— А ваш Иван Грозный получился неврастеником, — вставил слово Жданов.

— Да вообще, сделан упор на психологизм, на чрезмерное подчеркивание внутренних противоречий и личных переживаний, — добавил Молотов.

— Нужно показывать исторические фигуры правильно по стилю, — продолжил главный кинокритик. — Так, например, в первой серии неверно, что Иван Грозный так долго целуется с женой. В те времена это не допускалось.

— Картина сделана в византийском уклоне, и там тоже это не практиковалось, — снова встрял Жданов.

— Вторая серия очень зажата сводами, подвалами, нет свежего воздуха, нет шири Москвы, нет показа народа, — добавил Молотов. — Можно показывать разговоры, можно показывать репрессии, но не только это.

— Иван Грозный был очень жестоким, — продолжил Сталин. — Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким. Я считаю опричнину для своего времени явлением прогрессивным. А руководитель опричнины Малюта Скуратов — крупный русский военачальник, героически павший в борьбе с Ливонией. Вы согласны с такой трактовкой?

— Если смотреть с точки зрения имплантабельности, — промолвил Сергей Михайлович, откровенно наглея, — то, безусловно, да.

— А какие ошибки допустил Иван Грозный? — спросил хозяин кабинета, несколько сбитый с толку.

— Мне кажется, его главный недостаток — инфаллибильность, то есть уверенность в том, что он никогда не заблуждается — сказал режиссер. — А политик обязан дифференцированно относиться к своим промахам.

— Инфаллибильность это, конечно, недостаток, — кивнул Сталин, явно принимая игру, затеянную хитрым строителем аттракционов. — Но я имею в виду конкретные ошибки.

— Полагаю, он был тем, что французы называют эндюбитабль, то есть безошибочным. — И Эйзенштейн хлопнул ладонью по столу.

— Тут я с вами не согласен, — выпустил Сталин большой клуб дыма. — Даже Сталин далеко не безошибочен. А одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами. Если бы он это сделал, то на Руси не было бы смутного времени. — Сталин усмехнулся. — Тут Ивану помешал Бог. Грозный ликвидирует одно семейство феодалов, один боярский род, а потом целый год кается и замаливает грех. А ему следовало не каяться, а действовать еще решительнее!

— Решись, и ты свободен! — вставил свое слово Черкасов красивым голосом повелителя.

— Исторические события надо показывать в правильном осмыслении, — произнес Молотов. — Вот, например, был случай с пьесой Демьяна Бедного «Богатыри». Демьян Бедный там издевался над крещением Руси, а дело в том, что принятие христианства для своего исторического этапа было явлением прогрессивным.

— Конечно, мы не очень хорошие христиане, — усмехнулся Сталин, — но отрицать прогрессивную роль христианства на определенном этапе нельзя. Это событие имело очень крупное значение, потому что это был поворот русского государства на смыкание с Западом, а не ориентация на Восток. Только что освободившись от татарского ига, Иван Грозный торопился объединить Россию с тем, чтобы быть оплотом против возможных набегов татар. Астрахань была покорена, но в любой момент могла напасть на Москву. Крымские татары также могли это сделать. Демьян Бедный представлял себе исторические перспективы неправильно. Когда мы передвигали памятник Минину и Пожарскому ближе к храму Василия Блаженного, Демьян Бедный протестовал и писал о том, что памятник надо вообще выбросить и вообще надо забыть о Минине и Пожарском. В ответ на это письмо я назвал его «Иваном, не помнящим своего родства». Историю мы выбрасывать не можем… Что скажете, товарищ Черкасов?

— Я работаю над образом Ивана Грозного не только в кино — и в театре, полюбил этот образ и считаю, что наша переделка сценария может оказаться правильной и правдивой, — ответил актер.

— Ну что ж, попробуем, — ответил Сталин, обращаясь к Молотову и Жданову. И засмеялся: — Дай вам бог каждый день — новый год.

— А еще борода, — сказал Жданов. — Вы, товарищ Эйзенштейн, слишком увлекаетесь тенями, что отвлекает зрителя от действия, и бородой Грозного. Грозный слишком часто поднимает голову, чтобы было видно его бороду.

— Хорошо, обещаю в будущем бороду Грозного укоротить, — зло буркнул Эйзенштейн.

— В первой серии Курбский — великолепен, — стал хвалить Иосиф Виссарионович. — Очень хорош Старицкий, артист Кадочников. Он очень хорошо ловит мух. Тоже: будущий царь, а ловит руками мух! Такие детали нужно давать. Они вскрывают сущность человека.

И вдруг перевел разговор на съемки «Весны». Черкасов рассказал о том, как хорошо относятся чехи к нашим людям и плохо к американцам, которые бомбили их города.

— В наши задачи входило раньше американцев вступить в Прагу, — стал вспоминать недавнюю историю Сталин. — Американцы очень торопились, но благодаря рейду Конева удалось обогнать их и попасть раньше, перед самым падением Праги. Американцы бомбили чехословацкую промышленность. Этой линии американцы держались везде в Европе. Для них было важно уничтожить конкурирующую с ними промышленность. Бомбили они со вкусом!

Жданов неожиданно рассмеялся:

— Я смотрел отснятые материалы «Весны». Очень хорошо играет Орлова. А как играет Раневская! — Он аж замахал руками от восторга.

— Исторические образы, товарищи киноделы, — вдруг очень ласково проговорил Иосиф Виссарионович и даже слегка, эдак доверительно, наклонился в их сторону, — нужно показывать правдиво и сильно. И что самое важное — соблюдать стиль исторической эпохи. Правильно?

— Сатис ректе! — воскликнул Эйзенштейн.

Сталин посмотрел на своих двух орлов и усмехнулся:

— Вот и хорошо. А как вам, товарищи киноделы, состояние современного советского кинематографа?

— Я считаю, мы на вершине, — горячо ответил Черкасов, зная, что Эйзенштейн может хвалить только себя и сейчас лучше не дать ему говорить. — Первый фестиваль во французских Каннах, и сразу четыре приза! Эрмлеру за «Великий перелом», Птушко за великолепную работу с цветом в «Каменном цветке». Кто там еще? Арнштаму за «Глинку»… Да, и Юткевичу за «Молодость нашей страны». Это же триумф! И в этом году мы его повторим. Я сейчас снимаюсь у Александрова в картине «Весна», весьма достойная будет работа. И, что примечательно, в добром сотрудничестве с чешскими друзьями. Интернационал набирает силу!

— А кого нам в этом году наградить премией имени товарища Сталина? — спросил товарищ Сталин.

— Да того же Птушко, — продолжал держать слово Черкасов. — Того же Арнштама. Можно и Пудовкина, он, на мой взгляд, учел все свои промахи и хорошо переделал «Нахимова», пару недель назад премьера вызвала бурю восторга.

— А Чиаурели? — ехидно улыбнулся главный зритель страны.

Черкасов замялся. Осторожно спросил:

— «Клятва»?

Последний фильм главного грузинского режиссера, откровенно говоря, заслуживал тех слов, которые так умело использовала Фуфа Великолепная, но произнести их сейчас?..

— А что вы замолчали? — усмехнулся Жданов. — Между прочим в прошлом году эта картина получила приз на фестивале в Венеции.

— Фильма, конечно, тяп-ляп сляпана, — прищурил правый глаз Сталин. — Но мнение итальянцев поддержать надо бы.

— Это конечно, — засмеялся Черкасов. — Как говорила моя мама: «Бусы-то говенненькие, но мужу нравятся, вот я ношу».

— Как-как? — переспросил Сталин и от всей души расхохотался. — Вот уж точно ваша мама говорила. Хороший вы человек, Николай Константинович, давно вас люблю. Мне нравятся люди, способные смело высказывать свои суждения.

— Особенно Буденный, — потупил глаза Молотов.

— А что Буденный? — резко повернулся к нему Сталин. — Ах, это? Ну да. Его по ошибке хотели арестовать, а он пулемет выставил у себя на даче и давай пулять. Молодец! А сколько тех, кто сразу же лапки кверху… Так это… Где, бишь, мой рассказ несвязный? Да, об искусстве перевоплощения. Я считаю его главным для актера. У вас, товарищ Черкасов, оно в полной мере присутствует. Вы ведь питерский? Семья? Дети?