В том примере, который я приводил, с термометром и ощущением — феноменом жары, и содержится то, что я сейчас сказал: мы переживаем определенные состояния нашего организма (отдаем себе отчет в них и тем самым реально переживаем) в терминах состояния определенных физических предметов, которые описуемы научно, в том числе и математически. Я говорил, что термометр содержит в себе, кристаллизует в себе числа, способ измерения. А числа и способ измерения имеют за собой историю, числа в мире не гуляют, числа не вырастают из нашего ощущения жары, числа есть та система отсчета, которую предлагает нам термометр; становясь терминами нашего реального переживания, они в то же время не есть нечто такое, что выросло из самого этого переживания. Почему здесь важна процедура эпохé, или редукция? Эпохé — это как раз, может быть, даже более точный термин, потому что в этом греческом слове содержится оттенок подвешивания, или, как выражаются феноменологи, вынесения за скобки. Нечто есть, но мы выносим это за скобки. Даже в обыденном языке мы вполне понимаем смысл выражения «вынести за скобки» (когда мы выносим за скобки, мы не отменяем существования того, что мы выносим).

Так вот, мы вынесли за скобки термометр, и за этим вынесением стоит одно глубокое соображение, которое позволяет нам пойти немного дальше в понимании всей проблемы редукции. Это соображение состоит в том, что мы лучше начинаем понимать всю работу нашего аппарата сознания, всю сложность, которая упакована в простых, казалось бы, по видимости вещах. Приводя пример, я сказал, что есть некоторые состояния, испытываемые человеком, вúдения чего-то, переживания чего-то, и эти состояния могут переживаться в готовых и пред-данных терминах науки, или предметного, натурального представления о мире: в мире есть тепловые движения, описуемые в терминах термодинамики, и это и есть то, что я испытываю, когда испытываю тепло или жару. Я это представление приостановил, вынес за скобки предметные термины и дал выступить, показать себя тому, что действительно переживается, так, чтобы оно само себя себе показывало, или, иначе говоря, переживалось изнутри самого себя, не требуя для своего переживания выхода за рамки содержания самого этого переживания, то есть не нужно выходить, становиться куда-то в другую, внешнюю позицию; наоборот, внешнюю позицию нужно редуцировать, чтобы выступило ощущение в своем подлинном содержании. (Нам потом пригодится словечко «подлинное», или давайте «подлинное» назовем более возвышенным латинским словом «аутентичное». Я специально подчеркиваю это слово, потому что здесь перед нашими глазами высовываются рожки и гуманистической проблематики — не только рожки технически специальной, гносеологической или онтологической, проблематики, в терминах которой я описывал проблему феномена, но и определенной гуманистической, или гуманитарной, насыщенности самих понятий и их противопоставлений. Если нечто можно назвать аутентичным, подлинным, следовательно, нечто другое может быть названо неподлинным, неаутентичным.)

Тогда мы сразу же должны задать себе следующий вопрос, который отсюда прямо вытекает. Мы начинаем резко различать теорию или культуру, с одной стороны, а с другой стороны, то, что мы назвали феноменом — в каком смысле? Вернемся к ощущению жары. «Жарко» — бессознательный жест, то есть жест, не развернутый в рефлексивную мысль. Рефлексивной мыслью является такая мысль, которая сама себя сознает и формулируется с сознанием самой себя; то есть не просто мысль, а рефлексивная мысль — это такая, в которой есть сознание сознания, и тогда содержание сознания формулируется рефлексивно или вообще может быть сформулировано в развернутом, или эксплицитном, виде. Без сознания сознания сознание существует в имплицитном, неразвернутом, или, применяя термин, который я уже использовал, операциональном, виде.

Когда мы это знаем, мы отличаем от операционального сознания, или имплицитного сознания, неразвернутого сознания, любые его рефлексивные выражения, а именно те, которые предполагают сознание сознания и из которых вырастает тот или иной тип культуры, то есть тип привычных стереотипов, связей, ассоциаций, метафор, готовых терминов переживания и так далее. И пример с ощущением, или переживанием, жары дает нам хороший ход для того, чтобы поставить следующий вопрос, в котором резко выступает это различение, или отличение, чего-то от теорий и культур. Я говорю: в ХХ веке автоматизм моего сознания, рефлексивного сознания, срабатывает так, что я приписываю свое состояние тепла тому факту, что стоит такая-то температура. Но, завоевав позицию эпохé, или редукции, я сразу задаю такой вопрос: а ведь то же самое ощущение жары, тепла, всегда переживаемое тем или иным образом, может переживаться и в терминах магической теории? Люди ведь всегда испытывали жару, то есть феномен один и тот же, феномен как то состояние, содержание которого не зависит от других слоев сознания, в которых оно нашло для себя термины выражения, или переживания, или осознания.

Я могу, если нахожусь в рамках магически-ритуального мировоззрения, глядя на мир, приписывать испытываемые мною состояния действиям — злонамеренным или добронамеренным — неких существ и сил в мире, называемых магическими силами. Я хочу сказать тем самым, что магическая теория, или магическое представление о мире, не есть просто представление, а есть некоторая совокупность терминов, через которые, посредством которых реально нечто переживается мною в той мере, в которой я отдаю себе отчет в своих собственных состояниях. А состояние ведь одно и то же. Следовательно, в каком-то пункте Х на оси культур (если построить такую вертикальную ось культур) этот феномен живет и выражается в терминах магической теории; в другой точке — Y— той же самой оси этот же феномен живет и выражается, движется в терминах термодинамики.

Мы уже глубже начинаем понимать смысл того, что я сказал, назвав это подвешиванием, придерживанием: подвешивая и придерживая, я срезаю тем самым культуру. Одно и то же содержание, как мы только что убедились, может жить и выражаться в терминах магической теории, населяющей мир определенными живыми действующими существами и силами, в которых можно участвовать или не участвовать (а участие предполагает проделывание некоей процедуры магического ритуала, вызывающего эти силы, располагающего их к себе и так далее), и в терминах термодинамической теории. В терминах термодинамической теории не содержится никакой магии, но в принципе своего отношения к определенному слою сознания это одно и то же, то есть и в магии, и в термодинамике — это некоторый слой сознания, дающий термины и способы движения, жизни для другого слоя сознания. И в том и в другом случае, перевел ли я свое ощущение, состояние в термины магической теории мира или в термины термодинамической теории мира, я что-то не заметил или затемнил в самом этом переживаемом содержании, в самом переживании состояния тепла или жары в случае нашего примера.

Следовательно, феноменологическая процедура редукции, или эпохé, имеет также и некоторое острие, замысел, состоящий в восстановлении чего-то утерянного или оживлении чего-то умершего, в данном случае оживлении ощущения в его реальном содержании, таком, которое не потерялось переводом этого ощущения, или состояния, на язык другого, сверху легшего слоя сознания. На переживания в древнюю эпоху в точку Х нашей культурной оси легла магическая теория, сознательная жизнь канализировалась через нее и, канализировавшись, что-то потеряла в непосредственной живости, в непосредственном содержании самого состояния. В точке Y, канализировавшись через термодинамическую теорию или через заимствования из нее в обыденном сознании, ощущение опять что-то потеряло. Оно переживается не в своем, как скажут феноменологи, первородном, или аутентичном, виде.

Тогда мы получаем еще один странный вывод. Можно сказать так: если система моих переживаний, или состояний (в той мере, в какой она феноменальна, то есть содержит некоторые спонтанно срабатывающие, целостные, неразложимые образования), если моя жизнь все время, в каждый данный момент выражается в чем-то ином и это иное всегда постулирует некие сущности в мире и посредством их переживает состояния самого сознания, а не мира (скажем, в магии я постулирую в мире магические существа, и через них реализуется жизнь моего сознания; в ХХ веке я утверждаю существование в мире молекул, находящихся в состоянии хаотического движения, и отсюда объясняю явление тепла, и жизнь моего сознания движется в этих терминах), то я могу сказать, что в каком-то смысле было бы правильным утверждать, что Земля стала двигаться в XVII веке, а до XVII века была неподвижна. Тем самым я, немного перефразируя, повторяю название статьи Гуссерля, которое я приводил, а именно что Земля в качестве первофеномена неподвижна. Утверждение «Земля неподвижна», возможно, само является редуктивным утверждением, то есть оно не утверждает, что Земля неподвижна, оно утверждает, что Земля неподвижна. Я не ошибся, потворяю: это утверждение не говорит, что Земля неподвижна, оно говорит лишь, что Земля неподвижна. Или оно хочет сказать, что нечто во мне безразлично, нечто, что я знаю. Я знаю, что Земля движется, но, давайте, пусть это знание существует за скобками; оно есть, я не отрицаю этого, я не отрицаю всех результатов астрономической науки, астрономических наблюдений и так далее, не собираюсь поворачивать вещи вспять, к архаическим представлениям, — нет, я все это знаю. Но я должен это остановить, потому что это работает автоматически и формально как механизм культуры. И в каких-то пунктах, в каких-то важных для меня вещах, работая формально, автоматически, оно что-то мне закрывает, не дает мне что-то видеть, потому что предлагает заранее готовые термины для объяснения. И вот в этой последней фразе, вернее, в словах, из которых составлена эта моя последняя фраза, заложено очень многое. Я сказал: нечто предлагает готовые термины для объяснения, — и это опасно, если переживаемое сразу же канализируется через готовые термины объяснения. Здесь я одновременно хочу ввести различение между описанием феномена, или феноменологическим описанием, и объяснением, или причинным объяснением, объективным объяснением.