Дверь следственного изолятора бесшумно открылась, и к седовласому капитану, мирно дремавшему за столом, подошел молоденький прапорщик Коробец.

– Олег Леонидович, – осторожно окликнул он спящего.

Капитан быстро поднял голову, которая всего секунду назад беспомощно лежала на его запястьях, и часто заморгал глазами, пытаясь прогнать остатки сна.

– Чего тебе? – слегка недовольно спросил офицер.

– Там какой-то мужик в штатском, – негромко произнес Коробец. – Рвется к подозреваемому. Я его не пустил.

– Кто он? Кем представился? – спросил капитан.

Он поднялся из-за стола, слегка одернул китель, поправил галстук и уставился на фуражку.

– Гуров, говорит. Лев Иванович. Пришел к подполковнику, подозреваемому в убийстве. Я говорю ему: «Вы знаете, сколько времени?» А он говорит: «Знаю. Два часа ночи». И все. Он там, у турникета. Требует, чтобы я вызвал старшего... Ну, то есть вас.

Капитан больше ни разу не взглянул на прапорщика, надел фуражку, заломив ее на затылок, и не спеша вынул из кармана грохочущую связку ключей. Затем достал сигарету из помятой пачки, сунул в зубы и пошел на проходную, едва заметно прихрамывая. Прапорщик оказался на голову ниже своего начальника. Он вздохнул, предчувствуя что-то недоброе для себя лично во всей этой нештатной ситуации, и последовал за капитаном.

Когда капитан с опухшими, воспаленными глазами вышел к ночному гостю, произошло то, чего молодой прапорщик совершенно не ожидал. Капитан подошел к коренастому незнакомцу, крепко пожал ему руку и негромко сказал:

– Приветствую вас, Лев Иванович...

– Привет, – с укоризной буркнул Гуров, глянув на него исподлобья, как обычно смотрел на человека, который в чем-то провинился.

– Ну что вы на меня так смотрите? – сконфуженно спросил капитан. – Я, что ли, его сюда привез, Лев Иванович? Привезли, сунули в камеру... А я хожу приглядываю. У меня работа такая. Пойдемте, я проведу, – буднично и как-то уныло предложил капитан, увлекая за собой Гурова.

Они прошли мимо прапорщика так, словно его здесь и не было, и потому тот отдал Гурову честь без особой охоты. Заметив это, капитан метнул в сторону подчиненного крысиный взгляд, сказав с явной безнадегой в голосе:

– Запомните, товарищ прапорщик, этого человека. Руководителей, начальников и оперов нужно знать в лицо.

Прапорщик молча выслушал наставления капитана, кивнул и задумался.

Гуров на него понимающе взглянул. Так, как если бы новичок ошибся с именем-отчеством большого руководителя. После этого они с капитаном загрохотали в пустом коридоре стальными решетчатыми дверями.

– А пропуск оформлять? – спохватился прапорщик Коробец.

– А если он за ночь девять раз придет, пять раз один и четыре с адвокатом? – спросил у него Олег Леонидович и, не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, пошел дальше по коридору вслед за фигурой неведомого Коробцу Гурова, которого здесь, выходит, все знали и уважали так, что хоть фуражку ломай перед ним.

– Новичок, – снисходительно сказал капитан, не углубляясь в анализ поведения своего подчиненного. И, обращаясь к Гурову, спросил:

– Вы что? Не показывали ему удостоверение?

– Он даже и не спросил его у меня, – бесстрастно ответил Гуров, подойдя к крайней камере, той, где обычно держали арестованных сотрудников правоохранительных органов.

– Но ведь ночь, товарищ капитан. Условия повышенной бдительности, – не унимался Коробец.

– Хватит орать! Спать охота! – крикнул кто-то из камеры.– Разорались...

– Ночь? – переспросил капитан, сообразив, что Коробец так и не понял, кто такой Гуров. – Вот и приготовь им кофейку да принеси по две чашки. Чтобы завтра не вылететь с работы, – он по-житейски подмигнул своему подчиненному. – В двадцатой камере.

Последняя фраза была адресована Гурову. Полковник кивнул. Звякнул запор.

– Есть! – без особого энтузиазма подчинился прапорщик и пошел запирать двери проходной, а также готовить кофе и, если потребуют, бутерброды. А если еще сильнее потребуют, он и в магазин побежит.

Крячко не спал. Он, прикрыв глаза и вытянув ноги на нарах, мучился одним-единственным вопросом: кто? Кто так ловко его подставил?

Капитан пропустил Гурова в камеру, потом посмотрел на часы и хрипло сказал:

– Давайте в темпе, мужики. Все-таки, если разобраться, это я нарушаю устав, а не мой прапор.

После этого он закрыл камеру на замок.

Гуров подошел к лежавшему на спине Крячко. Станислав открыл глаза. Гуров заглянул в них и увидел то глубокое чувство безнадежности, которое переполняло сердце его товарища, все понял, и они просто молча пожали друг другу руки. Гуров постоял еще немного подле неподвижно лежавшего в депрессии друга и соратника, а потом перешел к противоположным пустующим нарам и сел, устало скрестив пальцы рук. Говорить было трудно, поэтому оба молча глядели друг на друга. Так прошла минута или даже чуть больше. Подниматься Крячко не хотел, но все же сел. Волосы на его голове были растрепаны и сбились на правый бок.

Гуров, осмотрев помещение, с щемящей грустью подметил:

– Телевизор бы сюда.

Он вроде бы пошутил, но тут же почувствовал, что невинная на первый взгляд реплика пришлась явно не к месту и не ко времени.

Стас потер лоб, с досадой добавив:

– Да, хорошо бы. А еще вина и балеринку.

Оба немного посмеялись.

– Ловко они меня, – сказал Крячко. – Чисто. Не подкопаешься.

Гуров тем временем вспоминал их дела за последнюю пару лет. Как известно, дыма без огня не бывает. Следовательно, где-то должен был отыскаться и тот, кому могло быть выгодно нынешнее плачевное положение, в котором оказался полковник Крячко.

– Кто это? – в тон товарищу спросил он. – Как ты думаешь?

– Что тут думать? – вздохнул Станислав. – Кто-нибудь из отсидевших из-за меня припомнил. Или какой-нибудь свежий человек постарался, с которым я должен был столкнуться со дня на день.

Гуров достал сигареты, зажигалку и бросил их на табуретку. Они закурили. Лев Иванович поднялся, отошел к окну. За решеткой стояла темная осенняя ночь. Вновь потянулись напряженные минуты молчания и раздумий.

– Так, ладно. Давай по порядку, – наконец деловито произнес Гуров. – Сначала рассказывай, как все случилось. Потом думать будем, что мы имеем.

– Основная версия такова. Крячко Станислав, полковник Главного управления уголовного розыска, раскаивается в том, что, находясь в невменяемом состоянии, убил гражданку Пискунову, выбросив ее из окна девятого этажа за то, что она отказалась вступить с ним в интимную связь после совместного распития спиртных напитков...

Гуров будто и не замечал легкого ожесточения в голосе Крячко.

– Основная так основная, – не стал спорить он. – А было-то как на самом деле? Ты мне расскажешь? Ты особо-то не волнуйся, в наше время не расстреливают. Впаяют лет семь, а там, глядишь, пенсия, – Гуров улыбнулся и с превеликой охотой затянулся сигаретой, словно сам отсидел в этой камере не меньше суток.

– Я и не волнуюсь, – холодно ответил Стас. – Сроком меня не взять на понт.

Гуров еще немного похмыкал чему-то своему, и вдруг с языка сорвалась мысль, занозой сидевшая в голове:

– Ты где ее раздобыл-то? Эту самую госпожу Пискунову?

Сыщик немного походил по камере и снова сел на прежнее место.

– Ты зря, – хмуро откликнулся Крячко. – Нормальная девчонка. Про нее ничего плохого не скажу. – И он бросил на напарника недовольный взгляд.

– Вот как? – восторженно удивился Гуров, не зло, но как-то снисходительно закатив глаза. – А про кого скажешь?

Стас попытался погрузиться в воспоминания, но, видимо, снадобье, которое ему добавили в стакан, словно тяжким параличом сковало его память.

– Не знаю я, – сердито отмахнулся он. – Я только в отделении пришел в себя. Что там было за вино?.. Не пойму. Девчонку я отбил у пацанов, которые начали ее избивать.