К тому, что я говорил, хочу добавить, что нечто называется естественным местом в одном разрезе, и это же самое нечто называется энтелехией, когда берется несколько другой взгляд, скажем, со стороны содержательной динамики, а со стороны проблемы истины, которую мы уже формулировали, это естественное место, названное нами также энтелехией, можно назвать и следующим образом: энтелехия есть проявленность, явленность чего-то, явленность истины, то есть не явленность дерева, например, как мы его видим нашими глазами, а явленность истины дерева. Энтелехия — [это когда] сущность предметна, одновременно явленная полностью конкретно. Так же как греки говорили, что красота есть явление в чистом виде — есть и истина, и явление. Красота есть то, что мы непосредственно воспринимаем. Последние два дня у меня все время крутится в голове смерть Сартра (позавчера Жан-Поль Сартр умер)[101], и на поверхность выносит пример из Сартра. Он, рассуждая как-то о гудоновской скульптуре, известном изображении Вольтера, говорил: вот о Вольтере многое можно говорить, можно разным образом объяснять его, пояснять, а в улыбке скульптуры все непосредственно сказано, все есть, то есть явлено. Это мы и называем красотой (в данном случае не имеется в виду, что Вольтер красив, он был одним из самых уродливых [философов]). (...)
Значит, мы установили, что энтелехия есть одновременно проявленность, то есть непосредственная представленность истины как истины, но не так, чтобы мы для этого нуждались еще в рассудочных актах, полагающих нечто за самой непосредственной явленностью предмета. Как явлено, так и есть истинно. Многие греческие философы говорили, что явление и есть истина, — это красная нить, проходящая через греческое мышление. Странную парадоксальность этой формулы я объяснял.
Зайдем с другой стороны дела. Собственно говоря, дело так и обстоит (и чему удивлялся Сократ): в каком-то смысле мы идем к чему-то, и если это вообще стоит того, чтобы идти, то это уже есть. Вы знаете, что у Платона душа не познает, не открывает новые истины, а истиной является то, что всплывает из глубин души как воспоминание, как следы былых встреч души с богом. Сократ из мальчика выуживает знание теоремы Пифагора как уже существующее в нем, но просто мальчика нужно как бы встряхнуть, чтобы слой знания, неизвестный ему самому, поднялся и вошел в камеру сознания этого мальчика. Так описывается процесс познания. (Я частично, не полностью, конечно, пытался показать причины и смысл такого рода утверждений, которые непосредственно, на наш современный слух, конечно, неприемлемы. Но тем не менее они являются вершиной, или вершинами, философского умозрения.) Аристотель говорит — да, так оно и обстоит.
Сделаем первый шаг. Аристотель, судя по всему контексту его мышления, утверждает, что порядок не может возникать из хаоса (а мы говорили о мыслях как упорядоченных, истина есть порядок мысли, в хаотической мысли не может быть истины), порядок не может возникать из беспорядка, порядок — только из порядка. Даже в случае описания физического движения (а мы физическое движение описываем во времени), в случае того же самого парадокса Зенона мы должны допустить, или предположить, что должна быть сумма моментов, чтобы процесс вообще мог начаться, а сумма моментов — это уже упорядоченность, значит, некая упорядоченность есть предположение, или предпосылка, другой упорядоченности начавшегося процесса. Повторяю, нужна сумма моментов, необходимых, чтобы процесс движения вообще мог начаться.
Здесь очень важно остановить себя усилием мысли на одной тонкости (которая даже не тонкость, а довольно громоздкая и солидная штука). Когда я говорю: сумма моментов, необходимых для того, чтобы процесс мог вообще начаться, имеется в виду процесс, который можно понятным образом описать. Не говорится, что нужен порядок для того, чтобы вообще нечто в мире случилось (в принципе я должен допускать, что в мире случается то, что я и понять не могу, и описать не могу, то есть не могу воспроизвести интеллигибельным образом), повторяю, имеется в виду «сумма моментов, необходимых для того, чтобы вообще мог начаться процесс», то есть процесс, который можно интеллигибельно представить, который можно понять или который можно описать. Чтобы описать нечто интеллигибельно, должна быть предшествующая самому описываемому интеллигибельность, или порядок, — сумма моментов.
В случае рассказов об апориях Зенона и во всех подобного рода случаях из текстов Аристотеля выступает картина того, что он в описании движения в той мере, в какой движение можно понять и сделать интеллигибельным (а есть ряд причин, которые интеллигибельности мешают, в том числе те причины, которые в самих апориях Зенона и зафиксированы), допускает (и в этом он понимает смысл допущений и у Зенона) уже некоторые единицы свершившегося, законченного движения, которое я назвал движением движения, или порядком порядка. Кстати, обратите внимание, что здесь уже есть оттенок вечного двигателя, который сам неподвижен, потому что если я говорю: завершившееся, законченное движение или атом движения, то я беру как бы неподвижное движение. Так же как, скажем, движение по кругу, будучи движением, в то же время в каком-то смысле является неподвижностью. Движение по кругу никуда не идет: это вечное смыкание начала и конца, начала, которого к тому же еще и нет, поскольку мы знаем, что начало вовне, а именно в вечном двигателе.
К допущению некоторого уже законченного, свершившегося атома движения как условия понимания процесса движения физических тел (то есть чтобы его можно было описывать: описываемый порядок движущихся тел предполагает пред-существующий порядок, или пред-данный порядок, из которого второй порядок, то есть порядок описываемого реального движения, можно было бы вывести — а из хаоса мы не можем получить описываемые и понимаемые движения) Аристотель в других контекстах (в контекстах со всякими математическими проблемами[102]*) добавляет очень странную фразу, заявление: минимальное число в абсолютном смысле — это диада (то есть двоица). Обратите внимание на то, что, если мы начнем описывать то движение, относительно которого мы договорились, что оно постижимо как порядок в предположении уже свершившегося порядка, то, какую бы математику в нем ни выявили, какие бы численные характеристики ни взяли, минимальным будет число «два», потому что мы уже на двух шагах, на двух уровнях. «Два» минимально в абсолютном смысле слова. И всегда будет два: если мы будем хоть один какой-то порядок описывать, то это уже предполагает порядок (и тогда можно получить второй порядок, то есть порядок всегда второй). Поэтому двоица есть минимальное число в абсолютном смысле слова (не в смысле, конечно, организации самой системы счета, где, скажем, единица является мерой и способом построения числового ряда, — внутри числового ряда я не могу утверждать, что минимальным числом является диада, или двоица).
Частным примером двоицы как упорядоченности, всегда берущейся в реальных актах мышления дважды (двоица), является и сама проблема времени и измерения. Аристотель говорит, что временем отмеренного движения измеряется количество и движения, и времени, то есть временем измеряется движение, но и само время тоже измеряется временем. Оттого время и кажется движением сферы, что этим движением измеряются прочие движения и время измеряется им же, то есть в равномерном круговом движении мы имеем единицу течения времени. Отсюда, говорит Аристотель, ходячая идея, что человеческие дела представляют собой круг, и эта ходячая идея применима также и к другим вещам, которые имеют естественное движение, порождение и разрушение. И действительно, само время предстает как некоторый круг. Это идея порядка как условия порядка, и при этом [упорядоченность] всегда двойственная: мы не можем оказаться в чем-либо меньшем двоицы.
Возвращаясь теперь к другим сторонам нашего поля и предмета мысли, очерченного идеей вечного двигателя, кругового движения, энтелехии, естественного места, мы теперь можем взять другой срез, завоевав идею, что порядок — только из порядка; пред-существование — такое, что нечто может быть интеллигибельным, хотя это второе нечто утверждается уже в мире. Скажем, движение физического тела описывается в мире, но описать его в мире мы не можем, не оказавшись в области, где минимальна диада или где уже есть предшествующий порядок, упорядоченность, но упорядоченность (то есть предшествующая упорядоченность, или пред-упорядоченность), конечно, особая — она характеризуется словами «естественное место», «энтелехия», «топос», «вечный двигатель», — это все пред-упорядоченности. Кроме этих характеристик, еще есть другая характеристика: завершенная полнота бытия, или актуальность, в отличие от потенциальности. Потенциальность — это способность предметов быть теми или иными. Естественно, у ребенка есть потенциальная способность быть взрослым. Взрослая форма данного вида, форма как таковая (все формы взрослые, нет форм не взрослых) — это актуалия, актуальность. Что первично? Первична актуальность.
