Матери Эллы сделали успокаивающий укол, и врачи, вздыхая, ушли. Какая-то соседка принесла плед и укутала потерянную от горя мать. Глеб сидел в углу лестницы, обняв колени, его трясло, зубы выбивали дробь, в голове тысячами молоточков стучало «она скончалась, скончалась, скончалась». Нет, она не могла, они что-то напутали, он накажет этих врачей, которые ушли, не помогли его девочке. Глеб подполз к ней, вглядываясь в черты, которые менялись на глазах.

– Малышка, – прошептал он. – ну что ты, проснись, а то они решили, что ты…

Подошёл какой-то сосед, протянул ему стакан с водкой.

– Мне жаль, – сказал он.

Глеб выпил залпом. Чего ему жаль? Она поправится. Ну почему у неё такие холодные руки и щёки? Почему ему никак не согреть их? Уши надрывает плач женщин, можно, в конце концов, потише? Малышка только заснула, ей было так больно, хорошо, что она спит… Глеб сидел возле неё, держал за руки, целовал щёки, перебирал волосы, пока не приехала группа оперативников.

– Нам надо осмотреть её, – сказали ему.

Они помогут ей, те не помогли, эти помогут. Глеб снова сел неподалёку, прижавшись спиной к холодной стене. Но почему-то они не спешили помогать, они что-то соскребали со стен и пола, опрашивали соседей, около Эллы сидел судмедэксперт и что-то писал. Сидя в уголке, сжавшись в комок, Глеб, ничего не понимая, наблюдал за их действиями. Их голоса, шаги то вырастали до невероятных звуков, что ушам было больно, а то и вовсе пропадали, как в немом кино, они открывали рты, а звука нет. Иногда он слышал «групповое изнасилование, предположительно, трое», «нож», «смертельное ранение», «кровопотеря, упустили время, не сразу нашли», и монотонное бормотание: «резаная рана в районе живота, размером…». И тогда он закрывал глаза, отключался и слышал нежный голос «я так боюсь насилия, меня пытались двое в подъезде, соседи помешали", и Глеб начинал биться затылком об стену, по щекам текли злые слёзы. За что? Почему? Кто посмел? И где был он сам? Насилие их свело, насилие и разлучило, нет, это всё сон, бред, такого быть не может, два часа назад она целовала его в машине, живая, тёплая, её запах ещё с ним, на шее ощущение прикосновения нежных губ, она хотела поговорить с мамой, переночевать дома, а завтра остаться у него. Он будет завтра, после учёбы, ждать её. «Она скончалась, скончалась, скончалась»…

Эллу накрыли простынёй. Зачем? Она же задохнётся, Глеб рванул к ней, но ему не позволили, и он, как улитка, снова заполз в свой угол. Он уткнулся лицом в колени «с завтрашнего дня начнётся новая жизнь», «любимый, всё будет хорошо», «не провожай, не надо, это в последний раз». В последний раз… Это бред, просто у него сильно болит голова, он заснул и ему снятся кошмары, девочка, где ты ходишь? Куда ты потерялась? Он видел удаляющуюся лёгкой походкой в темноту фигурку, несущую торт и цветы для своей мамы, чтобы помириться с ней и сказать, что будет свадьба 21 июля. Она уходит, стучат каблучки, ветер треплет длинные волосы, и вот её ножки отрываются от земли, и она летит на небо, сразу на небо, чтобы не переживать этот кошмар перед смертью… «Она скончалась, скончалась, скончалась»…

Кто-то потряс его за плечо, Глеб поднял голову. Где он? Что с ним? Перед ним на корточках сидел какой-то мужчина в штатском.

– Твоя девушка?

Глеб перевёл взгляд на тело, лежащее под простынею и начал проваливаться в темноту, но почувствовав резкий запах нашатыря, очнулся. Совершенно бессмысленно он смотрел на лицо оперативника, оно расплывалось, то удаляясь, то приближаясь. Ему снова поднесли нашатырь, Глеб вздрогнул.

– Говорить можешь?

Едва заметный отрицательный качок головой. Глеб жестом показал, чтоб ему дали сигарету. Мужчина сунул ему в рот папиросу и помог прикурить. Подошёл судмедэксперт.

– Может укольчик успокоительный? Парень переживает.

Глеб помотал головой, оперативник сунул в карман его куртки визитку с телефоном.

– Позвони, как сможешь, нам надо поговорить, чтобы выяснить, кто мог так её изувечить.

Глеб ещё раз посмотрел на тело, кровь бурыми пятнами уже стала проступать и на простыне. И вдруг, как удар молнии, электрический разряд по телу, прострелило виски, голову, резко затошнило: нет больше малышки, она улетела, здесь только её оболочка, изуродованная маньяками, он ничем ей больше не поможет.

Глеб оттёр ладонями слёзы, вскочил на ноги и расталкивая всех, побежал вниз, на улицу. На улице его согнуло пополам и вырвало, и продолжало выворачивать, пока всё вокруг не начало кружиться, и он не упал. В какой-то снежной луже он обтёр лицо и руки, на них была кровь. Откуда на нём кровь? Он же не ранился. Удар молнии, темнеет в глазах, тошнота, это же её кровь «она скончалась, скончалась, скончалась»… Найдя в кармане свои сигареты, он побрёл вперед, не зная куда.

– Глеб? Ты чего? Ночь на дворе, – в дверях стоял заспанный Влад.

Глеб шагнул из темноты в квартиру, и Влад осёкся. Грязные джинсы и куртка, на джемпере подозрительные пятна, с волос стекает вода, попадая за ворот, губы синие и трясутся и глаза, такие страшные глаза.

– Брат, ты чего?

Из комнаты вышла Алла.

– Ты чего, брат? – начал трясти его Влад.

Ноги подкосились, и Глеб упал.

– Пьяный? – спросила Алла.

– Не похоже.

– Глеб, мы тебя любим, но у нас младенец и…

– Да подожди ты, – грубо оборвал жену Влад, – тут что-то не так.

– Выпить есть? – треснутым голосом спросил Глеб.

Влад принес из холодильника водку и хотел плеснуть в рюмку, но Глеб выхватил бутылку и начал глотать из горла. Отбросив бутылку, он побежал в туалет, где его снова вывернуло. Прямо в туалете он упал и у него началась истерика. Влад и Алла с ужасом смотрели на него.

– Она скончалась, скончалась, скончалась, – сквозь рыдания, как попугай, начал твердить Глеб.

– Братишка, кто?

– Малышка, она скончалась.

– Что ты несёшь? – чуть ли не закричал Влад, упал рядом и обнял Глеба.

В комнате заплакал малыш, но ни Алла, ни Влад не в силах были подойти к ребёнку. Глеб привалился Владу на плечо и всхлипывая сказал:

– Её убили, изнасиловали и убили в подъезде. Она так боялась насилия. А меня не было, и никого не было.

Влад поднял Глеба, снял с него куртку.

– Пойдем на кухню.

– Идите в комнату, – сказала Алла, – сегодня уже никому не до сна.

И она разрыдалась. В комнате Глеб, отказавшись от дивана, лёг на пол, на ковёр, Влад сел рядом, машинально гладя его руку. Они молчали и плакали, говорить было не о чем.

Рано утром, Глеб поднялся с пола. Влад спал рядом, Алла свернулась калачиком на диване возле ребёнка.

– Останься, – встрепенулся Влад. – Куда ты сейчас?

– Домой. Я хочу побыть один, – прохрипел Глеб.

И не смотря на все уговоры друга, он покинул квартиру. Он плёлся вдоль дороги, пока не поймал машину. Рухнув на заднее сиденье, он согнулся пополам, его трясло.

– Брат, перебрал? – радостно воскликнул водитель.

Глеб не ответил. Когда он вошёл к себе в квартиру, на него набросился радостный Вовка:

– Глеб, где ты был так долго? Мне надо…

Глеб молча выставил руку ладонью вперёд, показывая, чтобы Вовка замолчал. Схватив в баре бутылку виски, Глеб прошёл в свою комнату и прямо в одежде рухнул на кровать. Хлебнув из горлышка, он уткнулся в подушку, его трясло, голова кружилась, он изо всех сил подавлял в себе крик, только судорожно рвал простынь. Как осознать, что её нет и больше не будет, когда только пару дней назад она была здесь с ним, в этой постели? Она улыбалась, шептала про любовь, отдавалась ему, не ведая, что это в последний раз… Она лежала с ним, здесь, эта простынь помнит ещё её тело, подушка пахнет её волосами, как им было хорошо и уютно в этом маленьком гнёздышке, они сливались в одно целое, шептали друг другу всякие нежности… Его маленькая, милая девочка, любимая до обожания. Глеб резко сел, сбросил куртку на пол и судорожно начал глотать виски. Комната закружилась вихрем перед глазами, заплясали стены, мебель, но тут он на стуле увидел белый махровый халат: она надевала его, когда оставалась у него. Такой же халат, какой он снял с неё тогда в отеле, первый раз, когда она доверчиво отдалась ему. Глеб вскочил, почти упал, чудом удержавшись, и схватив халат, повалился на кровать. Он уткнулся лицом в её вещь и уловив знакомый запах почти взвыл, на воротнике зацепились пара её длинных волос, темные ниточки, оставленные еще тогда живой Эллой на белой махре… У Глеба началась настоящая истерика. Он выл и плакал, прижимая к себе бездушную вещь, в кармане нашёл её расчёску, стал гладить пальцем каждый зубец. Только вчера утром, пока он спал, девочка сходила в душ, причесалась и надев этот халат, сварила ему кофе и принесла сюда. Он проснулся, она стояла перед ним, с чашкой в руках, её влажные волосы рассыпались по спине, оставляя навсегда две волосинки на вороте… Она не знала, что это последнее её утро, она была весела только немного нервничала из-за мамы. Зачем он спал тогда, теряя часы, которые он бы мог провести с ней? Любить бы её до утра, потом вместе сходить в душ и вместе сварить кофе. Зачем он отпустил её одну, в этот страшный вечер? Надо было силой заставить её ехать к нему или идти с ней, они всё равно собирались пожениться, ничего бы её мамаша уже не сделала, Элла была совершеннолетней, и сама могла решать свою судьбу. Так много зачем и почему, и если бы… Как болит в груди, боль заливается по венам, суставам, лопни, сердце, лопни, перестань стучать, не можешь ты выдержать этой жуткой боли. Глеб качался из стороны в сторону, мял халат, вдыхал ускользающий запах любимой женщины и молил только обо одном, чтобы она забрала его с собой. Он вывалил из шкафа её вещи, она много покупок и подарков хранила у него, потому что у мамы было бы слишком много вопросов. Глеб сгрёб всё в кучу и обнимая всё это, завалился на кровать.