– Не хотите ли выпить? – спросила она.

– От этого я никогда не откажусь. Даниэла, верно?

– Меня зовут, извини. Нам нельзя так долго разговаривать с гостями. Если тебе что-то будет нужно, то я здесь неподалёку.

Вечером, после её смены, Глеб поймал её на выходе из отеля.

– Куда ты так спешишь? – преградил он ей дорогу.

– Домой. Иногда я остаюсь в отеле, а сегодня я еду домой, много дел накопилось.

– Я иду в бар, не хочешь составить мне компанию?

– Я бы с удовольствием, но правила отеля…, я говорила тебе.

– Есть куча других баров вне отелей. Я не прав? – поиграл он ямочками.

Даниэлу одолевали сомнения. Но Глеб с его напором почти заставил её пойти с ним. Уйдя подальше от отеля, он усадил её в баре и заказал напитки, поинтересовавшись неголодная ли она, он предложил ей выбрать еду. Даниэла выпила и смогла расслабиться, этот красивый парень всё болтал, смешил её, и она стала лёгкой и непринуждённой. Глебу же очень нравилось смотреть в глаза Даниэлы. Большие, чёрные, как будто пылающие огнём, этот взгляд обжигал его. Ему нравились её чёрные блестящие волосы, пухлые губы, тонкая талия и большая грудь, видневшаяся в вырезе платья. Даниэла нервным движением руки поправила платье в области декольте, дерзкие серые глаза так бесцеремонно разглядывали её.

– Тебе ещё что-нибудь заказать? – спросил Глеб.

– Нет, спасибо. Я больше ничего не хочу, мне, действительно надо домой.

– Я провожу тебя. Ты далеко живёшь?

– Надо ехать на автобусе.

– Я поймаю тебе такси. Завтра увидимся.

На следующий день, когда Глеб увидел её, спросил, чем она занята сегодня после смены.

– Сегодня я остаюсь здесь. У меня болеет мама, и я два-три раза в неделю езжу к ней.

Она понимала, к чему все эти вопросы, ну уж очень ей нравился этот русский парень. И вечером, он снова отвёл её в бар, потом они гуляли на пляже, где он поцеловал её. Поначалу она была напряжена, но с каждой секундой, он чувствовал, как её тело становится всё податливей. И она стала отвечать на его поцелуи. Её пухлые губы были горячими, как огонь, и это сводило его с ума. Её объятия и ласки были такими жаркими, что Глебу казалось, что он сейчас сгорит. Похоже он разбудил этот вулкан страстей.

– Пойдём ко мне в номер, – прошептал он.

И потянулись дни один похожий на другой. Днём Глеб был на пляже один, Даниэла лишь изредка подходила к нему. Вечером они развлекались в барах, на дискотеках, а потом под покровом ночи пробирались в номер Глеба и предавались любви до утра. Даниэла была прекрасной любовницей, она отдавала ему весь жар своего красивого тела, каждая её клеточка принадлежала ему, и он мог делать с ней, что хотел. Ночью Глебу казалось, что он способен снова влюбиться, но утро – трезвое время суток. Всё, что произошло ночью, кажется сном, призраком, который развеивает солнце. Утро нас сталкивает с действительностью. И бред ночи превращается в здравомыслие дня. Днём его вновь тянуло в дорогу, отдых на одном месте начал приедаться.

Ни раз Глеб подвозил Даниэлу до дома. Дом её представлял собой одноэтажную, нескладную постройку, требующую ремонта. Даниэла говорила, что живёт с больной матерью и с двумя маленькими братишками, поэтому она вынуждена работать, и весь её заработок уходит на семью.

Как-то Глеб заехал за ней чуть раньше, чем обещал. Он посигналил, и Даниэла вышла за ворота.

– Ты не зайдёшь на пять минут? Я сейчас буду готова.

Глеб кивнул, закрыв машину, он вошёл во двор. На него сразу налетели два мальчика, что-то лопоча на испанском. Им, видимо, понравилась одежда Глеба, и его часы, потому один из них схватил Глеба за руку и начал восхищённо их рассматривать. Второй малыш, открыв рот, уставился на него. Но Глеб не обращал на них внимания, на скамейке он увидел старую изможденную женщину, с печатью смерти на лице. Это была мама Даниэлы. Обшарпанный дом, умирающая женщина, два маленьких ребёнка, поразили Глеба. И на него нахлынули воспоминания, воспоминания о том, что он пытался забыть и почти забыл: детский дом, коммунальную квартиру и няньку-изверга. Глеба даже слегка пошатнуло от ужаса тех лет. Им пять лет, нянька избивает Вовку за то, что тот попросил кусочек хлеба, избивает жестоко, Глеб набрасывается на неё, но что он может? Против взрослой женщины ему – пятилетнему истощённому ребёнку – ничего не сделать, она отбрасывает его, и обрушивает на него всю свою пьяную злость. Она избила его так, что ему больно дышать, он кашляет кровью, по лицу она никогда не била, чтобы соседи не заметили… А потом Глеб просит у старушки-соседки кусок хлеба, не для себя, для брата, для себя бы он просить не стал. Старушка спрашивает, что с ними, когда приедет мама, но Глеб не знает. Она зовёт его в свою чистенькую комнату, и в прорехи рубашки видит огромной кровоподтёк. Но Глеб просит не говорить никому, их снова отправят в детский дом, а там ещё хуже. Старушка просит его позвать Вовку и в тайне кормит их простым супом, больше у неё ничего нет, сама – нищая… А как-то спьяну нянька спотыкается об любимую машинку Вовки, игрушек в тот период у них было мало, и эту машинку брат очень любил, и вот пьяная тварь хватает игрушку и разбивает её об Вовкину голову, отлетают колёса, ломается кузов, кровь хлещет из головы, Вовка орёт, потом падает в припадке, остатки машины летят в стену, а нянька заваливается с храпом на кровать. Глеб кое-как останавливает кровь, пытается остановить эпилептический припадок, а потом из останков собирает машинку обратно, как может, с помощью клея и скотча. Вовка очнётся, пусть будь хоть такая игрушка…

А ещё нянька периодически приводит мужиков, и она развлекается с ними на соседней кровати, они возятся, кровать скрипит, раздаются неприятные звуки, Глеб с Вовкой на соседней кровати, и хоть и за занавеской, но им всё слышно. Глеб затыкает уши брату, сам прячется под подушку. Любой их вздох, кашлянье или плач Вовки в этот момент и избиения им не избежать. Она будет их пинать по почкам, бить по животу, гасить о них сигареты, пока они не упадут в обморок от боли. В пять лет Глеб смотрел на брата и почти выл от бессилия хоть как-то помочь ему: неимоверно худой, косточки торчат, большая голова перевешивает шею, весь в страшных синяках. Он не видит, что он сам такой же худой, только более пропорциональный, всё-таки он относительно здоров, хотя тело тоже всё синее от побоев. Они никогда не покидают квартиру, гулять их не водят, теоретически Глеб может сбежать, поискать пропитание на улице, в крайнем случае, что-то своровать, но если его поймают, что же будет с братом? Нянька просто изобьёт его до смерти, так хотя бы Глеб ей мешает, он берёт основную долю тумаков на себя, так что приходится промышлять в квартире: брать что-то у соседей, какие-нибудь маленькие кусочки, чтобы те не заметили, сметать объедки, или, когда нянька пьяная и спит, съедать её еду, пусть потом колотит, главное, что они смогли поесть и относительно сыты. В современном мире такое сложно представить, бдительные органы опеки, всякие социальные службы, но тогда, в начале 1990 – х годов, при полной разрухе в стране никому не было дела до двух почти умирающих от голода, забитых до полусмерти детей. Двухгодичный ад закончился, когда им было почти семь лет и больше никогда не повторялся, как эта садистка только не убила их или серьёзно физически не покалечила, осталось загадкой, и Глеб засунул это в глубь памяти, стараясь никогда не возвращаться к тому кошмару. Они поправились, стали нормально питаться, появились одежда и игрушки, Вовку подлечили, Глеб научился улыбаться… И компенсировал все эти нищие годы: качественной едой, дорогой одеждой, украшениями и автомобилями, недешёвыми развлечениями. Ни он, ни Вовка никогда не вспоминали эти годы и никогда об этом не говорили, Глеб надеялся, что брат забыл об этом, да и он сам тоже. Затянулись раны и физические, и душевные. Лишь очень редко Вовке во сне виделось, что он снова маленький и его избивают, он просыпался с криком, долго плакал, просил хлеба, и потом не мог успокоиться, после чего у него случался припадочный приступ.