на другой, знакомый, немного солоноватый. Запах доносился из-за высокой травы, виднеющейся за деревьями, откуда по мере приближения за бархатным шуршанием послышался ропот мелких волн. Я направилась вперед, в сторону шума воды, попутно воскрешая в памяти карту, чтобы понять, где я оказалась. Обычно вода помогает мне сориентироваться: это понятная и совершенно конкретная точка на карте в отличие от сплошного лесного массива. За дорогой оказался старый съезд со шлагбаумом. На шлагбауме висела выцветшая табличка с угрожающей надписью: «Свалка мусора запрещена. Штраф 5000 руб.». Обхохочешься, особенно если отвести взгляд немного в сторону, а там растерзанный, полуразложившийся от времени пакет и пустые бутылки, с которых дождями смыло былое величие бренда.

Проход закрыт. Я прошмыгнула под шлагбаумом и направилась по старой колее вперед к зарослям. Это оказалась не трава, а высокий камыш, стеной расположившийся на побережье бескрайнего озера. К воде вели глубокие грязевые полосы, на которых отчетливо виднелся рисунок протектора. Здесь были автомобили, крупные вездеходы. Сложно сказать когда: я не умею определять давность следов. Но то, что это место явно привлекло внимание людей, уже настораживало. Если они здесь были, они могли вернуться. На всякий случай я снова оглянулась вокруг – никого, дорога позади все еще была безмолвна. Из шума только шорох камыша да шепот волн неспокойного озера. Осторожными шагами я направилась вдоль зарослей. Под ногами журчал ручей, я видела его, когда шла по лесу к дороге, и возле шлагбаума из канавы торчала труба. Так этот лесной ручей и попадал в озеро. На его берегу я увидела голубую глину и большой след, явно от волчьей лапы. На всякий случай я решила набрать немного глины. Она никогда не помешает. В конце концов, если не пойдет на лечебные цели, так пригодится для укрепления шалаша.

За ручьем я увидела еле приметные вагончики, стоящие в ряд друг за другом. На одном из них с торца виднелась табличка «Народная ул., 46». Ни одного дома поблизости в этих местах видно не было. Откуда взялась табличка с номером дома – непонятно. Разве что приволокли откуда-то и повесили для красоты. Я однажды видела похожий стиль декорирования: табличку, которую вешают обычно на остановках общественного транспорта. Какой-то умник повесил у себя около участка такую, с расписанием движения троллейбуса №10. Удивительно, как совершенно чужие друг другу люди действуют схожим образом. «Иногда мне кажется, что есть не только разделение людей по типу внешности или национальности, но и по типу мышления. Иначе как объяснить, что одним категориям людей присущ один образ мыслей, а другой условной группе – другой», – думала я, осматривая вагончики. Все они были расписаны граффити, окна плотно закрыты железными листами. Уличный туалет стоял неподалеку с приоткрытой дверцей. Тишина. Вокруг никого не было, и вагончики пустовали.

Сердце в груди тревожно застучало, липкий клокочущий ком подкатил к горлу. Любая возможность присутствия людей рядом вызывала ни с чем не сравнимое ощущение страха. Беспрерывно оглядываясь по сторонам, я аккуратными шагами приблизилась к приставленной лестнице одного из вагончиков. Плохо приколоченная к дверному проему пластиковая мешковина немного отходила, будто специально для того, чтобы удобно было проходить внутрь, особенно не выпуская тепло. Холодный ком больно давил на горло. Потребовалось время, чтобы решиться переступить порог вагончика. Пахнуло сыростью и грязной шерстью. С улицы проводов не было видно, значит, электричества нет и искать кнопку выключателя бесполезно. Я прислушалась – тихо. По-прежнему доносился только звук камыша и журчание маленького ручья рядом. Уже более решительно я шагнула внутрь.