У Александрова — Орлова, у Герасимова — Макарова, у Ромма — Кузьмина. Вот и у Лукова одновременно и жена, и исполнительница главных ролей в его фильмах — Вера Шершнева. Еще одна знаменитая творческая пара. Только сегодня здесь парочки разлучены, представлены лишь мужскими половинами.

В зал заседаний вошел второй мариуполец, Жданов, и Луков ему по-свойски помахал, но на сей раз Андрей Александрович его не заметил, поднялся в президиум, сел за стол в самом центре. Высоко взлетел в этом году земляк — стал председателем Совета Союза — одной из двух главных палат Верховного Совета СССР. Известно и особое расположение к нему Сталина, на Ближней даче даже рояль поставили, чтобы Жданов, когда приезжает, мог на нем играть. Пианист он отменный. А сегодня еще и выступает председателем заседания Оргкомитета ЦК партии. Наконец-то увидел младшего земляка, улыбнулся ему, но сдержанно, как и полагается в таких случаях.

Слева от Жданова за столом президиума скромно присел приятного вида человек с усами побольше, чем у Андрея Александровича, и, в отличие от него, не в кителе, а в хорошем сером летнем костюме и элегантном галстуке, в каких обычно щеголял Большаков, в этом году впервые в мировой истории получивший пост министра кинематографии. Но Иван Грозный, как звали главного по кино, сидел за одним из передних столов, неподалеку от главного агитпроповца Александрова, однофамильца знаменитого режиссера. За ним в народе закрепилось обидное прозвище Несвятой Георгий.

Этот плешивый агитпроповец столько крови попил у деятелей кино, что ее можно разливать по бутылочкам и подписывать: «Пудовкин», «Эйзенштейн», «Пырьев», «Арнштам», «Герасимов», «Барнет», «Александров», «Козинцев», «Трауберг», «Ромм». И, конечно же, «Луков». Когда сей упырь посмотрел «Двух бойцов», он отозвался решительным требованием запретить картину: «Герой Бернеса поет блатные песни про биндюжников и шаланды… Не пора ли воспретить идеализацию одесского полууголовного элемента?.. Немцы показаны дураками, а между тем нам потребовалось целых четыре года, чтобы этих дураков разгромить… История любви смехотворна…» Организовали контрольный просмотр в Доме кино, зал ревел от восторга, и Агитпроп в очередной раз вынужденно отступил, фильм полетел по стране и всему миру, ему рукоплескали Москва и Лондон, освобожденные Ленинград и Париж.

Конечно же, злыдень с просвечивающей плешью затаил злобу, а сейчас он в фаворе, во всех книжных продается его новенькая «История западноевропейской философии», и сегодня он непременно скажет что-нибудь эдакое против.

Но кто рядом со Ждановым?

— Простите, — обратился Лукин к дристосику сзади слева. — Кто это сел слева от Андрея Александровича?

— Вы что, не знаете? — возмущенно прошипел тощий. — Это Андрей Андреевич Андреев, заместитель председателя Совета министров. Таких людей вам, людям искусства, положено знать в лицо. А вы только самих себя знаете.

Ишь ты, какой колючий саксаул! Совет министров вообще-то только в этом году создан. Ну да, председатель Совета министров сам Сталин. А этот, стало быть, Андрей Андреевич Андреев. Все равно, как если бы Луков был Лука Лукич Луков или Леонид Леонидович Леонидов. Дают же иные скучные родители своим детям столь однообразные имена!

Погодите-ка, а Сталин-то когда вошел? А, понятно, когда Луков на разговор с тощим отвлекался, и вот почему тот рассердился. Сталин сидел справа от Жданова в небольшом отдалении, у самого края стола, будто присел ненадолго. В старом потертом кителе, и сам весь какой-то серый и потертый, лицо опухшее, волосы как пакля. А еще генералиссимус! Только усы по-прежнему бравые, лучше, чем у Жданова и Андреева.

— Открываем заседание Организационного комитета ЦК ВКП(б), — объявил Жданов. — На повестке дня вопросы кино и литературы. С коротким докладом предлагается выступить начальнику Управления пропаганды и агитации Георгию Федоровичу Александрову. Регламент десять минут.

Плешивый, как мячик, подскочил к трибуне и сходу залопотал о сплошных недостатках в работе бывшего Комитета, а отныне Министерства по делам кинематографии. Эту его песню давно уже выучили наизусть все, кому приходилось вращаться в мире кино и около, присутствовать на всевозможных заседаниях и обсуждениях. Главный агитпроповец и руководитель советского кинематографа люто и взаимно ненавидели друг друга, только Георгий Федорович всякий раз вколачивал гвозди в гроб Ивана Григорьевича, а Иван Григорьевич всякий раз спокойно и вежливо эти гвозди вытаскивал: минуточку, позвольте доказать, что я не умер!

^{И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов и А. Н. Косыгин на территории Кремля. 1946. [РГАСПИ. Ф. 422.Оп 1. Д. 402]}

Вот только зачем это заседание? Неужели, чтобы сейчас, в августе, сбросить министра, назначенного в марте? Несолидно.

Несвятой Георгий продолжал утюжить Ивана Грозного и вдруг резко повернул руль:

— Примером такого возмутительного и, я бы даже сказал, преступного руководства кинопроцессом можно назвать только что законченную вторую серию картины режиссера Леонида Лукова «Большая жизнь».

Луков так и подскочил на месте, а сидящий за соседним столиком дристосик посмотрел на него с брезгливостью и, если бы позволяло пространство, наверняка бы еще отодвинулся подальше.

— Могут сказать, что Луков совершил ошибку, не устояв перед соблазном повторить успех первой серии, — продолжал Несвятой Георгий. — Такие соблазны сплошь да рядом преследуют деятелей искусства, ищущих легких путей к славе и наградам. Но, если понимать, в какую копеечку нам влетает каждая советская кинокартина, эту ошибку можно классифицировать как вражескую диверсию. В фильмах Лукова враги народа взрывают шахты, а сам Луков пытается взорвать весь наш кинематограф.

— Регламент, товарищ Александров, — напомнил Несвятому Георгию председательствующий Жданов.

— Я заканчиваю. Тем более что изначально рассматривал свое выступление лишь как прелюдию к дальнейшей нашей симфонии. Или, как выражаются товарищи кинематографисты, как экспозицию.

Луков невольно оглянулся и увидел входящего в зал Эйзенштейна. Однако же интересную экспозицию пропустил на сей раз великий кинорежиссер! Веселый и самоуверенный Сергей Михайлович прошел как раз к тому столику, что оставался свободным справа и сзади от Лукова.

— Надеюсь, я ничего особенного не пропустил? — беззаботно сказал он, а увидев, что на трибуну выходит Сталин, самодовольно констатировал: — О, я, как всегда, в нужное время и в нужном месте.

— Тихо вы! — гневно прошипел на гения тощий.

Выйдя на трибуну, Иосиф Виссарионович некоторое время внимательно оглядывал зал, будто искал в нем кого-то. «Не меня ли?» — подумал Луков в надежде, что Вождь народов кивнет ему и, как нередко случалось, камня на камне не оставит от критики со стороны Несвятого Георгия. Да и не должно быть иначе, ведь вторая серия «Большой жизни», кажется, получилась не хуже первой, и песни в ней такие, что, как ласточки, по стране разлетятся, одна только «Три года ты мне снилась» чего стоит! И, главное, финал: с портрета на танцующих шахтеров и их подруг ласково и весело смотрит Сталин, а Харитон в исполнении русского богатыря Бориса Андреева тоже смотрит на Сталина, и взгляд его все нежнее и нежнее.

— Мы смотрели эту фильму, смотрели и ее первую серию, — тихо произнес Сталин, и в зале стало совсем тихо. — Первая серия лучше, хотя тоже вызвала критику. — Докладчик увидел Лукова, перевел взгляд на сидящего сзади справа Эйзенштейна. — Я сейчас по ассоциации сравниваю эту фильму с фильмой «Иван Грозный» Эйзенштейна, вторая серия, и с фильмой Пудовкина «Адмирал Нахимов». Получается общее впечатление, что постановщики и режиссеры очень мало работают над предметами, которые хотят демонстрировать, очень легко относятся к своим обязанностям. Я бы сказал, что иногда эта легкость доходит до преступности. Люди предмет не изучают, дело не представляют, а пишут сценарий. Это недобросовестное отношение.