Руки налились жаром, в животе сворачивалась огненная спираль. Я шагнула, проломив ботинком черные иглы. Острое пробило кожу, щиколотку обожгло, в ботинке стало мокро, а контур полыхнул рыжим, как мои волосы, и брызнул искрами, рассыпаясь.

Я знаю, как страшно, когда нечем дышать и кричать нечем, знаю, как впивается и душит. Я только немного ослаблю кружево удавки, чтобы он мог вдохнуть, я только…

Узел поддался легко, крайние петли расползлись, некромант глубоко вдохнул, открыл лучистые серебристо-серые глаза в сетке лопнувших капилляров.

– Зачем? – тихо спросили розовеющие губы.

– Жук… Полз… Терпеть не могу жуков, –шепотом отозвалась я.

– Зря.

Багровая тьма затопила серебро. Ремни на руках разошлись, как бумажные ленты. Кто-то другой улыбался.

Даже не знаю, от чего было больнее всего: от встречи затылка с землей или от того, что я такая непроходимая дура.

Тяжелое тело придавило камнем.

Глава 20

Что-то твердое впилось углами в бедро, заметавшиеся в панике пальцы ткнулись в рукоять с латунным навершием...

Ине…

– Вот и я, светлячок. Теперь поиграем? – кривя красивые губы в торжествующей улыбке, сказал ужас, отшвырнув дубинку у меня из-под руки.

Лицо с безумными алыми глазами, разбитыми кривой трещиной зрачка, приблизились. Высокие скулы, губы, будто подведенные по краю кисточкой, гладкие, как шелк, волосы. Прядь упала мне на лицо, стекла водой. Его голос тоже, как шелк. А я помню другой, шелестящий, как угольки в камине, и ощущение инея – прохладно и горячо. Мне понравилось.

– Поиграем, – ответила я бездне, нырнула пальцами в шелк волос, и, просунув другую руку под шнурок на шее, потянулась и жадно прижалась к губам. Их я тоже помню. Мне…

Иииинееее!..

И не надо было говорить, что я никогда не кхм.

Вздрогнувший в момент касания некромант, только что активно и едва не урча от удовольствия отвечавший, вдруг замер и натопырился, как кот, которого тыкают носом в учиненную пакость. Полыхая шевелюрой на всю округу и грохоча сердцем в пятерню, упершуюся мне в грудь, по большей части в левую, я разжала захват и плюхнулась лопатками на землю. Пальцы темного шевельнулись в интуитивно верном направлении, но тут он сообразил, что он такое взял и…

– Идиотка! – он нависал надо мной, опираясь на локоть, а отдернувшаяся, как от горячей сковородки, рука замерла, будто каланча раздумывал, отвесить мне на помидоры или обнять в благодарность.

Нормально? Крышка хлопнула у него, а идиотка я?

– Нет, то что ты полезла, когда тебе прямо и категорично сказали не лезть, это отдельная песня, но… бросаться на прадедушку с поцелуями?

– На пра… Что?! Да я вовсе не… Да я на те… А что! мне было! делать?! – приподнявшись, завопила я прямо в лицо этому ненормальному.

Ине поморщился, сглотнул свербеж в ушах, окинул местность умеренно придурочным взглядом, заметил дубинку, лежащую ударной стороной в окончательно потухшем костре и вынужденно согласился.

– Хм. Действительно. Ладно.

Я шлепнулась обратно, но вместо примятой травы, под затылком оказалась услужливо подставленная ладонь.

– Все равно бы ты ничего мне не сделал. Договор бы не дал, – ворчала я. Лежать на ладони было приятнее, чем на голой земле, но спина и зад подзамерзли, ноги каланча придавил…

–Я– не сделал бы. Дело в том, что я – это не только я сам, а печать лишь видимая часть, как тот клочок, что ты потеряла. И поскольку толькоязаключал с тобой договор…

– У тебя расслоение личности?

– Я похож на сумасшедшего?

– Да.

– Тогда какой бездны ты ко мне пристала с этим договором?

– Потому что только сумасшедший согласился бы на это.

– Да ладно? – бровь дернулась, как от нервного тика.

Я пожала плечами. Лежа делать это было демонски неудобно. А какой, собственно тьмы?

– Выспался? – проникновенно спросила я некромантскую переносицу.

– Вроде того.

– Тогда слезь с меня, бугай, все ноги отдавил.

– Шнурок отпусти – слезу.

Я проследила за своей рукой, как-то слишком уж по-хозяйски обнимающую шею темного под расползшимся плетением и немного смутилась, тут же выдав себя головой. Волосами, если быть точной.

– Раньше сказать не мог? – буркнула я.

– А мне удобно.

– У!.. С!.. – Мои руки сжались в кулаки. Ине приподнял бровь, терпеливо дожидаясь, пока я определюсь с ругательством. – За!.. З-зараза! – Волосы вспыхнули ярче. – Там! Вон! Полежи! Где-нибудь. Проклятье!

Приподнявшись, темный уронил мою голову на землю, еще и волосы умудрился дернуть и прижать.

– Да, проклятие, – кивнул он, застыв в позе нерешительного краба. – Вообще-то, я должен об этом говорить, при заключении соглашений… Ну, считай, сказал.

– Что!?

– Ты же утаила про поводок, вот и я не стал ничего говорить, – сообщила наглая темная морда и наконец освободила из плена мои конечности и то, что повыше.

– А меня стало видно, когда стал виден поводок? – вдруг вспомнила я, подорвалась, подбила онемевшей и похожей по ощущениям на деревянную чушку ногой ногу приподнявшегося некроманта, тот потерял равновесие и зарылся носом в траву.

– Да чтоб тебя! – донеслось оттуда. И более эмоционально: – Бу-бу-бу!

Я не стала ни извиняться, ни уточнять подробности. Что наразбрасывал, на то и напоролся. Хоть «золотко» дама серьезная, жесткая, с дубовой выдержкой и железным характером, но уверена, ей не раз хотелось лосю в глаз дать, а тут вот как с моей легкой ноги все удачно совпало.

После разговора по душам со своей неизменной спутницей, Ине, проникновенно бормоча какие-то лекарские заговоры, интонационно больше похожие на площадную брань, дал мне еще с пару часиков подремать.

Его ругня действовала получше всяких сонных зелий и проклятий. Если б она еще и исцеляла так же. Но самому себя лечить – это как пуговицы одной рукой застегивать: вроде и задача посильная и справиться не проблема, но жуть как неудобно, особенно если ты правша, а застегиваешь левой.

Честно говоря, я надеялась узреть по утру уже знакомое мне дурашливое нечто лет этак семнадцати. В моем понимании этот лик темного наиболее отвечал образу выспавшегося человека, но увы. Были быстрые сборы, стремительное омовение в попахивающем тиной озерце с горбиком бьющей из родника воды в центре, завтрак впопыхах и сияние. Синяк не прошел сразу, как того добивался каланча, а значит я удостоюсь чести лицезреть все фазы цветения, хоть и в ускоренном режиме.

Пока темный собирал по месту стоянки вещи, я всячески путалась у него под ногами. У меня не было желания его злить, просто поводок настойчиво давал о себе знать. Будто Ине или влезшая в него тварь (так мне хотелось думать), подергав за стяжки, что-то нарушила. Впрочем, защита каланчи была если не слабее той, что рисовал Эверн, то явно менее долговечной. Или нет? Уже третий день пошел, как некромант по мне кисточкой (или когтем?) возил. Рядом с Ине тянуть переставало. Я и сама не сразу сообразила, отчего хожу за ним как привязанная, норовя подлезть под руку и счастливо замирая, когда случалось коснуться.

Он спотыкался о меня, бухтел и жаловался «душечке» на обузу. Две обузы.

Ведьма решила, что это такая утренняя забава и тоже таскалась следом, совершенно самостоятельно освободившись – перегрызла одно из поводьев, которым ее привязали.

Ине, убравший защитный полог на радость комарам, наверное, решил проверить границы моей наглости. Он внезапно застыл, и я не успела остановиться и ткнулась носом в лопатки. От некромантской спины, как и от меня после купания, тоже попахивало тиной, но уловив за этим ароматом болота тот, что мне нравился – прижалась, подобрав руки, чувствуя, как отпускает оплетающая сердце петля.

– Если это такой способ извиниться за учиненное безобразие, то можешь не… Ну-ка иди сюда.

Меня вытащили из-за спины пред ясное око, чуть прищурившись, вгляделись. Глаза Ине заволокло тьмой. Он держал меня за подбородок одной рукой, а второй за запястья, будто в плен захватил. Вздохнул. Отпустил, задев подушечкой пальца мои губы, и мне захотелось бежать прочь, но нитка с сокровищем, которое я сама отдала этому странному темному, надежно удерживала на месте.