Дайн произнес: «Я не могу дать ответ. Мне нужно обдумать твои слова [и вникнуть в твои любезные речи^[42]]».

«Думай, но не слишком долго», — предупредил посланец.

«Мое время принадлежит только мне», — ответил Дайн.

«До поры», — прошипел всадник и ускакал во тьму.

Ни один из участников этого диалога не имеет в виду то, что говорит. Первая фраза Дайна содержит завуалированное обвинение: в английском тексте она заканчивается словами «fair cloak», то есть «нарядный покров», которые подразумевают, что под этим покровом таится нечто дурное. Ответ гонца выглядит как согласие, но в действительности является угрозой. Вторая реплика Дайна кажется такой расплывчатой и иносказательной, что на нее вроде бы нечего ответить. Однако второй ответ гонца, который снова соглашается с Дайном, звучит так резко, что нельзя вновь не услышать в его словах угрозу. Он словно предупреждает Дайна, что настанут времена, когда этой свободы размышлений у него уже не будет. Обмен репликами полон угроз, и из него мы понимаем, что ответ на вопрос, ради которого был созван Совет, — «Что делать с Кольцом?» — важно найти как можно скорее. Но одновременно этот диалог позволяет узнать, что собой представляет весь народ гномов: упрямые, скрытные, склонные утаивать свои намерения — одним словом, чудны́е (и это слово, thrawn, фигурирует в текстах Толкина, см. «Тезаурус Толкина» (Tolkien’s Thesaurus) авторства Ричарда Блэквелтера). Нет ничего удивительного в том, что такой эпитет из языка северных народов звучит похоже на имя отца Торина, Трейна.

Еще одним убедительным примером различий в манере речи могут служить, например, Арагорн и Боромир: они единственные люди среди участников Совета, оба могучие воины с похожими именами и общим происхождением. Казалось бы, и говорить они должны примерно одинаково, но это не так: их стиль речи очень различается. Речь Боромира с самого начала чем-то напоминает манеру Элронда, он использует архаизмы типа verily (воистину) и I deem (мыслю)^[43] и грамматические конструкции с обратным порядком слов, такие как, например «Loth was my father to give me leave» («Неохотно отпускал меня в путь отец»). Арагорн вполне способен отвечать ему на том же языке, но прибегает к подобным оборотам, как правило, лишь когда обращается непосредственно к Боромиру, словно стараясь произвести на него должное впечатление. Однако он с легкостью переходит на совершенно разговорную речь, например когда рассказывает про Наркисса, — Боромир никогда не произносит слов вроде «один толстяк» и делает вид, будто в принципе не знаком ни с кем из простонародья. Разумеется, между этими двумя намечается некоторое противостояние, потому что если Арагорн действительно тот, за кого себя выдает, то именно ему, а не Боромиру, предстоит править Минас-Тиритом. Боромир уклоняется от прямого ответа на вопрос Арагорна: «Хочешь ли ты, чтобы род Элендила вернулся в Гондор?» Разница в манере речи обоих персонажей становится особенно заметной, когда Боромир (уже во второй раз) выражает сомнения по поводу услышанного:

«И быть может, Сломанный меч Элендила превратится в проклятие для врагов Гондора… если тот, кто его унаследовал, унаследовал не только Сломанный меч».

Подобное открытое выражение сомнения таит в себе оскорбление, однако Арагорн отвечает на это спокойно и едва ли не небрежно:

«Настанет день… когда мы проверим это в бою».

Впрочем, каким бы небрежным ни казался этот ответ, он содержит в себе формулировку, которая часто встречается в старинных английских текстах о древних героях («Пришел день проверить, так ли мы сильны, как похваляемся», — кричали воины друг другу). Те же слова произносит в «Хоббите» и Торин Дубощит, хотя Бильбо в ответ немедленно парирует насмешливым замечанием (см. стр. 107–108). Ответ Боромира Арагорну звучит двусмысленно:

«Надеюсь, он настанет не слишком поздно».

Манера их общения вкратце напоминает нам, что Арагорн, с одной стороны, еще и Бродяжник, и ему нет нужды все время демонстрировать чувство собственного достоинства, но, с другой стороны, этот Бродяжник не кто иной, как Арагорн, и в этом качестве он обладает не меньшим, а даже большим авторитетом, нежели сам Боромир. Этот завуалированный обмен выпадами между двумя героями словно намекает нам на их будущее противостояние.

Впрочем, наиболее наглядным примером речевого разнообразия может служить длинный монолог Гэндальфа, который в своем рассказе приводит прямые цитаты из речи самых разных персонажей. Если бы Толкин не прибег к этому приему, то такой пространный монолог, полный огромного множества важных для сюжета деталей, неизбежно бы прискучил читателям. Слова нескольких персонажей (семерых), которые цитирует Гэндальф, равно как и речи Боромира и гонца Саурона, призваны создать зловещую атмосферу надвигающейся угрозы, более или менее явной.

Самым незначительным с точки зрения развития сюжетной линии, вероятно, является Жихарь Скромби, единственная задача которого состоит в том, чтобы сообщить Гэндальфу об уходе Фродо и компании. Он устраивает много шуму из ничего, и Гэндальф, как он сам говорит, его «долго расспрашивал и мало узнал». Гэндальф делает особый упор на словах Жихаря.

«Мне вредны перемены, — жаловался он. — Я старый, и перемены к худшему подрывают мое здоровье». Он без конца твердил о переменах к худшему.

Это, разумеется, звучит ужасно глупо, потому что единственной его печалью были Саквиль-Бэггинсы. Саруман/Шаркич окажется куда хуже этого «худшего», не говоря уже о том, что могло быть и еще хуже, чем при Шаркиче. В любом случае старый Жихарь просто не понимает смысла слов, которые употребляет. Говоря о вреде перемен, по-английски он произносит слово abide (примириться, терпеть), и уж конечно Жихарь вполне в состоянии примириться с подобными тяготами, тем более что выбора у него все равно нет. В старину это слово означало «ожидать исхода, стоически дожидаться чего-либо», и такая трактовка здесь была бы более уместна. Впрочем, Жихаря жизнь все равно ничему не учит, и даже в конце книги он продолжает сыпать сомнительными нравоучениями. («Ветер — он одно сдует, другое нанесет, это уж точно, [как я всегда говорю]^[44]» (хотя ничего такого он не говорил). «И все хорошо, что кончается еще лучше!» (по крайней мере, он умерил свою любовь к превосходной степени).) Жихарь не самый важный персонаж, но он представляет собой живое напоминание о том, что такое психологическая неподготовленность. Тут важно вспомнить, что главу «Совет» Толкин писал в первые годы Второй мировой войны.

Еще большей архаичностью, чем речи Элронда, отличается манускрипт Исилдура, найденный Гэндальфом в архивах Гондора и повествующий о том, как Исилдур в древности отсек палец с Кольцом от руки Саурона после битвы при Дагорладе. В нем используются старинное окончание форм глаголов — eth (seemeth, fadeth) и формы сослагательного наклонения типа «were the gold made hot again» («ежели накалить Кольцо в огне»). Впрочем, самая зловещая фраза в этом манускрипте за прошедшие годы ничуть не утратила своей актуальности. Исилдур говорит о Кольце: «Это — мое сокровище (It is precious to me), хоть я и заплатил за него великой болью», и любой читатель книги «Хоббит» сразу вспомнит, что именно так Горлум и отзывался о Кольце — «my precious» («моя прелесть»). Исилдур в Гондоре уже близок к тому, чтобы стать призраком, равно как и Горлум в свое время тоже был на волосок от такой судьбы.

Впрочем, самый пугающий рассказчик в этой главе одновременно оказывается ближе всего к современности и в каком-то смысле лучше всех нам знаком. Это Саруман, колдун, ставший перебежчиком. Впрочем, так ли это? Он хочет «присоединиться» к «новой Силе», то есть к Саурону, по той лишь причине, что тому уготована победа. Но когда Гэндальф отвергает любые попытки склонить его на ту же сторону, Саруман дает понять, что он готов предать и эту «новую Силу».

«Неужели ты думаешь, мы не могли бы распорядиться им? Тогда Сила перешла бы к нам. Теперь ты знаешь, зачем я призвал тебя».