– Само как-то. А ты, Инеко? – женщина, не поворачивался у меня язык ее старушкой звать, оставила наконец палку и дрогнувшими пальцами коснулась лица покорно склонившего голову темного. – Как ты здесь?

– Так же, ба, – и посмотрел на меня поверх ее головы, – само как-то. Сначала ты мне привиделась в полусне на краю, а потом…

– Ирья Мелитар? Звали? – Пауза, долгая, как чье-то чужое полжизни, а голос шелестом: – Тьма Хранящая… Светлячок… Ты есть.

– Ты есть, ты есть, ты есть… – это уже я.

Латунная птица упала и «душечку» я тоже бросила, никакой от меня поддержки, и подруга я так себе. Зачем мне подруги, когда твоя вина к тебе тянет руки и жмется холодным лбом к шее, будто никогда не знал тепла? Мне оставалось только бессильно бить ему в грудь стиснутыми до скрипа кулаками, эхом повторять его слова и винить в ответ, сияя, должно быть, как десяток светсфер.

– Ты есть. Ты… Ненавижу тебя, Ромис Эверн, гнусный враль и предатель, за то что отослал меня прочь, за то что бросил, а я… Я всю ночь в овраге тряслась, кольцо твое потеряла, я… А ты!..

Он поймал мои руки, пальцы разогнул, прижав к лицу, дышал ладонями, и в его груди билось часто и сильно.

– Ты есть, живая, теплая…

Потом, надышавшись, взял за плечи и развернул лицом к молчащим Ине и Мелитар.

– Ирья, – сказал он, сверкая шальным красным во тьме и улыбаясь зубасто, – это моя…

– Эленар, – договорила ба Мелле.

Мне стали тяжелы руки на плечах, а еще тяжелее было там, где нитка врезалась в шею, а отданное сокровище выжигало в груди дыру не моим пламенем. Вот и мастер-некромант Тен-Морн, злой и темный, как только что выкованный клинок, сунутый из горнила в чан с ледяной водой. От горячего железа только запах, край не режет пока, не точили, зато острием пырнет только так.

– Обязательства исполнены, договор аннулирован. – И улыбнулся так, что самому гадко стало. – В целости и сохранности. С доставкой к месту назначения и в добрые руки, сс… светлячок.

Еще и поклон отвесил с прикладывание руки к сердцу непонятным жестом, будто оно ему там мешает, и он бы с удовольствием его вынул и подальше положил, чтоб не раздражало неуместными конвульсиями. Поднял брошенную мною «душечку», любя, оттер черенок от приставшей пыли там, где я за него хваталась влажной от волнений ладонью. Водрузил на плечо потерянный во время теплого приема рюкзак, шагнул обратно к воротным столбам, замер и, не оглядываясь:

– Рад, что ты цела, ба.

Когда Ине шагнул за черту, локоть знакомо дернулся и чуть отставленная кисть окуталась черным дымом. Блеснул иглой проявленный кинжал, прижимаясь лезвием к предплечью, коротко вспыхнуло алым. Он выронил, у меня оборвалось. Сердце, которое мешало? Гранатовая бусина с трещиной. Мелочь. Миг для того, чтобы сказать важное, объяснить, про вину и страх, жажду тепла и перепутанные кружки – это слишком долго. Проще уйти, не дожидаясь. Он привык один, так ему спокойнее. Он выбрал. С чего я взяла, что мое сокровище будет ценным для кого-то кроме меня?

Лит’фиел, элле’наар, – шелестнуло углями прогоревшего и случайно задетого ногой кострища, фигура Ине размазалась, сделавшись тенью за незримой оградой, а потом и вовсе пропала.

От меня остался только звон, отголосок, ветер дунет и нет. В глазах темно, будто я на солнце смотрела, забыв отцовский совет. Кто мне теперь ответит из темноты? Холодно, мне холодно. Где?..

– Натворил я дел, светлячок, – глухо, будто у него челюсти свело, ответил вполне себе живой вампир, которого я считала погибшим, хоть и уговаривала себя, что все иначе.

Иначе… и…

Странное место. Главное, чтоб еще каких условно-покойных не принесло. И без того… не вдохнуть. Не дышу. Боюсь, что вдохну и рассыплюсь, а собирать некому. А сама я не могу, нет у меня сил. Закончились. И чувства закончились, кажется. Знаю, что Эверн меня за плечи все еще держит, а не чувствую. А если не чувствую, какой смысл держать?

Я стряхнула руки и так и не вдохнув, вернулась к брошенной сумке и шипастой дубинке с кованым навершием. Обоих нас, выходит тут бро… Сокровище свое подобрала. Нечего сокровищам в пыли лежать. Выпрямилась. Чудеса. Иначе и… и… не скажешь. Это умертвиям воздух, чтоб дышать, не нужен, а я, хоть и порченый продукт по мнению профессионала, но вроде пока жива, отчего же не дышу и не бьется?

– А где все? Что так тихо? – спросила Мелитар. – Обычно не протолкнутся от любопытных носов, а тут как вымерли.

Она подошла и зачем-то взяла меня под руку.

– У Котвариных первенца Эльсины встречали. До полуночи орали песни и крыльями мерились. Скоро проснутся и поползут к вам за настойкой от больной головы, – опять сквозь зубы ответил Эверн, принявшись толочься рядом, как наглый кот, и в ногах у Мелитар путаться, когда она неспешно пошла к близким, но чужим домам.

– Больной голове настойка не поможет, только припарки крапивные к противоположной части. Рассолом полечатся и жениными скалками, кому есть у кого лечиться, – ворчала она и только руку мою к себе теснее прижимала. Там, на руке, под кожей, тонкие золотые нити. Врезались… Больно? Наверное. Было бы, если бы я что-то чувствовала сейчас.

Звона в ушах стало совсем много. Оглушающе. Но голос Мелитар сквозь него я слышала хорошо. А еще мне думалось, она меня видит с нитками этими: с теми, что врезались, и с той, что оборвалась.

– А ты дыши, детка, дыши, по полглоточка, вот так. – И показала как.

С ней было не так страшно, и она старалась, так что я повторила. Старается же. Поскрипело, но не посыпалось. Бывало и пострашнее. Переживу.

– Умница. Еще разочек. Не суйся Ромис, сама провожу. Ишь, когтищи распустил. И зубья спрячь, шепелявишь, как дитя трехлетнее, ни слова не разобрать.

– А куда?.. – решилась я на слова, раз уж вспомнила, как дышать.

– Куда? – тут же отозвалась Мелитар.

– Домой, – ответила и подсолнухом повернулась к каменному холму чуть в стороне.

Ограды не осталось, чих один. К крыльцу вела длинная деревянная лестница с прорехами надломленных ступеней и осевшими, а местами и обвалившимися, перилами. Сил было мало, меня знобило. Вышли рано, затемно, шли быстро, так что было еще утро и прохладно, а от ступенек тянуло теплом, вот я и присела, пройдя совсем немного.

– Тише, детка, тише, – Мелитар, устроившись рядом, гладила меня по руке, будто я плакала. – Никуда он от тебя не денется, он в тебя сутью пророс и корни пустил, а что характер дурной, так порода такая. Да и спрос с него небольшой. Крайний в роду всегда над законом, потому что сам себе закон. Вернется. Чтобы жить – нужен свет, а его свет теперь ты. А не вернется – сам дурак. Или у нас тут мужиков нет? Ты вон какая ладная, только свистни, мигом слетятся. Один уже стережет как сыч, – женщина покосилась на подпирающего столбик лестницы Эверна. Посмотрела и я.

Подпертый вампиром столбик смотрелся ровнее и внушительнее, сам же Эверн пребывал в растерянности. Лицо было… как я помнила, капельку надменное, немножечко презрительное, чуточку отстраненное, а лежащая на столбике кисть драла когтями посеревшее от времени дерево, оставляя светлые полосы. Внизу было полно тонкой, похожей на остриженные кудри стружки.

Я уже могла дышать сама, и в голове больше не звенело. Так что я кивком поблагодарила Мелитар, встала, не спеша, будто у меня все кости ломило и это я была старушкой, поднялась по лестнице на крыльцо и открыла годами не открывавшуюся дверь. Поскрипело, но не посыпалось. Надо будет все как следует починить.

Мамочка, папа, я пришла.

А он – не вернулся.

Глава 3

Он не вернулся. Что бы там ни сказала ирья Мелитар про корни и врастание, про дурной характер она тоже сказала. Она его знала с пеленок, я – и месяца не прошло. Каждая знала по-разному. И не всё. Он сам только про себя все знал, может потому и ушел, оставив мое сокровище мне. И тошноту свою плетеную тоже. Неуловимое умение подкладывать в сумку разные штуки вроде колючих чулок и почти искрошившейся лавандовой ветки, обнаруженной вместе с поделкой, было его каким-то особенным свойством. Или я просто не слишком внимательна и замечаю лишь то, что важно мне и додумываю-допридумываю прочее.