Судя по некоторым данным, уже в 1482 году отвод земель Кирилло-Белозерскому монастырю осуществлялся великокняжескими наместниками203.
Договор 4 апреля 1482 г. примечателен еще и тем, что в этом документе среди наследственных владений Михаила верейского впервые встречаем наименование Ярославца. Прежде город (напомним, что официально первым упоминающим его документом считается духовная грамота Владимира Андреевича серпуховского, где говорится о “Ярославле с Хотунью”204) под названием Ярославец упомянут только в жалованной данной и тарханной грамоте великого князя Ивана Васильевича игумену Троицкого монастыря Спиридонию (1467–1474 гг.)205. Раньше среди наследственных владений Михаила Андреевича, так же, как среди владений его отца – Андрея Дмитриевича Можайского, Ярославец ни разу не упоминается. Этот факт может быть истолкован по-разному. Можно предположить, что город не принадлежал прежде Михаилу Андреевичу, и был получен им не по завещанию отца (как это можно думать исходя из текста договорной грамоты № 75, называющей Ярославец также как Верею и Белоозеро вотчиной верейского князя). В таком случае город перешел в состав Верейско-Белозерского княжества (уже включавшего в себя, по-видимому, большинство волостей и станов будущего Ярославецкого уезда206) между 1472 и 1482 гг. Необъяснимым остается упорное именование источниками Ярославца “отчиной” верейского князя. Время, когда Михаил Андреевич стал терять политическую власть, когда он без видимых к тому причин был лишен пожалованного великим князем Василием Васильевичем Вышгорода, вряд ли могло быть временем нового дара со стороны великого князя Ивана Васильевича. Факт такого пожалования не мог бы быть скрыт самим Иваном III, впоследствии отобравшим все владения верейского князя, но тщательно старавшегося подкрепить свои действия юридически.
Более обоснованным представляется предположение о том, что небольшая крепостца-городок была настолько мала, что не стоила до сих пор, по мнению и верейского, и великого князей, отдельного упоминания в документах. И только с той поры, когда Михаил Андреевич стал терять свои владения, городок начал приобретать какую-то значимость. Кроме того, князь Михаил был человеком хозяйственным. Возможно, его заботами и сам городок и “тянувшие” к нему территории в экономическом отношении достигли такого уровня развития, когда должны были уже управляться отдельными наместниками, а не управителями княжеского хозяйства в Верее. И потому именно в начале 1480-х гг. Ярославец появляется в документах и называется “отчиной” верейского князя, как и было на самом деле.
В 1483 г., менее чем через год после рассмотренного выше докончания, великий князь Иван Васильевич заключает с Михаилом Андреевичем верейским очередной договор, из которого узнаем, что последний уже “отступился” великому князю “после живота своего” не только от Белоозера, но и от Вереи, и от Ярославца.207
Следует отметить, что документ не позволяет определенно установить разницу в правах князя Михаила Андреевича на разные части своей бывшей “отчины”. О передаче владений верейского князя “после его живота” великому князю говорится в четырех разных статьях грамоты:
1)“… А чем благословил тебя отець твои князь Андреи Дмитриевич, по душевнои грамоте отца своего, и твоего деда… в Москве, так же и вотчиною своею Ярославцем с волостьми, и с путми, и съ селы, и съ всеми пошлинами, и ты после своего живота ту свою вотчину дал мне…, так же что наперед сего дал еси мне, великому князю, свою отчину Белоозеро… и грамоты еси свои на то мне дал… и что еси въ своеи отчине себе примыслил или что себе примыслишь, и что яз, князь велики, пожаловал тебя своею вотчиною Вереею с волостми и с отъезжими месты, что взял есмь в своеи вине у твоего сына… до твоего живота. А мне, великому князю, и моему сыну, великому князю, и моим детем меншим тое вси твоеи вотчины под тобою не хотети, и блюсти, и не обидети, и не вступатися, и моеи братьи молодшеи…”
2) “…А Верея и Ярославець держати нам под тобою по душевнои грамоте отца твоего князя Андрея Дмитриевича, до твоего живота…”
3) “…А отоимет бог тебя, моего брата молодшего, князя Михаила Андреевича, ино после твоего живота та вся вотчина, чем тя благословил отець твои, князь Андреи Дмитриевич, в Москве, и Ярославець со всем, и Белоозеро со всем, и что яз, князь велики, пожаловал тобя своею вотчиною Вереею со всем, и та вотчина твоя вся после твоего живота мне, великому князю, со всем по тому, как было за тобою…”
4) Повторяется последняя формула, но к ней добавлено, что в случае, если “бог отоимет” великого князя Ивана Васильевича, – все аналогичные права на верейско-белозерские владения закрепляются за наследником великого князя.208
Выводы о различии в правах князя Михаила на все упомянутые земли на основании столь расплывчатых данных делать трудно, но понятно, что оно было. Можно предположить, что в Белоозере Михаил Андреевич уже утратил права распоряжения землями (о чем говорят, как нам кажется, упомянутые факты присутствия великокняжеских наместников на Белоозере в 1482 г.). Нечто подобное (если и не формально, то практически) произошло и с Вереей. Об этом также может свидетельствовать отсутствие каких-либо пожалований из верейских земель в духовной грамоте верейского князя. Следует отметить, что статус Вереи грамотой выделяется особо. Она несколько раз именуется “вотчиной” Ивана Васильевича, хотя одна из статей договора и признает, что владетельные права на нее Михаила Андреевича основаны на духовной грамоте его отца – князя Андрея Дмитриевича. Видимо, Вереей ранее этого момента уже владел сын Михаила Андреевича – Василий Удалой. После опалы последнего, вероятно, Верея и была взята великим князем себе. А затем уже вновь “пожалована” верейско-белозерскому князю “в держание” “до живота” его.
Переходя непосредственно к самой духовной грамоте верейско-белозерского князя, необходимо остановиться на ее датировке.
Исходя из навязанных верейскому князю условий будущего завещания А.А. Зимин предположил, что датировку рассматриваемой духовной можно датировать не 1486 г., как это сделал Л.В. Черепнин в ДДГ, но необходимо значительно расширить датировку и, возможно, отнести ближе ко времени заключения предшествующих договоров.209 Признавая более правильной расширенную датировку грамоты, предлагаем также принять во внимание и факт довольно длительной процедуры написания этого завещания. Черновой вариант, составленный по указанию Михаила Андреевича (для краткости в дальнейшем будем называть этот вариант – № 1210) был направлен на утверждение великому князю. В великокняжеской канцелярии его переписали (№ 2211) и отправили обратно Михаилу Андреевичу, где дьяк удельного князя еще раз его переписал (№ 3212). И потом, видимо, грамоту вновь отослали великому князю, а также – поставившему на обороте свою подпись митрополиту Геронтию. С другой стороны, в начальном протоколе грамоты № 1 отсутствуют указания на состояние здоровья завещателя. Отсутствие выражения “при своем животе”, как доказал С.М. Каштанов213, говорит о том, что грамота не была написана во время тяжелой болезни завещателя. Но в первоначальном варианте нет указаний и на доброе здравие князя. Это могло быть обусловлено преклонными годами Михаила Андреевича, когда, несмотря на отсутствие тяжелой болезни, кончина его близилась. Однако во втором, великокняжеском варианте появляется формула: “…пишу сию грамоту духовную при своем животе, в своем смысле и в своем разуме…”214 Говорит ли это о том, что верейский князь не знал о существовании такого правила, или специально, по какой-то иной причине не внес слова “при своем животе” в текст начального протокола грамоты, а осведомленный о его болезни великий князь приказал их вписать? Как правило, духовные грамоты свято сохранялись и передавались в княжеских семьях из поколения в поколение со всей казной. Но неосведомленность в правилах написания завещания, проявленная Михаилом Андреевичем, говорит скорее об отсутствии у него к тому времени духовной грамоты отца – Андрея Дмитриевича Можайского.215 Такое предположение кажется еще более обоснованным при дальнейшем чтении грамоты, во многих других случаях отступающей от установившихся канонов. Иные предположения о причинах отсутствия формулы о здоровье князя Михаила в начальном протоколе его духовной грамоты возможны, но были бы слишком умозрительными.
