– И что ты там делал? – как бы между прочим спросила я, устраиваясь на лестнице воробьем, но развернулась боком и ногу вытянула так, чтобы мыском туфли касаться его. Не очень-то и тянулась. Одна нога Ине так и осталась согнутой, а вторая почти упиралась в противоположную стену.

– Проверил, хорошо ли ты спрятала мой подарок, – нараспев ответил он, словно продолжая прислушиваться к чему-то. Знакомая картина, видела неоднократно. Опять родственники решили пообщаться? Интересно, как давно он спал?

– А говорил, что не станешь смотреть, – я пошевелила ступней у него под коленкой. Страшный некромансер посмотрел одним страшным алым глазом, но я не устрашилась. Вот если бы обоими…

Цапнул меня за щиколотку и шикнул.

– Что? – я спросила беззвучно, но он услышал и снова одним глазом посмотрел, уже другим.

– Поет. И они все молчат. Ты не представляешь, как это восхитительно.

– Что именно?

– Тишина и флейта. Так чуднó… Я знаю мелодию. Впрочем, ее мог слышать и кто-то другой. Это похоже на колыбельную. Розовая заря полосой над горами, много воздуха, серебряные шпили башен, ветер на лице. Так я вижу. Еще свет. Золотой. Нездешний. Так похожий на твой, огонек.

Он погладил по ноге, и вдруго вскочил, сдернул меня с лестницы и вскинув на плечо поставил ногу на ступеньку.

– Куда! – завопила я, понимая, что мы такой конструкцией однозначно не впишемся в проем наверху.

– Посмотреть на мой подарок, ты на него давно не смотрела, – проигнорировав мой вопль, Ине зашлепал по жалобно застонавшим ступенькам.

– И сейчас не хочу, меня от него тошнит.

– Ты же еще не смотрела.

– Еще не смотрела, а уже тошнит, – ляпнула я, упираясь ногой в потолок и поняла, что да, действительно, тошнит. Ездить вниз головой животом на плече после двух чашек чая не очень-то комфортно. О чем и сообщила. Ине замер, обдумывая мои аргументы и объяснения, я продолжала изображать подпорку, сползающая по ноге юбка грозила нарушить приличия.

– Хм… Знаешь, я передумал, потом посмотришь, сама. Сейчас у меня желание сделать с тобой что-нибудь вопиюще безнравственное прямо на этой лестнице, очень уж вид хорош.

– Лучше попозже, – ответила я и икнула. – Мне бы сейчас… О, тьма… Кажется меня…

Так быстро в ванную я еще ни разу не попадала. Но главное – успела.

Мне деликатно позволили побыть пару минут наедине с собой и своим не слишком богатым внутренним миром, затем помогли умыться, потому что руки-ноги тряслись, и оттранспортировали в “скворечник”, где замотали в кокон из подушек и одеяла. Побуравили странным взглядом, потрогали лоб, проверили пульс, показали разные фигуры из пальцев. Некоторые были похожи на неприличные. Я хихикала, Ине смотрел укоризненно, один в один – ба Мелли, и начинал гимнастику заново. Хмурился – что-то у него не получалось. Я разнервничалась, а он вышел.

Вернулся и с видом специалиста, досконально изучившего предмет, спросил:

– И часто ты это пьешь?

– Иногда. Он вкусный. Ты серьезно? – И тут же вспыхнула, представив, где он сейчас был и что конкретно изучал.

– Фууу, мне опять дурно.

– Думаешь, можешь меня чем-то таким удивить? Моя профессия и брезгливость вещи малосовместимые. Итак?

Опять этот пронизывающий взгляд куда-то в пупок прямо сквозь одеяло и мои прижатые к животу коленки.

– Я не беременна, – ответила я и отвернулась. Будто от него можно что-то скрыть. Особенно теперь. Будто я стала бы от него скрывать. Особенно теперь.

Прятать обиду в подушках было удобно, но он тут же оказался рядом, обдав горечью вины, и обнял. Молча. А что тут скажешь?

– Я вас слышала. Тебя и Мелитар. Еще тогда. Я… Ничего. Ничего. Как-нибудь.

Ему было больно за меня, а мне плакать хотелось от его вины. Он знал. И я знала, что он знает. Собрал меня вместе с гнездом из подушек своими руками и в шею дышал. Кололся криво остриженными волосами. Наверняка сам себя обкромсал, глядя в ближайшую более-менее отражающую поверхность, и даже догадываюсь чем, потому что было лень искать где-нибудь ножницы.

Явился сегодня на рассвете, бродяга-бродягой: холодный, мокрый, будто ночевал в единственной сохранившейся на краю посёлка куче снега, где ребятня зимой крепость лепила. Волосы колючими перьями – где короткие, где подлиннее. На комплименты буркнул, что само отрастет и греться полез. Так и уснула под его сопение. Встала поздно, потом чай этот… И с чего вдруг захотелось? Потом лестница. Одно мне было непонятно, почему дом показал мне детскую, а ему – нет? Только послушать разрешил.

Кажется именно тогда она и появилась. Тревога. Все, как всегда. День, еще день, весна, листья настырные лезут, на заднем дворе незабудками поросло. Галки гнездо свили под козырьком крыльца и шумели. Брусница родила мальчишку. Пока носила, молчала чей, но всем сразу понятно стало когда малой зубы показал – цапнул повитуху за палец. Воплей было и смеха. И тревога была. Сквозила из щелей, пробиралась под порог с вечерним туманом, подначивала ветер тихонько ныть в трубах, скрипела на зубах внезапно случившимся в каше камушком, пряталась на донце глаз ирьи Мелитар, и держала Ине в доме. Он еще никогда не был здесь так долго – три недели.

Я привыкла видеть его, открывая глаза, и засыпать под шелест угольков. Он ходил к ба копать грядки в ее огородике для трав вместе с “золотком” и шутил, что работник с лопатой всегда добудет кусок хлеба. Иногда он совершенно случайно оставлял лопату у чьих-нибудь чужих ворот и тогда по поселку пахло поминальными булками, а верный Ольгерт, хохоча, тащил “золотко” во свояси. Крылатый народ хоронит в земле только пришлых, так что для ирийцев лопата, по большому счету, не намек на то, что нужно могилу копать, а что пора посадить новое дерево. Или куст. Или семечко любое. Одна жизнь ушла – начни новую. Ямку можно и рукой вырыть, или совочком, просто совочек у ворот никто не заметит, а лопату видно.

– Совести у тебя нет, – ругалась Мелитар, а мне вспоминался разговор Ине с Эверном, о совести у темных и том, что у них всегда есть другой вариант.

Глава 16

Когда что-то случается, потом думаешь, как можно было не заметить и пытаешься понять, с чего все началось. Собираешь дни, как бусины на нитку, один за другим. Когда началось? Может, в тот день, когда в алтарном зале Холин-мар среди безумия и тьмы я услышала моего Ине, узнала его голос и запах задолго до того, как встретила его самого. Или раньше, когда только родилась, и отец с мамой, безумно счастливые, целовались над моей колыбелью. Или еще раньше, когда экипаж, в котором мои будущие родители возвращались после венчания, почти опрокинулся, и отцу пришлось ловить маму в пропасти над озером, как мой Ине поймал меня на Встречный день. Или в то позднее утро, когда мое сердце слушал звучащую флейтой тишину, а ко мне пришла тревога. Или на следующий вечер, тоже поздний.

Ине что-то читал. У него откуда-то взялось много книг. Они будто сами плодились, рождаясь по одной-две из его рюкзака и расползались по дому. Я задремала в кресле. Потом проснулась от того, что пришел вампир. Не Эверн. Он стучал и орал под окнами в кухне. Ине вышел через переднее. Я схватила шаль и выскочила следом, но застала только самое окончание разговора. Они – Ине, Лодвейн и незнакомый невысокий некромант – стояли внизу у калитки, я – на краю дорожки света, легшей от дверей дома почти до середины лестницы.

– Я больше ничего не должен королевству Нодлут, Калем, я могу никуда не ходить.

– Можешь, – пожал плечами Лодвейн и посмотрел на меня. – Путеводная звезда. Живая. Доброй ночи. Здесь закончится твой путь, Тен-Морн? Как неожиданно.

– Здесь он начнется.

– Совести у тебя нет

– Моя совесть слишком домашняя и не выходит за порог.

– Так вот же – вышла, – ляпнул вампир, а я услышала как Ине замер, сжался в комок, всего миг, но было.

– Там и без меня некромантов полно.

– Некромантов полно, годных мало, – настаивал Лодвейн.